Lovestory

      — Папа? — свечение красочно переливалось по помещению, и от брызг ярких лучей слезились глаза; Майк чувствовал, что отец где-то рядом, но не понимал, куда он попал, — папа, что случилось?       — Ты потерялся, сынок, и забрался в пещеру; во время землетрясения тебя засыпало камнями, и мы помогли тебе выбраться.       Поодаль стояла мама, едва различимая, но Майк понял, что там — она, когда услышал её серебристый негромкий голос:       — Не совершай больше таких ошибок, Майки! Не совершай глупостей!       Сквозь туман беспамятства сознание пробиралось со скрежетом и гулом. Что-то громыхало, что-то шумело. Вокруг царила непроглядная тьма, а на любую попытку пошевелиться тело отзывалось прострелом в каждой мышце. Замыленные кадры последних двенадцати часов издевательски медленно отматывались в обратном порядке, являя памяти воистину нелицеприятные картинки.       Кажется, он вырубился от бессилия.       Кажется, он обессилел от бешенства.       Кажется, он взбесился от растоптанного доверия…       Кажется, его доверие…       Стоп! Он ударил Честера!       Он впервые ударил любимого человека — он с отчаянием вспомнил его глаза — он мгновенно проклял себя.       Склизкая паутина леденящего ужаса вмиг растянулась через всю реальность: КАК ОН МОГ УДАРИТЬ ЧЕСТЕРА?! Комок отвращения к себе неминуемо подступал к горлу, пока руки судорожно искали опору. Приняв горизонтальное положение, Майк с трудом не рухнул обратно на пол от скрутившей голову звенящей боли, но удержался. Найдя стену, а вслед за ней выключатель торшера, он понял, что разбил все лампочки, и, полностью дезориентированный в пространстве, вынужден был ползти вдоль стены в надежде наткнуться на ключ в замочной скважине. Хоть в чём-то ему сопутствовала удача. Выбравшись из гостевой, он тяжело вздохнул: маленький рай, который он построил с любимым, был разворочен в щепки в припадке тупого гнева. Кажется, здесь не уцелело ничего, кроме сейфа, который как ни в чём не бывало отстранённо стоял в дальнем углу.       На кухне горел ночник.       «Господи, неужели он дома?!» — Шинода вспыхнул от радости и, готовый броситься в ноги с раскаянием, перепрыгнул через сломанный диван и в два гулливерских шага достиг дверного проёма:       — Чеззи? Малыш, прости меня, пожалуйста… — стремительно начал он, задыхаясь, но на их кухне, среди бардака, на обычной табуретке, стоявшей посредине помещения, сидел Президент авиакомпании American Airlines.       — Ох, шишка-то какая! — поднеся руку ко рту, изумился тот.       — Здравствуйте… мистер… — ошалело выдавил из себя Шинода. Ему стало стыдно за беспорядок, а следом и за очевидную неприглядность ситуации.       — Привет! Давай на ты, и можно просто Роберт, — перебил его гость. Делео был подавленным и усталым. — Шишку-то где такую посадил? — лётчик дотронулся до лба и, усмехаясь, нащупал чувствительную выпуклость:       — Да… — он отмахнулся. — Так мне и надо! А Вы… то есть, ты не видел-и… ой, не видел Честера? — пытливый взгляд тёмно-карих глаз смотрел на Делео с надеждой «скажи да».       — Нет. Я пришёл около часа назад, дверь была нараспашку, всюду погром, я не нашёл ни одного из вас, поэтому решил подождать… Вы поругались?       — Да… Похоже на то… Не знаю, что на меня нашло, — пилот опустился вниз по стене. — Я ударил его, ударил самого дорогого в моей жизни человека… И выгнал… Блин, ему даже пойти некуда… разве что к Дейву, — нотки истерики вкрадывались в дрожащий голос. — Чёрт, у него же ничего нет, даже банковский счёт у нас общий, не говоря уже о квартире и ма… Кстати, машина!       — Если ты о чёрном Крайслере, то он у подъезда. Если — о фургоне, он на стоянке аэропорта, я проверял. И Фарреллу позвонил, пока вас искал, не было Честера там, но Дэвид в курсе.       — Чёрт…       — Майк, послушай: твой любимый ни в чём не виноват, всё подстроила Саманта, и на фото он её даже не обнимает. Оказывается, она не хотела замуж за моего брата, и вдобавок ей приглянулся Честер. Вот она и придумала, как одним махом избавиться от ненавистного жениха и сделать так, чтобы от понравившегося ей парня все, кроме неё, отвернулись. С первым пунктом она справилась, Скотт покончил с собой.       — Что?! Мистер Вейланд…       — Да, он застрелился у себя в кабинете, видимо, устал жить несбывшимися надеждами, — Делео говорил спокойно и властно; вероятно, его самообладание выковали из весьма прочного сплава.       — Мне очень жаль. Соболезную.       — Спасибо. У Скотта были проблемы с наркотиками, рано или поздно это могло случиться… Однако теперь у меня появился повод привлечь Саманту к уголовной ответственности — за доведение до самоубийства, её уже арестовали. Надеюсь, и автора порочащей статьи удастся усадить за соучастие и клевету: у меня же никогда не было романа с Честером. Но я займусь этим позже, когда мы его найдём. Есть идеи о его местонахождении?       — Ну… Фарреллы отпадают… Так, денег у него с собой было немного, и я не уверен, что их хватит на гостиницу, если только на дешёвый хостел, но он их на дух не переносит… Он не пьёт, поэтому бары мимо. Друзей у него тоже нет, вернее, нет в Лос-Анджелесе, пойти ему не к кому. Может, в парке Линкольн, мы всегда там гуляли…       — Какой парк в два часа ночи?!       — Бля, сейчас два часа ночи?! Надо ему для начала позвонить… — Майк нашёл свой разбитый телефон в груде мусора и, убедившись, что тот всё же работает, а от Честера — среди десятков пропущенных звонков и полученных сообщений — нет ни ответа, ни привета, набрал его номер, но трубку не поднимали.       — Я звонил ему пару раз, но тоже безрезультатно: гудки есть, то есть телефон включён, но он не отвечает. Я оставил на утро задание секретарше периодически набирать ему и обзвонить, на всякий случай, больницы. А сейчас — одевайся, пойдём в парк, может, повезёт, — пока Шинода доставал из завала свою модную драную джинсовку, Роберт быстро скинул сообщение Фениксу, что пилот объявился.       Прочесав окрестности, заглянув во все круглосуточные кафешки, дворы и даже подъезды, где не установили домофоны, они вернулись домой ни с чем в начале девятого. Честера по-прежнему не было: Майк не запирал дверь: он не знал, взял ли парень ключ; воровать всё равно нечего — почти всё разломано, да и консьержка в парадном вряд ли позволит несанкционированно что-либо вынести.       — Я попрошу знакомых копов, надеюсь, он смогут выследить, где находится его телефон. А ещё я пришлю сюда грузчиков, надо вывезти весь хлам и купить новую мебель, чтобы у вас… — но Шинода горько перебил Делео:       — А есть ли мы.? после всего…       — Есть, Майкл! У Честера огромное доброе сердце, он примет твои извинения!       — Спасибо за веру.       — Не унывай, поспи, я буду на связи. Если что — звони в любое время!       — Спасибо, Роберт!

