Amadeo Pour Un Italiano

Вольфганг вернулся в гостиную, и первое, что он сделал — это проверил пистолет в рюкзаке. Он был вполне себе целым, заряженным и стоял на предохранителе. Мальчик погладил его по затвору и сунул между подушкой и диваном, не сильно глубоко, но так чтобы не было заметно, и при случае можно было легко достать его. Вряд ли, он ему понадобится сегодня, — Саманта здорово напугала Антонио, но перестраховаться стоило. Он был уже ни в чём не уверен. Не после того, что произошло сегодня. Сон быстро сморил, Вольфганг нашёл уютный плед и устроился на своём излюбленном диванчике. Он любил это место, потому что здесь можно было лежать и наблюдать за тлеющими угольками в камине. Ещё одна причина почему он возвращался в этот особняк — на квартире у Франческо такого не было, а это здорово успокаивало убитые нервы. На этот раз он уснул быстрее обычного, сказывались последствия сегодняшнего вечера. Саманта не помещалась рядом с ним на диване, поэтому она устроилась в ногах и сложила передние лапы на своего хозяина, давая понять, что она рядом. Ночь была особо беспокойной, хотя она точно не собиралась сегодня спать. После того, что произошло по её вине, — а Саманта была уверена, что это её вина, — она больше не сомкнет глаз, пока не убедится в том, что Амадей в безопасности. Она не была уверена, что это так. Особняк был хоть и пустым, но собака знала, что Антонио всё ещё где-то здесь. И неизвестно, когда в следующий миг он решится напасть. Зря Вольфганг не дал ей разобраться с ним, очень зря. Она предупреждала его, она знала, что так будет, но он в очередной раз наплевал на собственную безопасность, оставив врага в живых. Хозяин был глупым, очень наивным и на горе самоуверенным. Нельзя было оставлять его одного, потому что с каждым разом он находил себе неприятности. Чрезмерная беспечность рано или поздно погубит его, Саманта знала точно. Именно поэтому она должна тщательно его оберегать. К полуночи дом опустел окончательно. Собака видела, как несколько человек слонялись по первому этажу, но теперь всё это и вовсе исчезло. Было тихо, лишь треск углей в камине доносился до её ушей. За окном выл ветер, но это было большее, что можно было услышать. Когда Саманта окончательно расслабилась, и положила голову на лапы, чтобы хоть немного вздремнуть, что-то вокруг неё изменилось. Сначала она почувствовала посторонний запах, потом — тихий топот шагов по лестнице. Навострив уши и выпрямившись, она заметила того, кого перепутать с кем-то было бы крайне сложно. Антонио шёл неспешно, настороженно оглядываясь и прижимая одну руку к груди. Рука была перемотана чем-то белым, и Саманта тут же вспомнила, как укусила его. Антонио выглядел плохо, от него разило стерильностью и спиртом, что было совсем непривычным, по крайней мере для собаки, которая знала его повседневный запах наизусть. Теперь он пах медикаментами, кровью и страхом, что правда аромат сигарет все равно слабо ощущался. Заметив собаку, он как-то странно попятился, остановился, но подумав, всё-таки двинулся дальше и прошёл мимо. Саманта выпустила когти и едва слышно зарычала, скорее даже инстинктивно. В тот же час из ванной комнаты донесся шум воды и собака прислушалась к её журчанию. Спустя вечность человек вышел, и она хотела последовать за ним, но Вольфганга оставлять не хотелось. Мало ли, что может произойти. Возможно, Антонио не единственная опасность, которая грозит ему здесь? Что правда, действительно от чего его стоило защищать, так это от самого себя. Воспаленный мозг не давал отдохнуть, голова взрывалась от количества кошмаров, которые он подкидывал сознанию. Первый раз мальчишка проснулся в холодном поту и тут же вскочил на диване. Саманта, не ожидавшая такого выпада, просто свалилась на пол, потому места для двоих на лежанке не хватало. Встряхнувшись и совсем не обидевшись, она встала на лапы и тут же бросилась к своему хозяину, принявшись облизывать ему лицо. Подобное случалось дома часто, так что она взяла в привычку успокаивать его по ночам. Это был словно ритуал. По правде, Саманта и не помнила, чтобы Вольфганг спал нормально. Это было чем-то нереальным. К сожалению, она была права. Амадей видел сны, наверное ещё, когда спал в общежитии. Именно сны, а не кошмары, которые сводили с ума и вгоняли в ужас до такой степени, что каждую ночь он боялся