***
В четверг на помощь Рихтеру пришёл молодой парень лет двадцати пяти. Его звали Крис, он был высоким и всегда носил потертые джинсы и толстовку с изображённым на ней черепом. У него были ярко-зеленые глаза и гладко выбритый затылок с короткими темными волосами. Он постоянно улыбался, ходил по этажам и следил за подопечными, но едва только начинало темнеть, его улыбка начинала оттенять ухмылкой. Не такой как у Антонио или Курта, нет. Она была гадкой, какой-то противной, омерзительной. Амадей ещё тогда понял, что улыбался этот парень исключительно Рихтеру или Джерту, чтобы заполучить их доверие, показаться хорошеньким. Позже мальчик осознал, что это второй Роберт. Такой же мудаковатый и аморальный. Он сменял Рихтера через день. Днём был святошей, а по ночам, когда только наступал отбой — после девяти, десяти, он ходил по комнатам на этажах. К взрослым он не лез, да и непонятно почему вообще Крис делал на их этаже, ведь на нём жили мальчики от семнадцати до двадцати лет, но видимо, он приметил, что Амадей был здесь единственным младшеньким. Его-то поселили здесь, потому что на этажах его возраста просто не было места. — Становись на колени и открывай рот. Моцарт стоял в уборной среди пустых кабинок и умывальников. На часах было пол одиннадцатого ночи. Никого не осталось, кто был бы не в своей комнате. Амадей был сонным. Он смотрел своими, не до конца раскрывшимися, глазами на Криса и часто моргал. — Пошёл нахуй, — мальчишка стискивает зубы и шипит. Он мог ложиться под Курта и выполнять его ебанутые приказы, потому что это был Курт. Здоровый и до одури устрашающий. Это был хозяин, не послушаться которого, было слишком чревато последствиями. А перед ним сейчас стоял малолетний сосунок, который возомнил себя хер знает кем. Крис щурит свои большие глаза, словно думает, что делать дальше. Моцарт чувствует удар в живот, который практически выбивает его из сил. Его хватают за светловолосую макушку и прикладывают головой о кафель, которым обложены стены уборной. Что-то тяжёлое наваливается сверху. — Ты меня слышал, ушлепок, — длинные пальцы больно сжимают подбородок. — Если не хочешь по-хорошему, я скажу Курту, что ты плохо себя вёл. Скажу, что ты хотел убежать. Пытался вылезти через окно. Посмотрим, что он с тобой сделает. Крис смеётся хрипло и пугающе. Он отпускает вырывающегося Вольфганга, отходя на пару шагов. Смотрит надменно. Ждёт. — Ты не посмеешь, сука, — Вольф шипит, сжимая кулаки. Курт его убьёт после этого, просто убьёт. И ведь не будет смысла опираться, ему просто не поверят. Конечно, нет. Курт никогда ему не верил. — О, ещё как посмею. Ну, так что? Он слышит, как звенит бляшка на штанах парня и внутри все непроизвольно сжимается. Ему вспоминается, как Антонио заставлял его отсосать в первый раз. О, каким же тогда мальчишка был напуганным и невинным. Он даже не умел отсасывать, его тошнило после того, как он глотал сперму, и он всё ещё боялся смотреть в глаза своему мучителю. Но сейчас ничего не осталось от прежнего Амадея. Он больше не боялся. Чувствовал лишь отвращение, багровую злость и унижение. «Я убью их всех, я убью их, я убью… я убью…» — вертелось в голове, пока он падал на колени, признавая поражение. Крис оказался не единственным ублюдком, потому что в субботу приехал Роберт. Целый, живехонький и совершенно не изменившийся. Амадей начинал жалеть, что не выстрелил в прошлый раз в лицо или грудь, сразу в сердце, например. Тогда этот хер не вернулся бы никогда. Никогда больше не посмел бы его тронуть. Однако, что-то все-таки изменилось. Роберт больше не орал на него так сильно. Может быть, он думал, что Вольфганг просто неуравновешенный и провоцировать его, пока он в руках сжимал пистолет, не нужно. Моцарту было всё равно, что он там думал, лишь бы только его не трогали. Тем более, что стрелял он уже намного лучше. Не жмурился от громких выстрелов и легко спускал курок. Но как оказалось позже, ему только лишь показалось, что что-то изменилось. Он понял это, когда после очередного занятия Роберт попросил его остаться. Даже не так. Приказал остаться. — Ну, блять, я должен был догадаться, — вырвалось у мальчишки, когда он увидел, как здоровый амбал закрывает дверь. Он допустил ошибку. Да как он мог так проебаться? Не нужно было оставаться. Он мог