Часть 1
1 октября 2017 г. в 18:26
Твоя любовь издавала звуки, похожие на шум океана.
Чайки в Барселоне шумные и вредные, совсем разбалованные щедрыми на лакомство туристами. Виктор раскидывает по мелкой гальке целый пакет хлебных крошек, и Юри испуганно тянет его за руку, округляя глаза на стаю кинувшихся к ним птиц. Шелест крыльев оглушает, похоже, Виктору даже прилетело крылом по щеке — вот же, даже шума моря не слышно из-за этих бандитов!
А Юри, потянув его к себе, тихо смеётся, утыкаясь носом в его плечо. И Виктор слышит только это — мягкий любящий смех. Кажется, словно его накрывает океанская волна, что он ныряет в нагретую солнцем солёную воду. Вот оно, такое его счастье.
Твоя любовь подавала руки, чтобы залечивать ими раны.
У них пятилетняя годовщина, а они всё равно полдня пропадают на катке. Точнее… одна из годовщин. Ведь они обменялись кольцами как раз в канун Рождества.
«BarGelona» — это не просто каток, это Каток с большой буквы, самый большой в Европе. Да, на нём потеряться можно, и Виктор крепко-крепко держит ладонь Юри. А тот и не против, конечно, нет, и они держатся за руки даже тогда, когда отдыхают в небольшом кафетерии с горячим глинтвейном. Юри осторожно молчаливо гладит большим пальцем подушечки пальцев Виктора, всю тыльную сторону ладони, которую тот даже в перчатке умудрился ободрать, неловко приземлившись при повороте.
Раньше по ладони расползалась колючая боль, теперь на коже тает приятное тепло, и Юри очаровательно краснеет на восхищённое: «Иногда мне кажется, что ты волшебник».
Твоя любовь прижимала к сердцу, так тихо-тихо и не отпускала.
— Ты сам заболеешь, — хрипло ворчит Виктор и шмыгает носом, а Юри хоть бы что:
— Это как по-русски? Зараза к заразе…
И у Виктора не находятся слова, чтобы возразить. Нашлись бы, если бы голова не раскалывалась от боли, а в горле не было ощущения, что он проглотил наждачку. А Юри упрямо ложится на кровать рядом и аккуратно обнимает его, умудряясь натянуть на них одеяло. С края ещё и Маккачин пристраивается, та ещё большая пушистая грелка, и Виктор закрывает глаза, немного сползая с подушки вниз и утыкаясь носом Юри в грудь. Сердце у того стучит убаюкивающе ровно, и Виктор засыпает за какие-то секунды — а ведь обычно с температурой он никак не может заснуть.
Твоя любовь возвращала в детство, дарила всё, чего не хватало.
— Виктор, не позорься, ты же взрослый дядька. Да и я уже взрослый дядька, ну какое нам… — ворчит Юра, с ужасом разглядывая упаковку с цветной глиной.
— Никогда не поздно попробовать, зато вдохновите вот этих малышей, — весело подмигивает одна из девушек, которые и отвечали за этот мастер-класс, и Юра беспомощно оглядывается на толпу ребятишек, собравшуюся вокруг них.
Виктор только улыбается на его тихое ворчание и переводит взгляд на старательно уже что-то лепящего Юри. Вот же здорово они попали в торговом центре на этот мастер-класс. Да, может, и дико смотрятся они, такие взрослые дядьки, среди этой мелкоты, но, похоже, никто не против, даже первое время подозрительно косящиеся многочисленные мамы.
У Юри цветная птица выходит так ловко, словно он всю жизнь лепкой и занимался, Юра же усердно лепит бандитского на вид кота, и Виктору немного неловко за своего косолапого рыже-жёлтого щенка. Вон, даже у шестилетки с другого края большого стола получается лучше, стыд-то какой… Юра, косясь, хмыкает с кривой издевательской ухмылкой, вот уж он точно будет припоминать ему это, и Виктор почти физически ощущает обиду, так, что пальцы аж сковывает. Какая разница, взрослый он или нет, просто…
— Давай попробуем вместе, — раздаётся тихий шёпот совсем рядом, и Юри украдкой касается его пальцев своими. И Виктор пробует, поддаётся тёплым касаниям, улавливает каждое, даже самое мимолётное.
Щенок всё равно выходит немного косолапым, но определённо милым. На полочке среди их общих медалей у него точно будет самое почётное место.