закрывать глаза. Отдышавшись, он погладил собаку и потянулся рукой к своему рюкзаку, выудив оттуда спасительную баночку с таблетками. Проглотив сразу две, он проверил пистолет под подушкой и снова рухнул на постель, уставившись бездонными глазами в потолок. Собака вновь запрыгнула на диван и он почувствовал тепло её тела, прижавшегося к ногам. Его снова одолело приятное ощущение безопасности и он закрыл глаза, положил руку Сэм на макушку. Стресс и усталость взяли своё. Вольфганг чувствовал, как он вновь медленно проваливается в бездну кошмаров и сновидений. Но в этот раз ему повезло гораздо больше. Он проснулся от шума и громких голосов, которые нагло втиснулись в сознание и вырвали из сна. Отчего-то он был рад этому, поэтому не сильно разозлился за столь внезапное пробуждение. Где-то рядом всё ещё продолжали говорить. Мальчишка мотнул головой и перевернулся на бок, устроившись удобнее. Он опустил руку туда, где лежала собака, чтобы погладить, но её там не оказалось. Тогда он прислушался. — … последний раз повторяю, убери эту чёртову собаку от меня! Голос Сальери, раздраженный и непривычно грубый, сначала вызвал дрожь, но после осознания, что он достаточно далеко и был обращен явно не к нему, пришло успокоение. Доносился он, судя по приглушенному звучанию, точно из ванной или кухни. Вольфганг напрягся, сосредоточенно принявшись слушать дальше. — Она не слушает меня, что вы хотите, чтобы я сделал? Забрал её силой? — Да мне плевать, что ты сделаешь, лишь бы её здесь не было. — Попросите мальчика отозвать её. — Он спит, чёрт тебя дери! Стал бы я просить об этом тебя, бесполезного куска кретина. Почему хоть раз нельзя просто сделать то, что прошу, и не задавать своих идиотских вопросов? — Она просто лежит, чем она мешает вам? — Cazzo, как же ты меня достал! Голоса затихли и разобрать их было невозможно. Вольфганг привстал на локтях и вытянулся на мягкой обивке дивана, но всё равно ничего не услышал. Антонио перешёл на яростный шёпот, который больше походил на шипение, Альберт молчал. До мальчика всё это доносилось сдавленными волнами, и разобрать какие-то отдельные слова было сложно. Он с отчаянием вздохнул. Мысли крутились в голове. Значит, Саманта всё-таки не оставила Сальери в покое, а решила преследовать его по пятам. С одной стороны, это радовало, потому что, наблюдать, пусть и косвенно, как Антонио бесится, было усладой для ушей. К тому же, он вполне этого заслуживал после всего. С другой стороны, зачем собаке понадобилось ошиваться рядом? Не для мести ли? Но рычания или лая Амадей не слышал, хоть и находился достаточно далеко. По словам Альберта, Сэм просто лежала рядом, возможно, просто хотела убедиться в том, что Антонио не собирается делать ничего плохого. Но что, если нет? Что, если она снова хотела ему навредить? Признаться, Вольфганг и сам был ужасно зол на Сальери, так что с удовольствием посмотрел бы, как Саманта разрывает его на куски, но это явно не принесло бы ему успокоения. Только временное наслаждение. Он улыбнулся сам себе, с удовольствием прикрыл глаза, представляя, как Антонио корчился бы в агонии от разрываемых артерий. Нет, такая смерть была бы для него слишком милостивой. Смерти он не заслуживал. — Знаешь, что? С меня хватит! — охрипший обозленный голос прокатился по особняку с новой силой. Мальчик с интересом вытянулся, позабыв об осторожности. — Убери её отсюда или я уберу тебя с твоей чёртовой должности! Всё равно толку никакого. — Вы серьёзно так обеспокоены этим? Это же просто собака. Она лежит в метре от вас, достаточно далеко для такого, чтобы у вас появился повод беспокоиться. Альберт явно издевался над своим хозяином, что было слышно даже по голосу. Вольфганг испустил смешок, уже больше не сдерживаясь, потому что со стороны Антонио звучал очень забавно. Он не выносил нахождения с Самантой в одной комнате больше нескольких минут. Возможно, это и было оправдано, ведь она хорошенько его искусала, но в большинстве случаев, это выглядело как навязчивая паранойя. Амадей хорошо знал, что такое паранойя, но Антонио всё равно жалости у него не вызывал. Только смех. И тем не менее, он свистнул, подзывая собаку к себе. Та не заставила себя долго ждать, и тут же пришла на зов. Дело было не в Сальери, дело было в том, что теперь он ужасно боялся спать один. Саманта запрыгнула на диван