бы просто выйти со всеми, ему бы ничего не сделали при свидетелях, не тронули бы. А сейчас он остался с Робертом один, и у него не было абсолютно никаких шансов. Он догадывался, что куратор мечтал его выебать с того самого момента как только увидел. А то, как Вольфганг немилосердно подрезал его, лишь послужило толчком к действиям. Конечно, Курту было насрать. Нет, узнай он об этом, Роберту нехило бы влетело, потому что как оказалось, Курт был тем ещё ревнивцем и всецело считал, что ебать Амадея может только он. И если бы он только знал, как Роберт трогал его и где Роберт трогал его, прилетело бы ему так же, как прилетало Альберту от Сальери. Но так могло быть только, если бы хозяин узнал об этом от кого-то другого, не от Вольфганга. Ему-то он не верил. Это сильно бесило, потому что даже Антонио доверял ему и гонял своего телохранителя-извращенца, стоило только сказать, что тот распускал руки. Даже если он этого не делал. Потому что, Антонио верил ему. Он снова сравнивает, черт возьми. У Роберта были грубые руки, и весь он был пропитан запахом сигарет. Вольфганг, уже в который раз подумал, что самый приятный насильник из всех этих ебанутых был Сальери. Он-то хоть был симпатичный, следил за собой и делал приятно. Ещё одно сравнение. — Что это за нахрен? — здоровый ублюдок стянул с него рубашку, и уставился на ошейник, плотно облегающий шею Моцарта. — Ты у нас в любителей БДСМ заделался? Ну, конечно, как он мог забыть. Антонио же ошейник так и не снял. По той же причине, почему мальчик и не забрал свои вещи у него — он просто не дал ему этого сделать, резко сорвался с места и побежал к машине Рихтера в тот день. Ошейник всё ещё был исправен, об этом говорила красная лампочка, которая горела не мигая. Амадей заметил её недавно, присмотревшись к себе в зеркале после душа. На том ошейнике, который он разобрал, такой не было. Иногда ему казалось, что наличие этой лампочки говорит о том, что внутри спрятан не только навигатор, но и какая-то прослушка, камера что ли. Но даже для такого как Сальери, это было слишком. Ошейник он больше не пытался сломать. Просто потому, что потом не хотелось ходить с вывернутыми наизнанку проводами, торчащими в разные стороны. Курт ему предлагал пригласить Антонио, чтобы тот снял, но Вольфганг даже слышать не хотел об этом. Его передергивало всякий раз, когда он думал, что придется снова смотреть на садиста, слышать его голос, терпеть его прикосновения на себе, пока он будет снимать свое творение. Вспоминать о том, что Антонио сделал. Уж лучше ходить так. Курта ошейник не смущал, ему наоборот нравилось. Быть может, это потому что он не знал о наличии слежки. Моцарт же давно привык, а на то, что Сальери может следить за ним, ему было плевать. Какая разница, он же просто видит маленький огонёк на карте, который, к тому же, никак не перемещается. — Это подарок от предыдущего ублюдка, — с лёгкой усмешкой сказал мальчишка. — Нравится? — Вижу, твой ублюдок тебе был не безразличен, — Роберт ответил на его усмешку довольной ухмылкой, ощупав пальцами мягкую кожу ошейника. — Что? Да я его, блять, ненавижу. Прекрасно, ещё один человек, считающий, что ему дофига нравится Сальери. На нем, что, это написано?! — Но ты продолжаешь носить его подарок. Видно на память, а? — мужчина гадко оскалился. — Ага, — Моцарт презрительно саркастично фыркнул. — Делать мне больше нечего. Он не снимается, кретина кусок. Здесь сканер отпечатка пальца. Роберт заткнулся, только сейчас приметив маленькое окошко размером с указательный палец. Больше он ничего не спрашивал. Амадей вернулся от него ужасно злой и заебанный. Ему хотелось открыть окно и выйти в него. Задницу тянуло так, что больно было передвигать ногами, горло саднило, было больно глотать. Столовую он опять пропустил. Ну, прекрасно. Он выспался до семи и, наплевав на Рихтера, Криса и Джерта вместе взятых, спустился на улицу. Уже было темно, вдали урчали сверчки, небо было усыпано звёздами, задний двор пустовал. — Я устал, Сэм, — он тихо всхлипывал, прижавшись щекой к стене школы. Саманта сидела у него на руках и слизывала горячие слезы тёплым языком. Она тревожно скулила, чувствуя, что человек не в порядке. Вольфганг слабо перебирал её шерсть пальцами. — Я так больше не могу… я думал, что переживу это