Твоя любовь подпускала близко, прощала крики, по нервам била.
Прощала боль, признавала риски. Твоя любовь во мне всё мирила.
Врачи говорят, что нельзя. Виктору хочется прошептать себе, что можно, но в глазах Юри тоже застывает болезненное: «Нет».
Ему не стоит больше выходить на лёд. Кто-то скажет, что тридцать пять лет — это ещё же молодость. Для фигурного катания — это уже та ещё древность, такая хрупкая из-за пережитых травм. Виктор знает свои наизусть. Трещина в ребре, сотрясение мозга пару лет назад, перелом левой ноги. На лёд ему уже нельзя. Мышцы, кости — они уже не те, они уже подводят, и в последний год он только набивает себе шишки и зарабатывает гематомы.
Всё кричит вокруг, что нельзя, но телу практически больно от невозможности ступить на лёд, кажется, это даже больнее разбитых коленей и локтей. И Виктор всё равно приходит по вечерам на каток, наблюдает за новичками в их с Юри школе фигурного катания, крепко вцепившись пальцами в бортик.
Крепко — до боли.
— Виктор, пойдём домой, — тихо произносит каждый раз Юри, когда на улице уже чернильный вечер, когда на катке только они одни. Виктор поворачивается к нему медленно, немного наклоняется, утыкается лбом в плечо и смутно чувствует осторожные объятия. Юри всегда в такие моменты обнимает его нежно и аккуратно, а он в то же время вцепляется пальцами в его плечи крепко-крепко.
Крепко — до боли. А дома невесомо целует тёмные следы небольших синяков от собственных пальцев.
Твоя любовь, прикасаясь к телу, меняла временно запах кожи.
Юри спит в его рубашке и моется его гелем для душа. И когда это повелось? Похоже, они только съехались тогда, а уже Юри стал такой вот частью его самого. С того времени уже столько лет пролетело, а стоит подумать об этом — и всё тело приятно закипает удовольствием, и Виктор, не думая ни о чём, крепко обнимает Юри со спины. Впитывает, растворяет в его тепле и запахе. От Юри всегда пахнет корицей и мятой, это так горько-пряно-сладко, и так сложно удержаться и не зарыться ладонями под свою же на нём рубашку.
Виктор никогда не удерживается. И всегда удивлённо моргает, когда Юри, поворачиваясь к нему и утыкаясь носом ему в шею, влюбленно бормочет:
— Ты так вкусно пахнешь.
Твоя любовь становилась целым, из двух частей, что так не похожи.
— Как же изменились вы оба, — Крис говорит это с такой гордостью, будто это его личная заслуга.
— Ты о чём? — Виктор с Юри спрашивают это одновременно, и веселью в смехе Криса не мешают даже извечные помехи Скайпа.
— Об этом, булочки, об этом. Даже бы и не подумал. Вы же такие разные были. Такой беззаботный разпиздяй и такой Мистер-Я-такой-серьёзный-интроверт. А теперь…
— Что теперь?
— Теперь вы просто счастливые люди. Так смотрел бы на вас и смотрел.
Крис подпирает кулаком подбородок, и Виктор едва заметно кивает его словам. А Юри крепче прижимается к его плечу своим.
Твоя любовь — это так красиво.
Седой волос в тёмной шевелюре Юри смотрится дико и притягивает сразу всё внимание. И Виктор правда не может отвести от него взгляд.
— Ты так дырку во мне прожжёшь, — не выдерживает Юри и хлопает его по плечу кухонным полотенцем. — Это всего лишь седой волос. В первый раз в жизни увидел, что ли?
Виктор отмахивается попавшейся под руку кухонной прихваткой и сдерживает странный вздох. Не первый, совсем не первый. Он свои седые волосы каждый день в зеркале видит, хотя их и заметить-то сложно, но Виктор почему-то уверен, что Юри даже может рассмотреть их лучше него самого. Ну, что поделать — сорок лет уже. Что-то да должно измениться.
А что-то нет. Потому что Юри вдруг целует его в висок так же внезапно и приятно, как всегда, как пять-десять-пятнадцать лет назад.
— Я думаю, нам обоим седина пойдёт, как думаешь? — не спрашивает — заверяет он, да Виктор и не думал спорить.
Потому что светящиеся тёплым счастьем глаза Юри всегда делают его прекрасным. А счастье ведь та ещё заразительная вещь.