Не помню — значит, не было!

— Не лапай меня! — Сам попросил научить тебя целоваться, — спокойно заметил Кацудон, но руку с его шеи на всякий случай убрал. Вдох. Выдох. Успокоиться, срочно успокоиться. Юра опасливо покосился в сторону прихожей. Не хватало ещё, чтобы Виктор ввалился в самый неподходящий момент. От него можно было ожидать чего угодно: от сцены ревности (маловероятно) до какой-нибудь ебанины вроде «создания романтической атмосферы» (вероятность девяносто девять целых, девять десятых процента). Два дебила — это сила. Три дебила — мастер класс. — Если ты передумал... — начал Кацудон, поправляя съехавшие на кончик носа очки. — Просто не лапай меня и... — Юру передёрнуло. — Хотя... ладно. Давай только побыстрее. — Совсем необязательно это делать. Можно ведь научиться с любимым челове... — Заткнись! Нормально же попросил! — Мы можем хотя бы сесть? — Нет! Поначалу они и устроились на диване. Кацудон придавил его к мягкой спинке, навис сверху, обдав горьковатым флёром одеколона Виктора. Сосредоточился. Так, как умел только он, будто тумблер переключили. Прищурился, стрельнул острым взглядом из-под угольных ресниц. Навылет. Обжёг, оплавил в бесформенный воск — лепи что хочешь. Юра слетел с дивана кубарем. Лицо всё ещё горело так, будто ему надавали по щам. — Слышь, котлета, харэ резину тянуть! Давай уже, ну! И тогда Кацудон деловито сдвинул очки на лоб, обхватил лицо тёплыми ладонями, — Юра зажмурился, — и поцеловал. Сначала это было обычное прикосновение, легкое движение губ. Не приятно, не противно — терпимо. Но Кацудон не дал окончательно разобраться в ощущениях, расслабиться, в конце концов, его скользкий, какой-то чудовищно длинный язык оказался у Юры во рту. Распахнув глаза, он замычал, вырвался. Отлетел от Кацудона, будто от чумного. — Ты охренел?! — Что? — тот подслеповато хлопнул глазами. — Не суй мне в рот свой... я сейчас блевану! Мерзость какая! Помолчали. Юра тёр губы тыльной стороной ладони. Хотелось вымыть рот с мылом. А ещё приложиться пылающей рожей к чему угодно, хоть к хромированной ручке холодильника. Кацудон не торопил, давал собраться с мыслями. — Поцелуи пиздец странные, — наконец разродился Юра, — Язык... это вообще обязательно? — Не обязательно. Но с языком приятнее. Посмотрев на Кацудона, как на душевнобольного, Юра убрал руку от лица, выпрямился и решительно заявил: — Фу... Ладно, давай ещё раз. Приблизился Кацудон медленно, точно давал возможность передумать. Или удрать. Но хера с два Юра сдвинулся бы с места! Впрочем, решимость поколебалась, когда Кацудон приподнял его лицо за подбородок и произнёс: — Высунь язык. — Это... это ещё зачем? — Тебе ведь уже не понравилось. Давай по-другому попробуем? Хоть бы покраснел, сволочь невозмутимая. Прямо как Виктор. Отврат. — У меня нет времени с тобой тут рассю-солиеват, — строго сказал Кацудон, безбожно коверкая русское слово. — Скоро Витья с Маккачином вернутся. — Боже, заткнись… Юра послушно высунул язык и закрыл глаза, чувствуя себя распоследним придурком. Вздрогнул от широкого, мерзотно влажного прикосновения. Впрочем, перетерпеть было можно. Как там? «Лежи и думай об Англии»? Кацудон тяжёло дышал. То мягко обхватывал, накрывал своим горячим ртом, то слегка отстранялся, и тогда их языки влажно сплетались, скользили по кругу. Закружилась голова. Юра чувствовал, как от уголка губ к подбородку ползёт ниточка слюны. Под закрытыми веками вспыхивали цветные точки. Воздуха не хватало. Кацудон вдруг прижался крепче, толкнулся языком, раздвинул губы, скользнул по кромке зубов, глубже — Юру тряхнуло. Ноги подкосились. Он запрокинул голову, издав горлом ужасно постыдный, отвратительно жалобный звук. И со злости сгрёб футболку на груди Кацудона в кулак, пытаясь перехватить инициативу. Впечатал в стену, зацеловывая, кусая мокрые, припухшие губы. Потёрся о ногу пылающим пахом и только тогда опомнился. Потому что Кацудон протестующе застонал. Будто в прорубь головой макнул.

* * *

— Это ничего не значит ясно?! — прозвучало неразборчиво, Юра говорил в ладонь. Ему казалось, что он скоро загорится или проплавит обивку дивана насквозь. Со стыда. Они с Кацудоном сидели по разным углам, не глядя друг на друга. Или не смотрел только Юра — чёрт знает. Он не проверял. Юре хотелось умереть. — Я унесу эту тайну с собой в могилу, — судя по голосу, Кацудон не знал, то ли ржать, то ли плакать. — Значит — ты труп, свинья! Пауза была такой выразительной, что Юра осторожно раздвинул пальцы. — Виктору ни слова? — невинно спросил Кацудон. И смотрел с эдакой снисходительной нежностью. Скотина такая. Хоть вставай и иди рожу бить. — Если ты ему скажешь, то тебя отвезут в лес. В чёрных пакетах. По частям. — Очень мило, — сказал Кацудон, не переставая улыбаться — Мило? Мило, блять?! — и добавил: — Чаю? Несколько секунд они играли в гляделки через диван. — Если тебе станет легче, меня тоже друг учил целоваться, — неожиданно признался Кацудон. — И отреагировал я примерно также. Юра хмыкнул. — Дай угадаю, это был тот самый селфидрочер из Таиланда? Улыбке Кацудона в тот момент позавидовала бы и Мона Лиза. — Только это секрет. Никому не говори. И Юру вдруг попустило. Как-то резко, будто воздух выпустили. — Замётано. Ну? Где там мой чай?