всё, что смогу убежать, но теперь я не уверен. Я уже ни в чем не уверен, Сэм. Мне так страшно… Он обнял её обеими руками и собака затихла. Они теперь молчали просто сидя вот так. Через два дня, когда всё относительно начинало налаживаться, какие-то придурки пристали к собаке на улице. Вольф, услышавший громкий скулеж, бросился вниз. Их было двое. С их этажа. Здоровые. Он не знал имен, и знать не хотел. Эти парни были почти такого же возраста, что и Анри, но если тот был худощавым и высоким, то эти двое походили на Роберта или Альберта лет в девятнадцать. Саманта скулила громко и протяжно. Её держали и пинали ногами в оба бока. Она была уже довольно большой, но всё ещё оставалась детёнышем и постоять за себя сама не могла. — Отвалите от неё, уроды, — Моцарт собрал всю силу в своём маленьком тельце и отпихнул двух придурков, закрывая Саманту собой. Она заскулила и с поджатым хвостом прижалась к его ногам. Завязалась потасовка. Мальчишка с глупой улыбкой вспоминал ту перепалку на заднем дворе своего колледжа. Его тогда выручил Франческо, разогнал хулиганов, как голубей в парке, защитил. Ему очень хотелось, чтобы кто-то защитил его, вступился, прикрыл собой. Чтобы нашёлся хоть кто-то… Он устал. Он так устал прикидываться сильным. Саманту спасли. На шум вышел то ли Рихтер, то ли Крис. Он не мог разобрать, глаза отказывались смотреть, являя мир размытыми пятнами. У него болели ребра, казалось, что одна рука даже была вывернута, оба глаза были подбитыми. Вольфганг очнулся в своей комнате один. Почти один, рядом сидел Анри, но никого из взрослых не было. Это хорошо. — Прости, я был на тренировке, — Анри виновато тупил взгляд в пол. — Я не помог тебе… — Ты не при чем, приятель, не парься, — Вольфу трудно было улыбаться, но он пытался. Он осмотрел себя. Рука оказалась цела, но сильно болела. — Мы друзья, Амадей, — попробовал возразить старший мальчик. — Друзья должны помогать друг другу, защищать. А не болтаться где-то, пока тебя избивают два здоровых придурка. Моцарт чувствовал себя хорошо. Ему было приятно, что Анри считает его другом. Что хоть кто-то у него остался. — Слушай, — он попытался приподняться на локтях, но тут же, зашипел от боли и лёг обратно. — Ты не можешь быть постоянно рядом. Даже самые лучшие друзья не могут. Мне достаточно того, что ты сейчас сидишь со мной, таскаешь еду из столовой и помогаешь тренироваться. «Что я не безразличен тебе». Анри улыбнулся. Кажется, ему стало легче. — Где Саманта? — Она в порядке, но Курт ужасно злой, — он снова опустил взгляд. — Бля… Это херово. — Я пытался его успокоить, задобрить, но он не слушает. Отослал меня подальше, хотя это всегда действовало. Если… если ты хочешь, то я пойду с тобой, — Анри поднял на него встревоженный взгляд. Нет, он не боялся того, что, возможно, придётся прикрыть шкуру приятеля, он переживал за самого Вольфганга, потому что знал — Курт его не любил и ему точно достанется. — О, Господи, не надо, ты здесь вообще не при чём, — Амадей начал подниматься, упираясь руками в кровать. Дышать было больно, а ноги подкашивались. Сильно же его эти ублюдки приложили. — Ты сделал всё, что мог. — Если бы я подоспел вовремя, то я был бы при чем, — не унимался парень. Он подставил руки, помогая другу подняться. Амадей с трудом, но сел на кровати. — Анри, — он перетерпел острую вспышку боли под ребром и вдохнул более спокойно. Так, резких вдохов делать нельзя. — Я сам разберусь, успокойся. Ничего он мне не сделает. Вольфганг засомневался в этих словах, когда увидел бешеного хозяина, стоя у него в комнате под дверью. Вся уверенность мигом улетучилась. И почему он так нервничает? Это ведь не первый раз, когда Курт так злился. В комнате было мрачно. Сквозь закрытые жалюзи едва пробивался солнечный свет. Снова пахло сигаретами. Моцарту казалось, что ему тошнит. Может быть, даже и не из-за сигарет. Его мутило после драки, и он чувствовал себя ужасно слабым. Курт ходил туда-сюда по комнате, одаривая мальчика гневными речами. От его громкого голоса хотелось зажмуриться и накрыть виски руками. Конечно, это ему не мягкий бархатный голос Сальери. — Я говорил тебе, что не нужно было оставлять чёртову собаку. Я говорил тебе?! Амадея пробирало дрожью. Он слышал голос Антонио, который кричал на него теми же фразами в