и нашла себе место на смятом пледе. Больше от Вольфганга она не отходила, хоть её и манило любопытство. Антонио спустя время прошёл мимо, и она снова едва ощутимо рыкнула. Ей не нравилось, что он был в такой близости от Вольфганга, ей хотелось прогнать его, но оставить мальчика она не могла. В конце концов, её это взбесило. Антонио ходил по этажу слишком часто. Как тень, сновал туда сюда, словно специально раздразнивая. Саманта хотела знать, что движет им, но не понимала. Он не нападал на хозяина, но ходил вокруг да около. Возможно, человек боялся её, поэтому выжидал момента. Но, если и так, то Саманта не предоставит ему оного. Ко второму часу ночи всё стихло. Собака не различала времени, но могла сказать, что прошло достаточно. Угроза исчезла, но весь этаж был пропитан запахами, которые сводили её с ума. Она не могла расслабиться, зная, что враг где-то рядом. Справа внезапно хлопнула входная дверь. Сэм навострила уши, выпрямилась, но ничего не увидела. Нос подсказал ей, что у вошедшего был запах Анри; она успокоилась. Он прошёл мимо них, осторожно ступая по гладкому паркету. Собака вильнула хвостом в знак немного приветствия и снова положила голову на лапы. Она слышала как минутой позже на верхнем этаже загудели голоса. Глухим эхом слова отталкивались от всех стен особняка, но значения Саманта не понимала. Потом они стали громче, со стороны лестницы послышались шаги и собака прижалась к дивану, чтобы не выдать себя. — … отвали уже от меня, эта тема закрыта! Будь проклят тот день, когда ты здесь появился! — … не переводи тему, ты прекрасно знаешь почему… Неразборчивый шепот, шуршание одеждой, шипение. — Да успокойся ты, мать твою! Не ори, уже начало третьего утра! — Мы с тобой договаривались, черт бы тебя побрал! А теперь ты выкидываешь вот это! Забыл, что у меня есть то, из-за чего твои отношения с ним покатятся к чертям?! Разговор гулял по этажу гулким шёпотом. Саманта напряглась, пытаясь понять, о чем идёт речь, но это оказалось делом непосильным. Оба человека стояли у лестницы в тени, по голосу она определила кем они являлись, но увидеть не смогла. Видны были только силуэты. Тем временем разговор продолжался. — Не ори ты так, он услышит! С чего ты вообще взял, что я к этому причастен? — Не делай из меня придурка, — в кромешной тишине раздался сильный тычок в грудь. — Саманта до одури взбешенная, ты с поцарапанной рожей, а твоя рука? О косяк двери ударился небось. Сэм отчаянно встряхнулась, услышав своё имя. Эта ситуация решительно ей не нравилась. Она не понимала о чём речь, но интонация голоса подсказала ей, что ничего хорошего не происходит. Не выдержав, она спрыгнула на пол и подобралась поближе, стараясь никак не выдать себя. Вольфганг завозился на диване, почувствовав невесомый удар лапами во время прыжка. Теперь обрывки фраз вгрызались сквозь сон. — … случилось совершенно случайно, я тебе объясню. Тебя там не было. — … да насрать мне на твои объяснения! У нас был гребаный уговор и ты его нарушил. Я расскажу ему всё, что касается тебя и Саманты, и нихера ты не сделаешь с этим. Моцарт ошалело распахнул глаза; обрывок разговора прочно засел у него в голове. «Я расскажу ему всё, что касается тебя и Саманты». Что, черт возьми, это значит? Он мог поклясться, что голоса принадлежали Антонио и Анри, и говоривший явно был последним, а значит, что существовал некий секрет между Антонио и Самантой. Какой? Чего он не знает? И почему об этом знает Анри, а ему ничего об этом не сказал? Вот это уже настораживает. Получается, что приятель шантажировал садиста этой тайной в своих интересах. Моцарту это не очень понравилось. Обманутым своим лучшим другом он быть не хотел. Он вновь прислушался, хоть мозг ещё явно туго соображал после сна. Голоса практически стихли, лишь отдаленным эхом доносились обрывки фраз. Мальчишка не мог сложить их в одно целое. Если бы он умел читать мысли своей собаки, то возможно понял бы о чем речь, потому что Саманта сидела уже достаточно близко к говорившим и во все уши слушала. Однако это всё равно не помогло ей воспринимать информацию, как следует. Двое людей стояли у края лестницы, вблизи их лица показались знакомыми. Саманта видела, как Анри яростно прижимал Антонио к стене и держал его руками за воротник. Тот не упирался, хотя было видно, что такое положение ему неприемлемо. Они стали