***

      — Здравствуй, птенчик! Как ты? Головушка бо-бо? Вот, выпей! — Райан говорил вкрадчиво и будто с ребёнком, протягивая своему гостю стакан воды и две таблетки аспирина, заготовленные заранее и ждавшие своего часа на прикроватной тумбочке.       Шак, хоть и изменился внешне: разросся, окреп, возмужал — оставался тем же безбашенным сорванцом, от которого за версту веяло опасностью, тестостероном и драйвом. Волосы цвета вороного крыла спадали на лицо, а серые глаза, полные страстного безумия (или безумной страсти — Честер не мог определиться точно, что плескалось в этих океанических пучинах) лихорадочно блестели, будто их обладатель разглядывал клад, найденный на необитаемом острове, где в веках от вездесущих флотилий могущественных королей скрывались изворотливые пираты.       — Какой ты сладенький, птенчик! — заворковал брюнет, добродушно улыбаясь и наблюдая, как предложенная жидкость вмиг была осушена до дна.       — Мы… ты… — неуверенно промычал парень, под пледом нащупывая на себе джинсы.       — Не-не, птенчик, я тебя не трогал! Я не мог! Ты был просто телом, а я не страдаю некрофилией, — не без укора заявил Шак.       — Как… где… — но и вторую попытку Честера построить внятный вопрос, вслед за первой, постигла неудача, однако, казалось, бывший любовник понимал его без слов.       — Ты напился в дрова в баре, куда я захожу опрокинуть пару кружек пива после работы. Я тебя узнал! Блин, сколько лет сколько зим, столько ведь воды утекло, а ты всё такой же… притягательный… красивый… невозможно не узнать. А твои глаза — такие одни в целой вселенной… И теперь я снова тону в них! Чёрт, птенчик, не смотри на меня так, ты делаешь меня сентиментальным придурком! — рука Шака по-хозяйски легла на неприкрытый обнаженный живот, но Честер одернулся и отстранился. — Ты что, боишься меня? Нет, Честер, не надо, ничего не случится без твоего согласия.       — Где мы? — к третьей вопросу парень сумел собраться с мыслями.       — У меня дома. В Лонг-Бич, это двадцать километров от Лос-Анджелеса.       — Ты живёшь в Калифорнии? — удивился Честер.       — Угу!       — И давно? Давно ты уехал из Финикса?       — Около пятнадцати лет назад.       — Ого! Ты же банковский магнат, или я чего-то путаю?       — Всё сложно, птенчик. Куча закорючек на бумажках держат нас в заложниках мнимого благополучия. Отец женил меня, едва я отметил двадцать первый день рождения. Но я же всегда любил мальчиков, поэтому с законной супругой у меня не сложилось; нас связывают сугубо деловые отношения. Она рулит всеми делами в Финиксе, но вот видеть её мне не шибко радостно, и я свалил сюда. Открыл салон красоты, делаю из золушек принцесс. Ну причёсочки там всякие, визаж. А Кэтлин… Хорошая умная женщина, родила детей от кого-то, но отцовство признал я — наследники же, все дела. Надеюсь, она хоть немного счастлива во всем этом дерьме. Я давно ни на что не претендую, право. Сложно, птенчик, сложно быть рабом судьбы, но я не жалуюсь!       — Ты сильно изменился, Рай!       — Я внезапно понял, что слишком долго убивал тех, кого люблю. И решил, что надо стать, ну, добрее что ли к миру… А ты?       — А я… неудачник, — грустно начал свою историю гость. — Ни кола ни двора, любимый вышвырнул меня на улицу за измену, которую я не совершал. Просто оттолкнул, отказавшись выслушать. А я… жить без него не хочу. И не буду! — к концу фразы интонация наполнилась безоговорочной решительностью.       — Цыц! — громогласно воскликнул брюнет.       — Правда, не хочу, Рай. Он моё всё, — печально констатировал Честер.       — Нельзя так вверять свою жизнь одному человеку!       — Можно, Рай, можно! — и тут уверенность Беннингтона была неоспорима. — Вот скажи: сколько длились твои самые долгие отношения с тем, с кем ты действительно хотел быть каждую минуту?       — Во взрослом возрасте?       — Да.       — Пару часов…       — Оу, так мало! — Райан уже собирался признаться, что все его отношения — это просто одноразовый секс, но Честер незамедлительно продолжал свой рассказ. — Мы же с Майком вместе почти 18 лет! Были… Представляешь, 18 лет я был счастлив, а теперь этого нет. Нас больше нет. И меня больше нет, — казалось, Беннингтон совсем поник.       — Птенчик, 18 лет — это, конечно, солидно, но не повод посыпать голову пеплом, — Райан мог бы поддержать, утешить, сказать, что Майк скорее всего одумается, решится поговорить, они помирятся, и жизнь снова наладится, но — эгоизм прошлого пошёл ва-банк. — А вообще, знаешь, не было у меня во взрослой жизни таких отношений. В юности были, длились четыре года, пока я вдруг по-козлиному не сдрейфил, осознав, что по уши влюблён… — Честер про себя скептически ухмыльнулся, вспоминая эту «влюблённость без вазелина». — Птенчик… ради тебя я разорил бы свой блядский улей и свил гнездышко.       Надежда — странная штука: вроде бы уже оделась и вышла, а вроде — вон ещё вертится перед зеркалом еле заметной тенью. Райан призывно распахнул объятия. Сколько колдовства и порочности таил в себе жест Шака, и что-то неуклонно манило в этот омут, отнимая последние силы противиться. Честер нырнул — в чужое тепло, не знающее уверенности в завтрашнем дне, лишенное любого понимания ценности семейного уюта, тепло, пропитанное морским бризом, солоноватым отчаянием и шальной свободой. Эмоции накатывали на парня волнами, а дрожь возбуждения в теле Райана резонировала в лёгкий шторм. Перед глазами стоял Шинода со словами «не трогай меня, ударю», с замахивающейся рукой, и было нестерпимо больно — так, что хотелось раствориться в солёной морской пене выжженным дотла агонией внутреннего разрушения. Райан не отпускал, не отворачивался, не уходил — он крепко держал в своих руках — стоически и хладнокровно борясь с неподъёмным желанием, безжалостно кусая в кровь губы, чтобы справиться с собой: он безумно хотел такого близкого, такого доступного, такого терзаемого горем Честера. Ведь этот огромный мощный мужчина запросто мог подчинить себе худенького парня: обездвижить, содрать одежду, переломить как тростинку. Мог — физически. Но — не мог. Нравственно.       — Я повзрослел, Честер, — выдох был тяжёлым, скованный спазмом. Честер не шевелился, оценивая, в какую клоаку безнадёжности затащила его судьба. Любимый больше не любил, нелюбимый лежал рядом, и только дай спуску — сковырнёт звезду и коленопреклонённо подаст её в венке из васильков. Беннингтон цинично захохотал про себя: «Чёртова комедия!»       — Трахни меня!       Задворками сознания Шак осознавал масштаб стихийного бедствия, обрушившегося на него; и в ту же минуту предвидел тяжесть последствий этого сладостного цунами. «Трахни меня» — донельзя простая для каждого взрослого человека фраза; сорвавшаяся с губ Честера, она несла в себе магическое заклинание неведомой силы: Шак терял остатки разума, перевоплощаясь в бесконтрольного безумца. Да, чёрт возьми, это всего лишь минутная слабость уязвлённого самолюбия Беннингтона, которого незаслуженно обвинили в том, чего он не совершал. Да, это прольётся горючими слезами, горестными сожалениями и тяжелейшими самоистязаниями. Но, возможно, это последний шанс ещё раз овладеть этим парнем. «Да, птенчик, я выебу из тебя всю твою дурь!» — Райан почти ненавидел себя, но как не воспользоваться ситуацией, если перед тобой расстёгивает ширинку мужчина, заполучить которого хочется больше чем дышать. Шак не стал ничего спрашивать, «ты уверен?», «ты серьёзно?», «ты хорошо подумал?» — нет, очевидно же, что это порыв, и при повторном обдумывании Беннингтон точно сорвётся с места и сбежит, куда глаза глядят.       