За десять дней до бесконечности

      Мёртвое лицо всё так же продолжало смотреть на него своими мёртвыми глазами, так и оставшимися открытыми. Несколько раз мелькала в голове мысль — подойти, опустить веки — но он никак не мог пересилить себя. Не мог сделать ни шага.       Криденс, чувствуя накатывающие холодом волны безнадёжности, сполз, скользя выступающими лопатками по щербатой стене, осел, скрючившись: привычная, всегда успокаивающая его поза эмбриона. Пальцы продолжали сжимать треугольную подвеску с такой силой, что, когда он, наконец, расцепил их, следы от граней оказались словно бы впечатанными в подушечки.       Сколько уже прошло времени? Было темно. Дрожащий фонарный свет нервно перебегал по стене, подчиняясь прихотливым колыханиям ветвей уже почти облетевших от сильного ветра и дождя вязов. Криденс никак не мог понять, отчего не работает амулет; он всё трогал подвеску, сменив руку: пальцы правой словно свело. Тишина. Ненастный вечер не привлёк ни единой души совершить прогулку по Центральному Парку, на самой окраине которого стоял дом. Единственный звук — шум ветра да тихий скулёж, в котором Криденс далеко не сразу признал собственный голос.       Никаких других голосов. Никаких других звуков — рычания автомобильных двигателей, цокота копыт, шума шагов.       Осыпавшаяся извёстка, вылетевшие из внутренних перегородок кирпичи, перемешанные с содержимым шкафов и осколками их стеклянных дверец, вздыбившиеся доски пола, сорванная люстра. Странно, что уцелела наружная стена и даже оконные стёкла. И посреди хаоса — мёртвое тело с запрокинутой головой, конечности вывернуты под неестественными углами, будто у тряпичной куклы или марионетки с оборванными нитями.       Криденс видел марионеток, успел разглядеть и нити, уходящие куда-то вверх, прежде чем Мэри-Лу увела его с того перекрёстка. Он даже запомнил слово «марионетка»: на потёртом фанерном лотке бродячего артиста, старика в заскорузлой фетровой шляпе, было написано: «Театр Марионеток». Но насколько странно было видеть такую вот человеческую марионетку, застывшую в нелепой позе.       «Приди, приди, пожалуйста, приди» — зажмурившись, чтобы не смотреть в остекленевшие глаза, шептал Криденс, словно молитву. Но призыв оставался без ответа.       Всё так же шумели под ветром вязы. И больше — ничего.       Боясь разомкнуть веки, Криденс продолжал шептать.       …комната осветилась зеленоватым светом. Свет проникал из-под треснувших досок, откуда-то снизу; не успел Криденс как следует удивиться, как призрачное свечение объяло искорёженный труп, слилось с ним, вспыхнув на миг яркой молнией, и начало потихоньку затухать, словно бы впитываясь в ткань и кожу.       Труп дёрнулся.       Криденс почувствовал, что его сердце пропустило удар. Нет, не могло быть такого, не могло, не…       Труп дёрнулся ещё раз.       Криденс не мог ни пошевелиться, ни как следует вздохнуть; творится что-то совершенно неправильное, — только это он и мог осознать.       Зелёное свечение, между тем, вернулось; словно какая-то ужасная глубоководная тварь, всплывало оно на поверхность из бездонных колодцев мёртвых глаз, озаряя их изнутри жутким светом. Ещё несколько мгновений — и взгляд стал почти осмысленным. Глаза, напоминающие глаза кошки, уставились на Криденса, не мигая. А затем произошло нечто ещё более ужасное: по лицу, по тому, что раньше было лицом, а теперь — всего лишь восковым слепком, маской трупа, пробежала волной дрожь, и…       «Нет, нет, нет, нет!» — мысленно взмолился Криденс: кричать он не мог.       Губы мертвеца раздвинулись в улыбке.       Криденс попытался зажмуриться, но забыл, как это делается; он мог лишь безвольно наблюдать, сам не свой от ужаса.       — Криииииденс... — Голос, липкий, как патока, казалось, проникал прямо в сознание. — Мой малыш Криденс… вот я и вернулся…       Тело, словно кто-то дёргал его за невидимые ниточки, поднялось одним рывком — руки весят плетьми, ноги, словно забывшие о том, что на них надо опираться, так и остались — одна подогнута внутрь, вторая — неестественно вывернута носком наружу, как это делают комики, голова мотается из стороны в сторону — и, неловко болтая ступнями, то ли пошло, то ли поплыло в строну Криденса.       Тот только и мог, что вжиматься в стену, словно стараясь слиться с ней. Отвести свой взгляд от светящихся зелёным глаз он был не в состоянии.       — Неужели ты мне не рад? — продолжал мертвец, скаля зубы.— Не рад мне, твоему спасителю… твоему герою… ну же, Криденс… ответь мне…       Неожиданно Криденс понял, что движение тела по направлению к нему было иллюзией: оно так и продолжало топтаться на том месте, где его застигла смерть, раскачивался из стороны в сторону, имитируя ходьбу.       — Ответь мне, Криденсссссс…. — прошипел мертвец, в ярости оттого, что его трюк разгадали.       Сам не узнавая собственный голос — и удивлённый тем, что вообще способен хоть что-то сказать — Криденс произнёс, глухо, словно в подушку:       — Я не звал тебя!       — Ложь! — Глаза вспыхнули, словно два зелёных фонаря, и, вторя им, зажёгся маленький фонарик у Криденса под подбородком. — Ты призывал меня сам!.. Так зачем я нужен тебе, зачем ты вернул меня из моего странствия, зачем, Криденс?..       На миг опустив взгляд, Криденс увидел: таким же жутким зеленоватым светом горит амулет — треугольник, кружок в нём и линия, пересекающая круг сверху вниз. Но как?..       — Я не… я не звал тебя! — попробовал оправдаться Криденс. Ему не хватало воздуха. Язык заплетался.       Ещё несколько раскачивающихся движений, и вдруг — лицо близко-близко, глаза ослепляют своим сиянием, бледногубый рот растянут в жуткой гримасе:       — Лжёшшшшшшь! Я зачаровал знак, и знак настиг меня там, за порогом; знак сказал мне, что ты призываешь меня…       «Как это могло произойти?» — если бы Криденс мог рыдать, он бы уже бился в истерике. Но, скованный странным холодом, разливающимся по всему его телу, он словно окаменел, не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Только смотреть.       — Неужели тебе мало, — продолжал мертвец, — мало того, что ты убил меня? Жалкий мальчишшшшшка! Ты сам не знаешь, во что ввязался… не осознаешшшшь свою силу…       «Силу?» — смутные воспоминания о чёрном вихре казались чужими. Чьими угодно, только не Криденса.       Силу… Господи, силу!.. Только бы получилось, только бы вышло на этот раз тоже…       Обескровленные губы — так близко — расползлись щербатой улыбкой:       — Хочешь убить меня ещё раз? Но ведь я уже мёртв, я мёртв, малыш Криденс! Геллерт Гриндевальд, величайший маг столетия!..       Конечно. Конечно, мёртв. А всё это — сон, только сон. Нужно проснуться. Нужно просто проснуться…       Словно прочитав его мысли, мертвец расхохотался; холодное дыхание прошелестело по щеке Криденса, и его объяла дрожь.       — Я мёртв, да, но сон ли это… возможно, впрочем, ты и прав… ты не понял того, что сделал… возможно, это я хотел ещё раз увидеть тебя, мой слааааааааааадкий мальчик… — голос упал до вкрадчивого шёпота. — И это последнее моё желание… было исполнено… Увидеть тебя ещщщщщё раз…       Не в силах переносить ослепляющий зелёный свет так близко, Криденс всё-таки умудрился закрыть глаза; веки трепетали, ходя ходуном, посылая всполохи зловещего сияния прямо в мозг. Темнота, зелёные вспышки и приторный мягкий голос, отдающийся где-то в пояснице, словно щекотка.       — Попробовать тебя… — Холодное и влажное прикосновение к щеке. Что это?.. Рука?.. — Насладиться тобой…       Липкие, отвратительно податливые губы прижались к его губам. Язык, словно дохлый слизняк, едва ворочаясь, медленно заполз в рот. Тошнота подкатила к горлу, не осталось сил ни кричать, ни сопротивляться; осталось только единственное желание — умереть, чтобы всё это закончилось как можно скорее.       «Умереть? — голос звучал в голове сам собой, в отрыве от вялого языка. — Отличная идея, мальчик мой…»       Мысль пронзила подобно молнии: «…и мы будем вместе. Вечно».       Безвольные руки скользнули по плечам, одежда расползалась под ними сама собой, сшелушеваясь, отпадая ошмётками. Криденса начала колотить крупная дрожь.       Весь мир словно сжался, сошёлся стенами гроба, оставив только два тела — его собственное и мертвеца — прижатыми друг к другу, и что-то неживое, что-то чуждое пытается протолкнуться в Криденса, войти в него, и тянутся к нему холодные цепкие руки — со всех сторон — и звучит дьявольский хохот, отдаваясь в ушах, заставляя стены вибрировать, и мельтешат зелёные всполохи, и стонут половицы от тяжёлого, как похоронный марш, ритма, и нет этому конца, нет выхода… Всё ближе и ближе сходятся стенки; всё глуше и гулче звучат удары; всё осязательней становится тьма, обнимающая, сжимающая, удушающая, выбивающая воздух из лёгких; мертвенными зелёными всполохами расцветают кляксы перед глазами, и Криденс, отделившись, наконец, от собственного тела, взмывает вверх…       Тусклый серый свет раннего утра показался ярким, словно электрический, когда, дёрнувшись, Криденс распахнул глаза. Он успел сползти на пол и неудобно лежал на осколках кирпича. Вывернутая шея болела, правая рука совершенно онемела и едва-едва начала приходить в себя, отдаваясь противными иголочками. Во рту был странный железный вкус, что-то металлическое стукалось о зубы. Криденс левой рукой вынул изо рта амулет; как он туда попал — этого бы он не смог объяснить. Одежда?.. Всё ещё на нём. Слава Богу. Слава Богу, сон… всё-таки сон… Полежав ещё немного, Криденс рискнул осторожно приподняться. Всё та же комната, оклеенная красными обоями, всё тот же хаос разрушений, и…       …и тело посередине.       Сердце — как во сне — если это был сон — пропустило удар: на восковом лице мертвеца застыла улыбка.       Чувствуя, что ещё немного, и рассудок оставит его, Криденс дрожащими руками снял амулет. Собрав всю свою волю, медленно, морщась от боли в спине и шее, поднялся на ноги; шажок за шажком, чуткий, словно настороженная лань, подошёл к мертвецу. Остекленевшие глаза продолжали бессмысленно пялиться в тот угол, где Криденс провёл прошлую ночь. Едва дыша, Криденс наклонился над телом — руки и ноги вывернуты под странными углами, кожа в чёрных прожилках, словно мрамор — мёртв, мёртв, мертвее некуда — и опустил холодные веки. Выдохнул и, сперва робко, затем всё смелее и увереннее, прочитал молитву. Опустил амулет на грудь покойника.       И, не оглядываясь, вышел из комнаты.       Ранним ноябрьским утром полусонные прохожие, спешащие по местам работы, могли видеть тощую фигуру сутулящегося подростка, стремившегося куда-то по своим делам — видели, но вряд ли обращали на неё внимание, занятые своими утренними мыслями; Криденс же не думал вовсе — он просто шёл, и ноги сами несли его к разрушенной церкви, его бывшему дому. Возможно, дело было вовсе не в амулете, а в месте. Возможно, если он оставит гордость, если не будет просить, а будет просто тихо ждать — ждать и молиться — на этот раз его найдёт тот, кто надо.       На исходе первого дня он оставил на стене зарубку ножом.       Он ждал, молился, молился и ждал; он был готов.       И когда желанный — знакомый и незнакомый — голос повторил вопрос:       — Сколько. Дней. Количество.        Ответил:       — Десять…