тот день, когда он убежал на прогулку с Маэвой. Почти слово в слово. «Я говорил, что нельзя выходить за пределы особняка?! Я говорил, что нельзя ничего делать без моего разрешения?! Я говорил тебе?!» Затем следовала пощёчина. Курт пощёчины не дал, он лишь приблизился максимально близко, хватая его за ворот толстовки, и сжал его грубоватыми пальцами. Мальчишка мотнул головой, чтобы избавиться от слоящейся картинки перед глазами, но на деле только прижался щекой к холодной стене, чтобы отодвинуться от хозяина. Ему слишком часто стали приходить в голову какие-то параллели, которые мозг сам проводил между Сальери и Куртом. Между Сальери и Робертом. Между Антонио и Крисом. Все ситуации казались похожими, менялись лишь места и люди. Будто бы кто-то специально насмехался над ним, разыгрывал этот спектакль. Или он просто слишком много думает об Антонио. Вполне возможно. Потому что, по сравнению с той жизнью и этой, он предпочёл бы снова оказаться в лапах Сальери, нежели здесь. Особняк в сравнении со школой не шёл. Это просто небо и земля. — Ты меня слышишь?! Он распахивает глаза, словно просыпается от страшного кошмара. Но кошмар ещё не закончился. Курт держит его крепко, и как Антонио тогда, больно вжимает спиной в стену. Нет, мозг, прекрати. Антонио здесь нет. В живот врезается чей-то кулак, ставший внезапностью. Мальчишка громко охает, падает на колени, придерживая одной рукой ушибленное место. О, если бы Курт только ударил немного выше, наверное, сломал бы ему одно ребро, это точно. — Я не вижу, чтобы твоё внимание было обращено ко мне, когда я с тобой разговариваю! — Курт рычит совсем как цепной пёс. Амадей поднимает на него несмелый взгляд. Давно же он так не боялся. — Я испугался… — шепчет он правдиво, смотря покорно и испуганно. — Я слушаю. Курт смягчается, завидев покорность. Он любил смирение. Все любили его. — Ты больше не увидишь её, — обещает хозяин, и глаза его сверкают во мраке. Моцарт сглатывает тяжёлый ком в горле. Нет. Нет. Только не Саманта. — Почему ты всегда во всем винишь меня? — в глазах мальчишки обида. Настоящая детская обида. Он даже не злится, он просто… О, боги, он так устал от этой несправедливости. — Там было ещё два парня, но во всём виноват я. Нет, даже не я. Собака! Ты обвиняешь во всём чёртову собаку! Да они издевались над ней! — Если бы её не было — драки бы тоже не было, умник. Ты будешь ещё права качать?! Заткнись! — тяжёлый кулак оставляет маленькую вмятину в стене совсем рядом. Штукатурка сыпется на пол мелкими осколками. Амадей зажмуривается, его сильно трясёт. Почему? Почему они все так к нему относятся? Сначала Крис. Потом Роберт. Теперь Курт. За что они так ненавидят его? — Курт, — он пытается говорить, но голос предательски дрожит, срываясь на шёпот. — Пожалуйста, я прошу тебя. Я сделаю всё, что ты захочешь, пожалуйста. Пожалуйста, не надо. Шумные вздохи превращаются во всхлипы. Вольфганг всё ещё стоит на коленях, он часто моргает, чтобы смахнуть слезы, вдыхает поглубже, но грудь тут же сдавливает тупая боль. Дышать всё ещё больно. Он пытается смотреть мучителю в глаза как можно покорнее и жалостнее. — Всё, что я захочу? — Курт мурлычет довольно, осматривая свою жертву. Он никогда не слышал, чтобы Амадей просил. Никогда этот взбалмошный мальчишка не умолял ни о чем. Мучитель медленными шагами подходит ближе. Моцарту приходится поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза. — Я хочу, чтобы ты был хорошим мальчиком, — наконец выдохнул хозяин. — Чтобы слушался и не дерзил, чтобы твой очаровательный ротик говорил только тогда, когда я хочу и что я хочу, никаких вольностей. Ты будешь слушаться Роберта, будешь ходить на все занятия, и если только хоть одна жалоба поступит на тебя… Это была угроза. Даже не так. Предупреждение. Фраза осталась недосказанной, но Амадей понял, что хотел этим сказать Курт. Он лишь слабо закивал головой, не в силах выдавить из себя хоть слово, но потом, всё же, решился открыть рот. Лучше, чтобы Курт остался доволен всем. — Я буду хорошим мальчиком, — вышло тихо и слишком покорно. Амадею нравилось, потому что он знал — Курту понравится тоже. Его гладят по голове, заставляя дрожать ещё больше, прижиматься к стене, лишь бы уйти от лишних прикосновений. Ему совсем не хотелось, чтобы его