говорить тише, Саманта села в углу возле кресла и навострила уши. — Мне насрать, кто ты, какое положение занимаешь в обществе, и что ты способен сделать со мной и моей жизнью, но только тронь моего друга. Только тронь Амадея хотя бы одним своим блядским пальцем, и я превращу твою жизнь в гребаный ад, я тебе обещаю. Собака видела, как Анри держал Антонио одной рукой и грозил ему другой. Они не дрались, не кричали друг на друга и говорили шепотом. Во мраке комнаты она не могла различить эмоции на их лицах, чего не скажешь об интонации голоса. Она была совсем недружелюбной. Будто бы сейчас что-то должно было произойти. Отчего-то ей казалось, что Анри в опасности, хотя Антонио оставался совершенно спокойным. Он не пытался напасть или хотя бы замахнуться, что казалось ей странным. Совсем на него не похоже. — Что можешь мне сделать ты? — смешок, наигранный вздох. Саманта принюхалась, пытаясь понять, что происходит хотя бы с помощью запахов. Антонио был раздражен и потерян, от него всё ещё исходил легкий аромат медикаментов и спирта. А ещё, она могла с точностью сказать, что он нервничал, однако, при этом всё равно скалился. Ей показалось это абсолютно немыслимым. Вольфганг скалился, когда был счастлив или уверен в себе, иногда — в моменты ярости или злости. Последнее было ей особо знакомо. Но он никогда не скалился и не смеялся, когда был напуган. Антонио вот делал это. Улыбался, скалил зубы, испускал смешки, пытаясь выглядеть достаточно уверенным. Анри, правда, на его попытки никак не реагировал. В отличие от мужчины, от него исходил очень контрастный запах агрессии перемешанный с гневом. Саманта окончательно сникла, потерявшись в человеческих ощущениях. Слишком сложно и непонятно для восприятия собаки. — Ты прекрасно знаешь, что я могу сделать, — Анри зарычал, крепче стиснув воротник в руках. — В особенности, тебе. Антонио сжал зубы от бессилия, хотя Саманта вряд ли смогла бы прочитать это по его лицу. — Сам разберусь, — теперь рычал Сальери. Он взорвался ярким комком злости и оттолкнув парня, прошел мимо него, нарочно задев плечом. Саманта поняла, что на этом разговор был окончен. Что-то подсказывало ей, что нужно пойти за Антонио, но она себя сдержала. Мальчику она сейчас явно нужнее, чем этому ублюдку, а Анри она сможет увидеть утром. Когда она вернулась, Вольфганг лежал на боку с закрытыми глазами. Собака устроилась на краю лежанки, поджав под себя лапы, но буквально через несколько секунд, её отбросило мощной волной вниз. Уже пару раз проклянув чертов неудобный диван, Саманта запрыгнула на него вновь. Яростный крик вонзился ей в уши, как клинок. Вольфганг теперь сидел на диване и отчаянно трясся из стороны в сторону. Она тут же оказалась рядом и провела своим большим языком по его лицу. — Черт, — в сердцах выдохнул он, с особой силой растирая глаза. — Черт, черт, черт… долбанные кошмары. Господи… эта ночь не закончится никогда. Он отодвинул собаку, встряхнулся, и полез в рюкзак за очередной дозой таблеток. Если не они, то уже ничто не поможет. Хотя теперь он решил точно, что спать не будет. К черту. Лучше всю ночь просто пялиться в потолок, чем видеть то, что он видит. Этот день был определенно проклят. Сначала он завалил экзамен, потом приперся сюда и фактически оказался изнасилованным. Дальше агония, в приступе которой он едва не зарезал Антонио. Кошмары, этот сраный разговор о Саманте, который до сих пор не шел из головы, и снова кошмары. Где конец? Он высыпал на ладонь сразу четыре таблетки и проглотил их по одной, пытаясь не подавиться от собственной слюны. Во рту было сухо, как в пустыне. За водой пришлось бы идти на кухню, но он не пойдет. Странно, но он снова чувствовал себя ужасно беспомощным и трусливым щенком. Здесь же Антонио, по ночам он не спит, это мальчик знает точно. А после сегодняшнего, он теперь вообще будет бояться куда-то выходить один ещё несколько дней, как минимум. Странно. Очень странно. Потому что, ещё вечером он чувствовал себя ужасно уверенным и бесстрашным. Что за черт? Эти перепады у него и раньше были, но не настолько часто и быстро. Страх менялся на уверенность и агрессию, и наоборот. Сейчас он уже не мог сказать наверняка с какой частотой и последовательностью это случалось, но это не так важно. Такого, как сегодня, у него точно не было. Что-то было не так. Он откинулся