Райан жадно коснулся его рта, настолько жадно, будто от этого зависело равновесие мироздания; это был их первый поцелуй: тогда, в юности, за все четыре года насилия, он ни разу не приласкал Честера, в своём параноидальном страхе влюбиться.       — Господи, ты хоть знаешь, какой ты… идеальный, — мощные руки сминали накаченные плечи и стройные бока, пальцы жестко впивались в покрытые узорами татуировок спину и грудь, зубы вгрызались в шею и ключицы — Шак оставлял следы на каждом миллиметре кожи, к которому прикасался. Он был груб, он привык брать силой, он не был способен на нежность. — Ты прекрасен, птенчик! — раздирая острыми ногтями мягкую кожу бёдер, упоённо шептал брюнет.       Это было похоже на мазохизм, но именно такой — физической — боли хотел Честер: она успокаивала эмоциональный коллапс внутри, она гасила память, она будила дикое необузданное вожделение, забытое в тихом семейном ложе. Да, ему нужно было это: именно сейчас, именно Шак, именно жёстко.       Вся прелюдия — минуты три, и Райан резко стащил обе пары джинсов, боксеров и носков, закинул стройные ноги на свои плечи и настойчивым движением слегка облизанных пальцев проник вовнутрь — крик наполнил воздух. Посчитав, что Честер готов, Шак одёрнул руку и, взяв презерватив, ловко раскатал его.       — Не ссы, я не залечу! — усмехался парень.       — Не подъёбывай! Я трахаюсь со всеми подряд, не хочу подвергать твоё здоровье опасности, — и мощно толкнулся. Честер давно не испытывал в постели такой боли — боли, которая разливалась наслаждением, засасывающим с головой. Он не помнил, дотронулся до него Райан или нет, но он точно слышал, будто отстранённо, вдалеке, как всё сметающий на своём пути оргазм вырвал из его груди отчаянный стон: «Майк!» — и вмиг накрыл в волной спасительного сна.       Молиться…       Молиться.       Неистово.       В скрежетах обломков-отзвуков бессмысленных слов.       Молиться! Вскрикивая. Взвизгивая — то ли от леденящего счастья, то ли от невозможности преодолеть такую странную мечту.       Таящую.       Пенистую.       Несбыточную.       Молиться на тебя.       Воспевать и славить.       Смотреть.       Всматриваться в каждое движение.       Слушать — замерев и забыв себя. Слышать, как стучит дробь твоего пульса.       Чувствовать. Как мурашки разбегаются по твоей коже.       Видеть — одного тебя.       Я так хотел молиться.       Но осквернил.       Райан сходил в душ и, вернувшись оттуда с йодом и регенерирующей мазью, намазал все синяки, царапины и укусы, которые оставил на любимом теле. В его ушах плетью застыл тот пронзительный выкрик: «Майк!» — и, казалось, никогда в жизни он не чувствовал себя таким опустошённым после секса. Желанного секса! Шак собрал с пола все вещи и аккуратно сложил их на стуле. Из кармана джинсов его гостя на мягкий ковёр выпал айфон: почти разряженный, с кучей звонков и смсок, полученных в беззвучном режиме, и почему-то с незаблокированным экраном: вероятно, Беннингтон использовал такие настройки, а сам забыл нажать на кнопочку сверху. Брюнет поставил телефон на зарядку и, прежде чем заблокировать его, перекинул себе контакты человека, записанного как «Майки». Он вернулся в постель, прижался грудью к спине Честера, уткнулся носом в его лопатку и дал волю чувствам. В голове крутилась фраза, которую в детстве он услышал от своей бабушки: «И львы порою плачут». Теперь изречение не казалось ему бессмысленным.       Засыпая, он перекатился на противоположную сторону кровати, предвидя неминуемый оглушительный крах своей слишком скоропалительно и смело воспрявшей надежды. Пробуждение и впрямь оказалось страшным.       