трогали, касались, даже невесомо. Всё причиняло неудобства. Вновь тошнило, вновь болело всё тело. Ему вдруг показалось, что если бы он стоял на ногах, то тут же упал бы — сил не было вообще. — Отпусти меня, — просит он тихо, вгрызаясь этим взглядом в самую душу. Совсем не вовремя приходят воспоминания о том, что на Антонио подобные просьбы не действовали, наоборот — лишь больше распаляли, заставляли что-то сделать. Но Курт только кивает, слабо, едва заметно. Этого достаточно, чтобы Вольфганг увидел. — Проваливай. Мир меркнет перед глазами, когда мальчишка пытается подняться на ноги. Но главное выйти из этой проклятой комнаты, а там уже не страшно. Анри подхватывает его на половине пути, помогает дойти, усаживает на кровать. Почему-то Вольфу радостно от того, что приятель не пришёл несколькими минутами ранее, чтобы столкнуться с Куртом. Он не хотел, чтобы парень пострадал. Только не из-за него, нет. — Анри, я умираю, — Моцарт сидит на кровати и невидяще смотрит перед собой. — Мне кажется, будто бы всё рассыпается. Внутри меня, в моей душе, во внутренностях, во всём мне. Анри думает, что его сосед не в себе, что Курт что-то сделал с ним, что его психика сильно пострадала. Он смотрит осторожно, рассматривает, пытается понять, в чём дело, но младший мальчишка как назло замолкает. Он больше не говорит, тяжело вздыхает, смотрит слезящимися глазами. Ему кажется, что в этот момент вокруг него сгущается темнота.***
— Я больше не буду терпеть этого! Выдвижной ящик с грохотом заезжает обратно, закрываясь, и мальчишка обречённо падает на кровать, охая от боли в заднице. — Вольфи, послушай, — Анри оказывается рядом, он обнимает, прижимает к себе, и Моцарт доверчиво прижимается к его груди, наконец, позволяя эмоциям взять верх над собой. — Мы что-нибудь придумаем, успокойся, тише. Его гладят по спутанным волосам, перебирая их пальцами, и он делает глубокий вздох, пытаясь успокоиться. Он больше не может находиться здесь, не будет. Он устал, о, как он устал. Нужно было бежать. Любой ценой. Но сейчас, раздумывая об этом, Амадей понимал, что ему просто некуда будет пойти, даже если он и сможет сбежать. У него никого нет в Вене, совсем. Общежитие, в котором он больше не числится, Маэва… К ней он не пойдёт, просто не сможет даже объяснить то, куда он на столько пропал и что произошло. Дальше… Антонио и Франческо. К первому он не сунется уж точно, а вот ко второму… Амадей точно был уверен, что Франческо ему не откажет в помощи, не выдаст брату, да и вообще защитит от этих ебанутых. Но он уехал, а адреса мальчишка не знал. Не знал даже, есть ли мужчина в городе. И как быть? Заявиться в особняк к Сальери и сказать «ой, да я тут съебался из этого ада, куда ты меня продал, не дашь адрес своего брата, а то мне пойти больше не к кому»? Ну, класс. Даже если бы он решился на этот поступок, не было гарантии, что Антонио снова не расправит свои когтистые лапы. От одного садиста к другому и так по кругу, это не выход. Дома — в Зальцбурге его не ждали. Оставалась только Наннерль. О, его славная сестричка, она не заслуживает всего этого дерьма, которое на него свалилось. Что ж, надеяться было не на кого. У него есть Саманта и Анри. Вместе они что-нибудь придумают. Но думать нужно было уже сейчас. — Анри, расскажи мне… — он поднял опухшие, покрасневшие глаза. — О тех своих немногих попытках побега. — Ты же это не всерьёз… — забеспокоился друг. — Это невозможно, я пробовал! — Расскажи! — взвился Вольфганг. — Я не буду тут оставаться, я больше не могу! Уж лучше пусть меня пристрелят в процессе, продолжать терпеть это. — Ладно, — Анри вздохнул, убрал руки, лишь осторожно приобняв Моцарта, и начал говорить: — После девяти вечера на входных дверях ставится сигнализация. Забор на заднем дворе слишком высокий и гладкий, через него нереально перелезть, просто зацепиться не за что, не говоря уже о том, какой он огромный. На пороге со фронтального входа камера. Она одна на всю школу, по крайней мере, больше я не видел. Анри закончил, решив опустить свои неудачные попытки побега, и просто рассказать о всех тонкостях сразу. Вольфганг его выслушал, и несколько минут помолчав, выбрался из объятий, сев ровно на кровати. Мальчишки переглянулись. — А окна? Можно вылезти в окно где-то на нижних этажах. — Не