на спинку диванчика и прикрыл глаза, выдыхая. Чертова жизнь просто летела в тартары. Когда же он снова почувствует себя нормально, почувствует себя в безопасности? Это всё так достало. Страх, агрессия, надобность постоянно куда-то убегать. Может быть, ему стоит уехать отсюда, забыть Вену, как страшный сон? Определенно, но он точно знает, что это невозможно. Домой он не вернется, а в любом другом месте попросту будет никому не нужен. Как он сможет позаботиться о себе и о Саманте, если даже сейчас это хреново получается? Черт возьми. Нет выбора, нет свободы, нет места, куда хотелось бы возвращаться. Не было абсолютно ничего. Только боль, ноющая где-то на задворках сознания. — Как же я, блять, устал от всего, — он схватился за голову, медленно провел ладонями по лицу. — Пошло бы всё к черту. Пистолет сверкнул под светом огня из камина. Мальчишка повертел его в руках, сосчитал патроны в магазине. Он постоянно хотел кого-то пристрелить, но быть может, нужно было пристрелить самого себя? Спусковой крючок оказался на радость тяжелым и тугим, хотя Вольфганг целился просто в пол под ногами. Он никогда не сможет выстрелить себе в висок. Забавно, потому что стрелять в людей было проще. Стрелять по мишеням проще. Но вынести себе мозги задача непосильная. Его просто тошнит от этого всего. Слабак. Он сует пистолет обратно под подушку, подтягивает под себя колени, полностью забираясь на диван. Влага на лице появляется слишком внезапно. Амадей не замечает, как начинает рыдать просто навзрыд, а дыхание слишком учащается. Его собака узнала это состояние из миллионов, а он слишком поздно сообразил, встрепенувшись. Очнулся только, когда воздух из легких почти весь ушел, а дышать стало нечем. Паническая атака. Сраная паническая атака. Нечем дышать, совершенно нечем, блять, дышать. Может быть, это слезы душат, или его сраные мысли, которые убивают всё естество. Саманта пытается его успокоить, но человеческие руки только отталкивают. Он больше не хочет ни Саманты, ни её сраной заботы. Он не хочет ничего. На плечо внезапно опускается что-то тяжелое и Амадей думает, что это точно не собачьи лапы или язык. Он крупно вздрагивает, отшатывается в сторону, но увидеть что-то из-за пелены слез не может. Он тянется за пистолетом, но руки дрожат, отказываясь подчиняться. Саманта лает словно из-под купола, весь мир распадается на мелкие осколки. А дальше только темнота. — Спокойно. Дыши, просто дыши, — это он слишком громко думает, или кто-то действительно просто взял и озвучил все его мысли? Когда он открывает глаза ничего существенно не меняется, разве что картинка гостиной обстоит гораздо четче. Яркий свет камина слепит, удушье исчезает, но он всё равно кашляет, будто бы пытается убрать изнутри то, что так отчаянно давило на горло. Саманта лижет правую щеку, слишком интенсивно виляя хвостом. Всё вроде бы, было так, как прежде. — Ты в порядке, Вольфганг? Не всё. Легкий холодок страха пробегается по спине, но он заставляет себя успокоиться, слишком глубоко вдохнув через грудь. Сэм не рычит — значит всё в порядке. Голова всё ещё слегка кружится, но окружающий мир обстоит вокруг ясно. Он рассматривает человека, стоящего с правой стороны от него. — Альбер-рт? — Хочешь воды? — вместо ответа предлагает он, и Вольфганг не может отказаться, слегка дернув головой. Он всё ещё чувствовал таблетки внутри желудка, прилипшие к его стенкам. Стакан прижимают прямо к губам, и он жадно глотает, ощущая, как влага заполняет желудок. Вот теперь легче. Теперь хорошо, даже сердцебиение, вроде бы, приходит в норму. — Где он? — вместо благодарности вопрошает парень, облизывая губы и отставляя стакан на журнальный стол. Чёрт бы побрал его вспомнить об этом ублюдке, но он просто не мог спокойно дышать, зная, что Сальери где-то бродит поблизости. Чёрт. Чёрт… долбанная паническая атака. — У себя в комнате, — честно говорит охранник, и позже добавляет: — твоя собака здорово его потрепала. Он услышал в его словах лёгкую насмешку, и сам улыбнулся, вспоминая в каком состоянии был Антонио, когда он уходил. Конечно, он сказал Альберту, что это было дело лап собаки. Признать, что его порезал мальчишка — было высшим надругательством над его гордостью. Так даже лучше. Не будет лишних вопросов, не будет вообще ничего. В конце концов, Вольфганг не жалел об этом особо. Сальери не