Честер первым открыл глаза: поначалу он считал случившееся дурным кошмаром из юности, но, оглядев своё тело, буквально везде украшенное засосами, заорал от ужаса. Животный испуг, дикое отвращение и запредельное желание содрать с себя кожу смешались в нём воедино. Дыхание сбилось, взгляд наполнился стеклянной пустотой, паника затмила разум. Он сидел на кровати, полностью обнаженный, и ловил воздух ртом. Потребовалось время, прежде чем он сумел преодолеть этот шок. Райан чувствовал себя в высшей степени мерзко: во-первых, он видел, что его не просто не любят, а презирают и, похоже, всем сердцем; во-вторых, почему-то именно сейчас отчаянно захотелось хотя бы капельку тепла; в-третьих, он осознавал свою вину: он эгоистично воспользовался слабостью того, кто ему небезразличен. Красные глаза и припухшие веки выдавали его с потрохами, и, пока он щедро крыл себя последними ругательствами, Честер, наконец совладав с собой, недоуменно уставился на него.       — Рай? — он подполз к Шаку и обнял за плечи, носом касаясь щеки. — Тссс, я — по-дружески! — спокойно сказал он. — Рай, прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя обижать, — он откинул чёрные пряди и коснулся лба губами. — Я очень люблю Майка, и вряд ли это когда-нибудь изменится… Прости, Рай.       — Да ничего страшного, птенчик! — воспрянул духом хозяин. — Вы помиритесь, обещаю! Всё будет хорошо. А пока, если хочешь, живи тут, я найду, где перекантоваться, чтобы тебя не смущать.       — Я подумаю, — игриво ответил гость. — А пока я хочу клубники! — и весело засмеялся.       — А губа твоя не дура! — улыбнулся Шак. — Ладно, сейчас сгоняю, тут в общем-то недалеко! — он, будто ошпаренный, вскочил с кровати и поспешно влезал в первые же выпрыгнувшие из шкафа джинсы и футболку. — Можешь пока душ принять, потом вместе позавтракаем. Гостевые щётки — в шкафчике, бери любую, все новые! Кстати, — кричал он, стоя в прихожей, — у меня из еды только зелёный чай, так что говори сразу, какие у тебя ещё экзотические предпочтения кроме клубники!       — Маффины. С грушей и карамелью, — Честер показался в проёме, завёрнутый в простынь. — Два! — радостно добавил он.       — Хорошо, птенчик. А, чуть не забыл: твой телефон валялся на полу, я поставил его на зарядку, он на столе. Я мигом! — и входная дверь захлопнулась.       Честер вошёл в ванную комнату: это было просторное помещение, выложенное светло-серой плиткой, здесь не было душевой кабинки, а ванна манила своей сверкающей белизной. Парень заткнул пробку и пустил тёплую воду, капнув немного пены со свежим ароматом авокадо. В кухне на специальной подставке красовались ножи: с одной стороны разместились стальные, с чёрными литыми ручками; с другой — керамические, весёлых расцветок, с надписью «сделано в Японии» на лезвии. Усмехаясь такому сарказму судьбы, Беннингтон выбрал один из них, тоненький, синий. Забрав телефон со стола, он заперся в ванной.       Триста семнадцать пропущенных вызовов, сто шестьдесят восемь новых сообщений. БОльшая часть была, конечно же, от Майка:       «Чеззи, где ты?»       «Малыш, с тобой всё в порядке?»       «Прости меня, пожалуйста!»       «Чеззи, как прочитаешь, ответь, я сильно переживаю.»       «Пожалуйста, вернись домой!»       «Где же ты? Я схожу с ума!»       «Чеззи, я люблю тебя!»       «Прости дурака, вернись!»       «Малыш, напиши мне хоть что-нибудь!»       «Чеззи, почему ты не отвечаешь?»       «Майк, он умер!» — телефон разлетелся по кафелю в щепки. Ещё мгновенье — и струйки красного растекались в мыльной пене.       