получится, внизу на окнах решётки, а наши намертво заколочены. И нет, Вольф, бить мы их не будем, слишком много шума. — Забор на заднем дворе слишком высокий… Но у главного входа ограды нет вообще, что, если туда? — спросил мальчик. — Чтобы выйти с центрального входа, нужно как-то обойти пост, да и я же сказал, там сигнализация на дверях, — Анри не хотел особо всерьёз воспринимать этот разговор. Он понимал, что убегать бессмысленно, а так же понимал, что Моцарт упрямый и вряд ли отступится, поэтому он надеялся, что приятель выслушает его и, поняв насколько всё безнадежно, сам передумает. — Сигнализацию можно отключить, если, скажем… отвлечь или вырубить Джерта, — с заминкой ответил парень. Анри добродушно усмехнулся. — Ну, ты даёшь… Вырубить! Мы всего лишь дети. — Они воспитывают из нас убийц. Пусть будут готовы ко всему. — Вольф… — старший мальчик вздохнул. — Даже если мы всё сделаем, так как ты говоришь, сигнализацию отключить не получится. Выключатель находится в комнате у Курта, а как ты знаешь, соваться туда небезопасно. Даже, если его и не будет в школе, даже… Черт, да мы не пойдём к нему в любом случае! — Ладно, ты прав. — Неуже… — Мы не будем трогать сигнализацию и пойдём так! — Амадей аж подпрыгнул с кровати, довольный своей идеей. — Черт, Моцарт! Ты спятил! — сосед схватил его за руку, словно пытаясь таким образом образумить. Но куда там, озорные огоньки в глазах Вольфганга только заплясали сильнее. — Ты вообще представляешь, что будет? За нами пойдут все отряды! Поймают — отдадут Курту, не поймают — убьют, и я даже не знаю, что хуже. — В лесу можно затеряться, — продолжал Амадей, словно не слышал его. — Он же сразу возле школы, возле центрального входа. Через него можно дойти до дороги, а там город. Тем более, если идти ночью, видимость будет потеряна. — Это… — …Наш шанс, Анри! Анри хотелось сильно приложиться головой о что-то. Этот мальчишка невыносим. И да, пусть он сам был таким, но черт, не настолько же упертым, не настолько лишенным благоразумия. Конечно, парень хотел на свободу не меньше, но это было слишком рискованно и нереально. Если бы они ещё были у Сальери, там бы прокатило проебаться и ничего особо за это не получить, но здесь… Курт был не Сальери, и даже страшно было подумать, что он сделает. Смерть действительно казалась чем-то милосердным в этом случае. Но если Моцарт упрется рогами и пойдёт вперёд, Анри просто не сможет его оставить. Они теперь вместе. — Что от меня требуется? — обречённо вздохнул он, глядя в безумные глаза Вольфа. Тот стоял на месте и о чем-то думал. Анри страшно было подумать, что творится в этой безумной голове. — У Курта есть пистолет, — начал Амадей спокойно. — Его любимый. Я видел его в комнате пару раз. Во втором ящике… — Ты же не думаешь, что… — Да, я думаю. Я мог бы взять его, но я не смогу отвлечь Курта так хорошо, как ты. Пожалуйста, Анри. — Ты хочешь взять с собой оружие? — Не будь таким наивным. Нам никак не выйти без него, тем более, что ты хорошо стреляешь, — Вольфганг начал ходить по комнате и собирать вещи с пола, которые он разбросал. Только жетон с его порядковым номером полетел далеко под кровать. — Я не хочу убивать. — А я хочу. Каждого из них. Эти ублюдки заслуживают сдохнуть, — он шипел сквозь зубы, понимая, что такие мысли стали уже обыденными. То, чего он боялся, все-таки, произошло. Он стал таким же моральным выродком, хотевшим убивать, но ведь это вынужденная мера и миру не убудется, если он избавит его от пары ублюдков. — Ты поможешь? — Да… — нехотя выдавил из себя Анри. — Я попробую. Но если Курт… — Ты пристрелишь его. Хотя бы ранишь, чтобы он не лез, и хоть я сам мечтаю это сделать, но… Уступлю тебе, — Амадей улыбался как сам черт, запихивая все вещи обратно в шкаф. У него появилась какая-то непонятная радость от того, что скоро это все закончится. Не важно как — хорошо или плохо, главное, что закончится. Страдания сойдут на нет. Конец. Они разошлись с Анри, когда оба пошли на последнее занятие Роберта за сегодняшний день. Амадей вёл себя как ебаный паинька, послушно сжимал зубы и не перечил мудаку, помня о словах Курта. Он смотрел на куратора так, словно видел его в последний раз, стрелял так, будто бы целился ублюдку в самое сердце и с особым остервенением нажимал на курок, грозясь