жалел ведь, когда собирался оттрахать его возле того сраного стола. Вот и он не будет. — Сам нарвался, — сказал Моцарт после небольшой паузы. Антонио наверху, и это хорошо. Сюда он уже вряд ли вернётся. — Тебе лучше? — голос Альберта кажется ему слишком заботливым, по крайней мере, он никогда его таким не слышал. Странно. Очень странно. — Да, спасибо, — благодарит мальчишка, наконец с облегчением выдыхая. — Честно говоря, меньше всего ожидал помощи от тебя. — Не язви, я тебе не Сальери, — как-то обиженно протянул мужчина. Почему он такой… другой? — В чём разница? — В том, что он ублюдок, — изрек он,  — и этого заслуживает. — А ты нет? Альберт поджал губы, так будто бы сомневался. Он замялся, помедлив с ответом, но после всё-таки просто спросил: — Давно у тебя панические атаки? — Всю мою сознательную жизнь, — съязвил мальчишка, несмотря на просьбу этого не делать. — Сталкивался с ними когда-то? — Не совсем, но они мучили мою сестру. Можно присесть? — спросил мужчина неуверенно, кивнув на край дивана. Мальчишка пожал плечами, хотя даже не задумался. Он молча подвинулся, потеснив Саманту в сторону. — Я помогал ей с ними справляться, так что знаю, что это за дерьмо. И как бы банально это ни звучало, но единственное, что ты можешь сделать — это просто правильно дышать. — Это не помогает ни черта, — огрызнулся мальчишка, но злость его была направлена не на Альберта, скорее на эти сраные панические атаки, которые жизни не давали. Мужчина сел рядом, и Саманта тут же засуетилась, пытаясь через парня подобраться поближе, чтобы обнюхать его. Она не рычала, но была обеспокоена, не причинит ли человек вреда её хозяину. Она знала, что Альберт всюду таскался за Антонио — даже его одежда вся была пропитана его запахом, однако он никогда не проявлял агрессии по отношению к Вольфгангу. Саманта не знала, как к нему относиться. Когда она перелезла через колени Моцарта и оказалась рядом, мальчишка заметно занервничал, думая, что она собирается напасть. Но Сэм только слабо вильнула хвостом и втянула носом воздух. Сигареты, — но не такие, как у Антонио, другие, — и машинный освежитель воздуха. От приторного одеколона садиста он тоже отличался. Саманта почувствовала сразу несколько оттенков, которые переливались и приятно щекотали ноздри. Ей это очень понравилось и она подвинулась ещё ближе. — Могу я погладить её? — с улыбкой спросил Альберт, и не дожидаясь ответа, накрыл голову собаки огромной пятерней пальцев. Вольфганг за это время практически перестал дышать, потому что подумал, что Саманта, как минимум рыкнет и схватит того за руку, но нет, она лишь махнула своим большим хвостом и подставилась под поглаживания. — Обожаю собак. Лучшие существа в мире, которые хотят от тебя только любви и поглаживаний. — Воу, — Вольфганг выдохнул пораженно, — первый раз вижу, чтобы Саманта так ластилась к незнакомцам. Ты ей нравишься. — Она мне тоже, — в глазах Альберта была какая-то детская радость. Признаться, Вольфганг никогда не видел его таким. — Я всегда хотел погладить её, она такая большая и пушистая, словно плюшевая. — Я думал, ты ненавидишь собак, так же, как и Антонио. — Антонио не ненавидит собак, он их боится, — поправил его мужчина. — Из-за какого-то случая в детстве, если я не ошибаюсь. Его вроде как укусила собака в очень раннем возрасте. — Серьезно? — Вольфганг даже вытянулся. Теперь понятно, почему он так невзлюбил Саманту, и ещё, почему так параноит, оставаясь с ней наедине. — Только не говори, что никогда не слышал его нытья по этому поводу, — усмехнулся телохранитель. — он же до смерти боится твою собаку. Сразу же начинает истерить, если видит её где-нибудь вблизи. В голове тут же всплыл тот разговор на кухне и мальчишка даже улыбнулся. С одной стороны, Антонио имел полное право параноить на эту тему, так как у него были причины, но с другой стороны, это выглядело так забавно. Если раньше Вольфганг ещё сомневался, то теперь он окончательно убедился в том, что Сальери ужасно страшился Саманту. Конечно, трудно было не бояться животное, которое уже больше двух раз точно пыталось тебя разорвать. Теперь Вольфганг знал, что этим можно неплохо играть на нервах садиста. Например, чтобы заставить его отвалить раз и навсегда. Альберта это тоже веселило, хотя нельзя было с точностью сказать, чего было больше — веселья или раздражения. Антонио