Выбрав на фермерском рынке самую крупную и самую сладкую клубнику (кажется, он перепробовал ягоды у всех торговцев!) и купив сразу два килограмма, довольный собой Райан собирался заехать в местную пекарню за маффинами: он точно знал, там готовят грушевые с карамелью. Уже в машине, заведя мотор, он вдруг вспомнил про номер телефона Шиноды и захотел немного нелепо, по-детски подшутить: «Привет! Это не ограбление и даже не похищение, но твой парень у меня. Он тебя любит. Забери его, и получишь романтический ужин на яхте :))»       Тот перезвонил, едва Шак нажал на «отправить», он говорил быстро, всхлипывая и давясь слезами:       — Что с Честером? Мне только что пришло сообщение с его номера: «Майк, он умер!», и теперь «абонент не доступен»! Где он?       — Так вот почему меня отправили за клубникой! — прозрел брюнет. — Блять… Майк, я перезвоню!       Нажав на газ, Райан сорвался с места. Он гнал на максимальной скорости, не обращая внимания на дорожные знаки и скоростные режимы. Городок был компактным, и с центральной площади до дома он домчался за 4 минуты, благо узкие улочки пустовали. Забежав на второй этаж, он — трясущимися руками — с трудом совладел с ключом.       — Птенчик?       Дверь в ванную комнату оказалась заперта, но ему хватило пары ударов, чтобы с треском её выломать.       — ДУРАК!!! — отчаянно выкрикнул Райан. Мигом вытащив парня из окровавленной воды, он отнёс его на кровать, обтёр полотенцем, обернул в плотную простыню и, схватив на руки, побежал к машине. Станция скорой помощи находилась совсем рядом, буквально в четырёх кварталах, Честер не лишился чувств, и Шак верил, что всё обойдётся.       — Рай, куда мы? — тихо спросил Беннингтон, несмотря на очевидность ответа.       — В больницу! — сразу отозвался тот.       — Не надо, я не хочу жить, — умоляюще прошептал Честер.       — А я хочу, чтобы ты жил, и я сегодня сильнее. Какой же ты дурак, птенчик!       Тот был совсем бледным, простынь с каждой секундой гуще и гуще пропитывалась красным, и сознание увиливало прочь. Взглянув на него в очередной раз, брюнет зло процедил:       — Сука, только умри, убью!       Он остановился у центрального входа посреди дороги, перегородив проезд, он не глушил мотор, чтобы не тратить драгоценные доли секунд, он схватил истекающего кровью парня и с криком «помогите кто-нибудь» вбежал в приёмное отделение. Дальше — словно в тумане: к ним поспешила медсестра, привезли кушетку на колёсах, забрали Честера в операционную; Райан перепарковал машину, заполнил пачку бумажек, скинул Майку сообщение с адресом. Вскоре его вызвал к себе главный врач:       — Добрый день, я доктор Грин. Это Вы доставили мужчину с перерезанными запястьями?       — Здравствуйте, доктор. Я Райан Шак. Да, это я его привёз. Его зовут Честер Беннингтон, ему 41 год, место проживания мне неизвестно, я проинформировал его сожителя о случившемся.       — Кем Вы приходитесь пациенту?       — Бывшим любовником. Мы не виделись 24 года, это была случайная встреча.       — Мистер Шак, то, что Вы написали в документах, — правда?       — Да.       — Вы понимаете, что, если мистер Беннингтон решит обратиться в полицию, Вас привлекут к уголовной ответственности?       — Да. Если он обратится в полицию, он будет прав.       — Хорошо.       — Как он?       — Его жизни ничто не угрожает, кровотечение остановлено, раны обработаны, швы наложены. Кровопотеря немалая, но переливание не требуется, организм крепкий, сам восстановится.       — Я могу его увидеть?       — Не думаю, что это уместно в сложившихся обстоятельствах.       — Я хочу попросить прощения. Я во всем признался. Я никуда не увиливаю.       — Хорошо, у вас будет ровно 10 минут.       — Как ты, птенчик? Совсем бледненький… — Райан тихонько присел на край больничной койки.       — Специфично, — отстранённо отозвался парень. Его запястья были плотно перебинтованы.       — Зачем ты это сделал?       Честер не сразу нашёлся, что ответить, тяжело дыша и пытаясь совладать с нахлынувшими переживаниями.       — Я предал Майка… Зачем мне жить? Как смотреть в его глаза, после того, как мы с тобой занимались любовью?! — последнее слово болезненно кольнуло сердце Райана.       — Во всех документах я написал, что изнасиловал тебя, и после этого ты решил покончить с собой.       — Зачем, Рай? Ведь я сам хотел этого!       — Ты был в отчаянии. Тебе было плохо. Я этим воспользовался. Я тебя изнасиловал. Не спорь.       — Рай, но ведь это не так! Я, правда, хотел тебя в тот момент!       — Не спорь!       — Ты балбес!       — А ты, птенчик, дурак!       — Угу. Нагнись! — Пальцы Честера, слабые и мягкие, сами нашли шею Шака, нежно обхватывая и прося о крепких объятиях. Тот обвил его талию, осторожно усаживая в кровати. — Я сам хотел этого, — пересохшие гладкие тонкие губы коснулись губ шершавых, искусанных, обветренных — легковесно и ласково; Райан закрыл глаза, отдаваясь ощущениям; казалось, его сердце перестало биться, он вмиг забыл как дышать, наслаждаясь хрустальной тонкостью истинного волшебства, которое таил в себе поцелуй Честера Беннингтона. Райан бережно держал его в своих руках, словно хрупкую соломинку — ту самую спасительную соломинку, способную проткнуть тёмные тучи его существования и наполнить тьму варварства лучистым светом. Однако Шак знал, любая магия имеет срок: поцелуй завершился, и в его мирке вновь воцарился беспросветный вакуум: вереница безотрадных дней, пустота похожих одна на другую ночей, бессмысленность жизни без любви, когда уже познал её.       Знай, птенчик, что бы ни случилось, у тебя есть я. Понимаю, это всего лишь я, и я совсем не тот, кто тебе нужен, но… Честер, я люблю тебя. Прости мне всё то зло, что я тебе не причинил, бросив тебя на твоё семнадцатилетие.       — Вспомнил! У меня ж в машине два килограмма отборной клубники! — Райан поспешил покинуть палату, столкнувшись в дверях с молодым человеком примерно такого же роста и телосложения как Честер. Его отличали пухлые губы, аккуратная бородка, ухоженные усы, воспалённые глаза цвета отменно сваренного эспрессо, окаймленные яркими прямыми ресницами, и чёрные как смоль волосы, стильно уложенные вверх. Шак сразу понял, что это и есть тот самый Майк.       Пепел розы — таким увидел Шинода своего любимого, стыдливо прячущего взгляд.       Лётчик стоял в дверях, неподвижен, будто парализованный представшей перед ним картиной. Сейчас в нём отважно — насмерть — сражались злость на себя (как он мог довести любимого до такого состояния?!), обида на Честера (тот тоже горазд — уже целует другого!), страх (он может потерять этого засранца навсегда), боль (он уже теряет его!), разочарование (да какого чёрта всё так нечестно происходит?!). Последний пушечный залп негативных эмоций разнёсся по закромам души осколками прощения, которые мгновенно срастались воедино в любящем сердце.       Майк стремительно подошёл к кровати, притянул парня к себе и страстно произнёс — по слогам, выделяя каждое слово, прикусывая мочку левого уха:       — Никому. Тебя. НЕ. Отдам.       В тот момент медсестра оставила на стуле, стоявшим при входе, пакет, полный ароматных свежих ягод.