его сломать. На ужине он почти ничего не съел, оставив всё для Саманты. Анри поделился с ним булочками, тихо вздыхая, но парня он не винил. Просто выражал крайнюю усталость как истинный старший брат. Они ведь были так похожи. Оба ужасно невыносимы, оба столкнувшиеся с когтями Сальери, оба попавшие сюда по милости последнего. Таких как они называли братьями по несчастью. — Саманта, ешь, — говорил Амадей, наполняя старую грязную миску едой, которую принёс. — Тебе нужны силы. Ты у меня уже взрослая девочка. Вообще, Сэм было около четырёх месяцев, но она была крупной. Амадей уже не так легко держал её на руках как раньше. — Совсем скоро это закончится, — сказал он сам себе, глядя куда-то вперёд. Ярко оранжевое солнце стремительно уходило в кроваво-красный закат. — Я не смогу сделать этого один, Амадей, — Анри сидел на своей кровати и раскладывал постель. — Даже если и отвлеку, он заметит, что в моих руках что-то есть. Разве что, выманить его из комнаты, но я себе этого не представляю. Курт хитрый засранец, он что-то заподозрит. Вольфганг жевал булочку с корицей и держал в одной руке свою тетрадь с нотами. В последнее время у него в голове творится какой-то хаос. Хотелось писать, хотелось творить, хотелось извлечь всё это из головы и вылить на бумагу. Раньше он слышал относительно спокойные, весёлые и переливающиеся мелодии, но сейчас… Казалось, это мог бы быть какой-то саундтрек к жуткому триллеру. В котором он сейчас жил. — Черт, да как ты можешь писать и есть одновременно?! — вскрикнул старший парень, забравшись в постель с ногами. — Я никогда такого не видел. Даже Антонио сочинял НЕ ТАК. — М? — Вольф улыбнулся, чиркнув что-то ручкой, а затем окончательно отложил тетрадь, — Я же тебе не какой-то там Сальери, детка, — мальчишка улыбнулся так довольно, как только умел. Анри нахмурился. — Так вот, — продолжил он. — Курт не единственный, кто может нам помочь. Как насчёт Роберта, м? У него весь кабинет полон этого добра. Вольфганг дожевал последнюю булку и отряхнулся от крошек. — А ещё его облапошить проще, чем Курта. Достаточно просто… О, нет. — …дождаться пока он уйдёт… Нет. — …достать ключ и открыть его дверь. Как видишь, время позднее и он уже ушёл, — глаза Моцарта загорелись озорным огоньком. Он будто бы упрашивал родителя на какую-то шалость. — Предлагаю пойти прямо сейчас. — Где мы возьмём ключи, умник? Они есть только у Джерта, — усмехнулся француз. — Могу открыть замок любым острым предметом, — скромно сказал Вольфганг, а потом пояснил: — Отец постоянно запирал меня в комнате за непослушание, а я любил играть с тем, что было. — Круто, — выдохнул второй парень. — Ты умеешь взламывать замки. И чего ты молчал?! — Не было возможности продемонстрировать свои способности, — хихикнул Вольф. — Есть что-то острое? — У меня есть нож. Стащил когда-то со столовой. — Подойдет. Дверь на этаже противно скрипнула, заставив сердце пропустить удар. Было тихо, свет горел только на настенных лампах, в воздухе витала опасность. Амадей знал, что Рихтер ночью не поднимается на этажи, он либо ночует с Джертом внизу, либо уходит домой, но Крис ходит. Не всегда, но ходит. А то, что мальчик не помнил, кто из них сегодня был на смене, только обостряло всё. Чёртов Курт, у которого он был так долго. Кабинет Роберта был на втором этаже. Сейчас Вольф думал, что повезло ему тогда, что его подселили к Анри, потому что жить на этаже вместе с кабинетом этого упыря было бы просто волшебно. Мальчишки пошли к лестнице, чтобы спуститься вниз, пройти немного по пустынному коридору и оказаться у нужной двери. У ненавистной, но такой спасительной сейчас двери. Внизу зашумели голоса. Вольфганг вздрогнул всем телом и резко прижался к стене, но после понял — они не приближаются, просто говорят. Джерт и Крис. Значит, всё-таки Крис… Они спорили о чем-то, противный голос Криса хохотал, немного осипший и низкий Джерта тихо смеялся ему в такт. Моцарту было интересно, но он предпочёл сдержаться от идеи подслушать их и узнать причину спора. Он подумал, что может быть, даже хорошо, что они увлечённо болтают, до них с Анри, двум растяпам не будет никакого дела. Они постояли ещё немного у стены, затаившись, а затем, убедившись, что можно идти дальше, тронулись с места. Первым пошёл Амадей, осторожно