был слишком невыносимым, а телохранитель был с ним повсюду. Точно. Он был с ним повсюду. — Слушай… ты ведь таскаешься с Антонио везде. Ты знаешь о нём всё, правда? — с лёгким намёком сказал Вольфганг, заметив, что Саманта наполовину уже лежала на коленях у телохранителя забавно урча. Да, похоже ей нравились большие парни, работающие в охране. Франческо же она так же любила. — Спорный вопрос, конечно, но да. В какой-то мере. — Ты знаешь, что за секрет связывает Антонио и Саманту? Вот тут Альберт застыл, даже перестал наглаживать собаку за ушами. Он-то, конечно знал, даже присутствовал при этом, но расскажи он об этом — Антонио точно с него шкуру снимет, даже разбираться не станет. Он ясно дал понять, что об этом мальчишка узнать не должен. — Я… — слова встали где-то в горле мощным комом, — просто понимаешь, это не так просто объяснить… — Ладно, я понял, — просто сказал Моцарт. — Этот ублюдок запретил тебе об этом говорить. Я прав? — Да, — тут же подхватил телохранитель, — Тебе лучше спросить об этом у Анри. Он тебе всё расскажет. — Сомневаюсь. Он никогда мне об этом не рассказывал, и судя по всему, и не собирался рассказывать. Он что-то мутит с Антонио. Мне это не нравится, если честно. Вольфганг не знал, почему он говорил это. С одной стороны, какое Альберту дело? Но с другой, с помощью него можно кое-что узнать об Антонио. Это будет полезным, ведь чем больше он знает о нем, тем будет легче дать ему отпор. Тем будет проще надавить на него. Поставить на место. Он не сомневался, что Сальери забыл, где его чёртово место, и вспоминать не собирался. Так вот, Вольфганг ему напомнит. Уже начал напоминать, и судя по всему, был на верном пути. — Твой приятель настоящий манипулятор, и он вертит Антонио так, как он хочет, — Альберт ответил почти сразу, но мальчик услышал его голос только сейчас. — Я, честно, не знаю, как он это делает, но у него неплохо получается. И он правда заботится о тебе, я слышал несколько их разговоров. Если он и лгал тебе в чем-то, то это была ложь во благо. — Что ты слышал? — Не могу сказать точно, но твой друг угрожал ему. Говорил, чтобы Сальери держался от тебя подальше. Судя по голосу, он был очень убедительным. Вольфганг не знал, удивлен он или нет. Они с Анри были близкими друзьями, пусть и знакомы были не так долго. Но общее горе сплочает. Они оба были заложниками Сальери, оба оказались в безвыходной ситуации. Оба вынуждены были бороться с толпой вооруженных агентов, чтобы выжить. После того, как наемники остались далеко позади, Амадей не знал человека, который был бы ему ближе, чем Анри. Так уж сложились обстоятельства. Но он даже не представлял, как на самом деле Анри оберегал его. Однако в том, что он был манипулятором, мальчик не сомневался. Его друг любую ситуацию мог повернуть в свою сторону, и Антонио был не исключением. Вспомнить хотя бы тот день, когда он почти силой притащил сюда их с Маэвой, а потом что-то наплел заведенному Сальери, который грозился разнести здесь всё в осколки. Зато после разговора с Анри, он стал спокойным. Просто невероятно! Ещё у него был ключ от особняка, и самое главное, он, чёрт возьми, жил в этом особняке. Вольфганг был на сто процентов уверен в том, что Антонио не позволил бы ему остаться здесь ни на день, потому что просто яро ненавидел. Его всего трясло при одном только упоминании об Анри, но он уживался с ним. Как можно было настолько легко уметь управлять людьми? Вольфганг не знал, но жуть как завидовал этой способности. — Почему ты вообще это все мне рассказываешь? — Вольфганг очнулся от воспоминаний, как от глубокого сна. Кулаки его медленно сжались, он даже не знал, что послужило такой острой сменой настроения. Он почему-то чувствовал злость, но направлена она было не на Альберта, не на Сальери, и даже не на Анри. Он просто задолбался ничего не понимать в этой ситуации. Кто-то постоянно что-то скрывал, кто-то продумывал идеи за спиной. Вольфганг терпеть не мог это ощущение. Неведение злило. — Ты же сам спросил меня про Сальери и собаку. Вольфганг удрученно вздохнул и откинулся на спинку дивана, немигающим взглядом уставившись на пламя в камине. — Ты знаешь, о чем я. Мы с тобой никогда не разговаривали вот так. Да мы с тобой совсем не разговаривали. Почему ты вообще оказался здесь? В голову пришла ненавязчивая мысль о том, что Антонио