Drown in you

Красные ошмётки яблока под ногами, которые хочется растоптать, что Кайл и делает с удовольствием. Он вдавливает скользкую шкурку подошвой и елозит ею, как будто это окурок. Как будто это не единственное, что осталось от Эрика Теодора Картмана, наряду с воспалённой пропастью под рёбрами. От неё избавиться не так просто, но Кайл старается: вспоминает всё дерьмо, что связывает его и ублюдского нациста, проклинает его всласть в голове и стискивает зубы, когда не слышит ничего в ответ. Может, дело в привычке и только, но хочется заорать во всю глотку, обозвать жиртрестом и получить порцию отборного антисемитизма в лицо вместе с мерзкими слюнями, вылетающими как из пульверизатора. Кайл знает, что если позволит себе хотя бы малейшее проявление тоски, то его путь будет таким же коротким и таким же прямым, в то же самое заведение, где Кармана насильно откармливают питательными кашами и обязательно сопровождают в туалет. Кайл знает, что никогда не будет тосковать по ненавистному однокласснику, но вот расправляться с яблочной шкуркой при помощи безжалостной обуви — это совершенно нормально, это не говорит ни о чём, кроме отвращения Кайла к яблокам. Чёрт, он же ненавидит только бананы. Когда отрицать тянущую и необъяснимую пустоту внутри становится невозможно, Брофловски находит лучшего друга и утаскивает на аттракционы, где старательно изображает весь пакет необходимых эмоций. После обычного прощания с шутками и обещанием поиграть в онлайн-игрушку он вбегает по лестнице на второй этаж и ничком падает на кровать. Стэн не упомянул Картмана ни разу просто потому, что эта персона не занимает никакого места внутри него, а Кайл останавливал себя три раза, чтобы якобы случайно не обмолвиться о жиртресте, который теперь совсем не жиртрест. Подушка быстро намокает, но чтобы перевернуть её нужно совладать с нахлынувшей вязкой апатией, и Кайл продолжает ощущать противную влагу под щекой, как будто Картман весь урок кидал в него слюнявыми шариками. Пересесть на освободившееся место казалось неоспоримо-правильным, но вместо ожидаемого сладкого чувства карамельной победы Кайл ощутил скованно-замученную головную боль, и растирал виски пальцами, абсолютно не воспринимая живую речь Гаррисона. Кайл засыпает спустя час с уставшими глазами и распухшими губами, чтобы проснуться посреди ночи и листать галерею в своём телефоне, отыскивая тупое обрюзгшее лицо и приближать до максимально возможного размера, пока пиксели не начинают расплываться. На завтрак Шейла готовит яблочный пирог, но Кайл занимается тем, что выковыривает мягкие распаренные кусочки шкурки пальцами и складывает неаккуратной горкой рядом с собой. Картман худел стремительно — буквально за полтора месяца он превратился в щепку, и это было настолько ошеломляюще, что Кайл ни на секунду не задумывался о том, что это — Эрик. Что это — по-прежнему Картман. Кайл не может сопоставить два абсолютно разных образа и за завтраком, и ужасается, когда обливается горячим чаем: неужели за лишним весом и грязными фразами он не видел ничего большего? Но тут же приходит успокоение — мама вытирает салфетками влагу с его острых красных коленок и взволнованно интересуется, всё ли в порядке. Кайл кивает, думая только о том, что нет-нет, всё в порядке — он способен наложить одну картинку на другую, он может шагнуть от омерзительного куска сала к бледным костлявым запястьям, оставаясь на месте. Он просто не помнит, чтобы хоть раз обратил внимание на эти нереальные трансформации чужого тела. Возможно, не настолько чужого, как хотелось бы. Осенний грубый ливень сбивает с ног, но Кайл только застёгивает красную куртку до конца и надевает капюшон. Холоднее ему уже не станет. Он лихорадочно ищет взглядом ошмётки уничтоженной им кожуры, зная, что её давно уже смели в мусор. Или дождь смыл в канализацию. Дом светится тёплыми желтыми огнями, выбиваясь из серого непроглядного тумана. Дом, бесспорно, заявляет о себе, как может, у него весьма ограниченные средства для этого. Кайл думает, что у Эрика тоже. Кайл пытается понять, нравится ли ему думать об Эрике. Кайл понимает, что Эрик — единственный, кто приходил в школу ради него, ради издёвок и неумелых попыток заинтересовать. Дождь усиливается, когда Кайл уже в автобусе — он впервые едет по этому маршруту, и, честно говоря, ему нравится, хотя вид за окном не отличается от того, что он видит из своего окна. Сейчас ещё и размытые блёклые отпечатки осени мешают обзору, но Кайл всё равно смотрит дальше, чем позволяет стекло. Он учится делать это. В больнице его долго отшивают, ссылаясь на неподходящее время для посещений, на предварительную обязательную запись, на строгие регламентированные правила, и Кайл впервые манипулирует положением отца. В голове ничего не щёлкает, и даже не появляется жёлтая табличка «Мудак», хотя Кайл всё равно бы её не заметил. Когда его всё-таки пропускают и даже любезно соглашаются провести, Брофловски чуть не теряет сознание, потому что непривычные запахи, не характерные ни для одной другой больницы, странные приглушённые звуки и мигающая отвратительная лампа сверху набрасываются на него со всех сторон одновременно, и это физически больно. Кайл кусает губы и упрямо догоняет плечистого мужика в белой больничной форме. Кайл знает, что будет испытывать неосознанную яростную ненависть к таким типам, хотя объективных причин почти нет. Впрочем, их очень часто нет. Их с Эриком разделяет расстояние в пару-тройку десятков сантиметров, и Кайл видит только глубокие круглые глаза, которые стали казаться выпученными, красную полоску распухших блестящих губ и подозрительное недоумение, которое исчезает сразу же, как только Кайл закидывает крепкие руки ему на плечи и почти виснет, прислоняясь щекой к пульсирующему виску. Картман молчит, осторожно цепляясь красными воспалёнными пальцами за насквозь промокшую красную куртку и с каждой секундой доверяет всё больше. Он не боится раствориться, потому что уже сделал это давно и безвозвратно.