ступая по массивным ступенькам, стараясь не шуметь. Анри семенил следом, иногда оглядываясь. Ему всё казалось, что за ними кто-то идёт, кто-то следит, но единственное, чего можно было бояться — это собственную тень, жадно тянувшуюся за его движениями. Голоса стали громче, когда они полностью спустились на второй этаж. Вольфганг не обратил на это внимания, он пошёл дальше, уже увидев дверь от кабинета Роберта. Она была обшарпанная и старая, такая как в древних заброшенных подвалах, где держат пленников. Очень удачное сравнение. — Давай нож, — сказал он очень тихо, чуть наклонившись перед дверью, чтобы найти глазами замок. Сейчас он понимал, что открыть дверь будет не так легко, как задумывалось сначала — в углу, где располагалась дверь ненавистного куратора, не доставал свет из ночных светильников. Был зловещий полумрак, не дававший сконцентрировать зрение. Моцарт начал сильно щуриться. Анри протянул ему не сильно большой нож, повернув его рукоятью. Он встал возле друга справа и начал оглядываться, чтобы в случае чего предупредить. Амадей шарудел замком и ножом, создавая небольшой шум. Вряд ли его было бы слышно внизу, но это всё равно напрягало. — Ты можешь тише? — Анри не смог сдержать в голосе раздражения, хоть и не сердился. Просто состояние было нервное. Почему он вообще пошёл на это? — Прости, — Амадей резко повернул ножиком внутри. Раздался щелчок. Дверь открылась. Француз возмущённо зашипел, но претензии так и не высказал. Внутри было так же темно, а ещё холодно. Отсюда словно веяло холодом, какой-то опасностью. Вольфганг сделал два шага вперёд и тут же выругался. — Блять, нужно было достать где-то фонарик, — шёпотом его голос звучал более чем забавно. Его приятель только улыбнулся, но ничего не сказал. В комнате было действительно темно. — У Роберта есть стол где-то в углу, — тихо сказал друг. — Там должна быть лампа. Амадею хотелось взвыть. Он никогда не боялся темноты, но она раздражала. Это заставляло чувствовать себя беспомощным, жалким, быть в неведении. Кому это понравится? Он наткнулся на что-то во мраке, врезавшись животом в острый угол. Хотелось громко материться, но он сжал зубы как можно сильнее. Ебаный стол нашёлся, а на нем и лампа, которая светила неярким светом. Всё оружие мудак хранил в огромном шкафу. Шкаф был железным, но никаких замков и кодов в себе не содержал. Вольфганг как-то слышал разговор Курта и Роберта, тот просил нормальный шкаф с шифром или замком, жаловался на то, что это всё ненадёжно, но Курт только отмахивался. Ему всегда было на всё посрать. Он считал, что ключа, который запирает кабинет, было достаточно. И ты проебался на этот раз, Курт. Мальчик открыл шкаф, поежившись от тихого писка. — Как скучно, — прошептал он, разглядывая содержимое. — Я надеялся хотя бы на дробовик. Анри рядом лишь закатил глаза. Он не сомневался, что будь здесь дробовик, Вольф пошёл бы с ним прямиком в комнату Курта. Он осмотрелся и просто взял пистолет. Самый обычный. Не хотелось даже проверять, заряжен ли он, Анри хотел верить, что он пригодится ему только, чтобы припугнуть, чего нельзя было сказать о Вольфганге, у которого глаза горели так, словно его первый раз отец повёл в ТИР. Иногда француз страшился этого взгляда. Амадей провел двумя пальцами по рукоятке, довольно прищурившись. Он ощущал власть. Власть, которую, наконец, отобрал у своих мучителей. Мальчишка довольно скривился и, проверив оружие на наличие патрон, сунул его за пазуху, в большой рваный карман старых джинс. Затем он закрыл старый железный шкаф и за этим не услышал как, скрипнув, до конца открылась дверь, которую он оставлял немного прикрытой. Анри трусливо дёрнулся, но головы повернуть не успел. Их одарил тихий, который от этого показался хриплым, голос: — Амадео? — его обладатель был явно доволен, слышалась очень плохо скрываемая ухмылка. Мальчишка вздрогнул и сделал глубокий вздох, испугавшись самого себя. Только один человек называл его так и этот человек уж точно не мог сейчас находиться здесь. Больше никто не мог знать об этой кличке, он был уверен, он просто не мог ошибиться. Это всё игра воображения, верно? Хотелось нервно хихикать, хотелось смеяться в голос и шептать бессвязной бред, но только бы не поворачиваться. Только бы… — Ты был плохим мальчиком, Амадео.