даже сейчас мог подослать Альберта для слежки и он стиснул зубы, пытаясь не пропускать злость через себя наружу. Глупости. Зачем ему это? Зачем… Чтобы разузнать обстановку? Вполне возможно. — Я просто делал обход и закрывал парадные двери. Потом услышал, как ты задыхаешься, — невозмутимо отозвался мужчина. — Это любого встревожило, знаешь ли. На мгновение глаза мальчишка посветлели, пропуская сквозь себя злость, как ненужную тягу. Что ж, он не следил за ним, уже лучше. Но почему тогда… — Допустим. Но потом ты мог бы просто уйти, с чего ты так разговорился со мной? Альберт усмехнулся, но совсем по-доброму, глаза его были направлены в непроглядную темноту перед собой. — Знаешь, иногда просто хочется поговорить с кем-то без этого сраного притворства и фальши… Иногда хочется простого спокойствия и собеседника, хоть немного не походившего на ублюдка, — он задумчиво протянул, размеренно проводя пальцами вверх и вниз по шерсти собаки. — Слушай, я знаю, что не вызываю у тебя доверия после всего… того, что было. Так что, твоя реакция вполне объяснима. Но я не давлю, у меня не было никаких плохих намерений по отношению к тебе. Никогда. Я просто делал то, что этот ублюдок мне говорил. Он выплюнул последнюю фразу с такой злостью, что даже Вольфгангу стало не по себе. — Так сильно не любишь своего хозяина? — Моцарт даже не пытался сделать вид, что он удивлен. А он был. Альберт всегда казался ему человеком, который получает удовольствие от того, что делает. Так же, как и Антонио. Сейчас его уверенность насчет этого сильно пошатнулась. — Кто вообще любит этого урода? Назови мне хоть одного человека. Франческо не в счет, — мальчишка замер, пытаясь на самом деле возразить. Нет, молчи. Это не любовь. Точно не она. Альберт ухмыльнулся. — То-то же. Он играет живыми людьми, как игрушками, он ломает слабых, наслаждается болью, упивается страхом. Ты же хорошо понимаешь, о чем я говорю. Тебе досталось больше остальных. Досталось, ещё мягко сказано. Пусть Антонио был и не настолько жестоким, как те ублюдки из «Черного Нуля», но это из-за него вся жизнь пошла под откос. Уж в этом он не сомневался. Вычеркнуть бы тот день из жизни, когда он только оказался здесь, и ничего бы не было. Только бы вычеркнуть… Проклятье. Ладно, просто не думай о нём. Не думай. — Если ты так его ненавидишь, почему тогда работаешь на него? — Вольфганг не хотел долго зацикливаться на своем прошлом, потому что рано или поздно его просто сожрут воспоминания. Кому вообще нужны были эти чертовы воспоминания? Почему нельзя стереть их из головы, как ненужный слот в памяти? — Деньги, всё деньги, крошка, — с легкой улыбкой протянул Альберт. — Знаешь, как они пьянят? Вот только ими не всегда можно утолить удовольствие. — О чём ты? Мальчишка с интересом вытянулся, предвкушая весьма интересный разговор. Его собеседник однако напрягся. — Помнишь, я говорил тебе про свою сестру? Когда твой приступ практически прошел и ты успокоился, — Вольфганг кивнул. — Её зовут Анжелика, и она единственное, что у меня осталось от прежней жизни. Она живет во Франции с приемными родителями. Они не разрешают мне видеть её по известным причинам, но это ещё не всё. У неё бронхиальная астма с раннего детства. Наследственная. Это… в общем, полная херня с дыханием, и с каждым годом всё хуже и хуже. Терапия очень дорогая. Естественно, родители не могут оплатить её, а я просто не могу бросить единственного родного человека в беде. — Я даже… я… Вольфганг теперь выглядел ужасно обескураженным и смущенным. — Ты удивлен, — закончил за него мужчина с добродушным смешком. — Да, — согласился парень, — Значит, так ты познакомился с Антонио? — Именно, мне нужны были деньги, чтобы поддерживать её состояние, родители у неё хоть и придурки редкостные, но помощь от меня принимать не отказывались. Здесь-то мне и подвернулся Сальери, хотя я напрочь отказывался работать с ним после того, как узнал, чего именно он хочет. Но у меня не было выбора. Знаешь, мне ужасно жаль, что тогда я вел себя, как мудак по отношению к тебе. Наверное, когда тебя окружают одни ублюдки, ты сам становишься таким, как они, — он тяжело вздохнул, но Вольфганг почувствовал в этом вздохе усталось и отвращение. — Я делал все так, как говорил мне Сальери. Я не задавал ему вопросов, я искал ему этих чертовых детей, скрипя зубами, наблюдая, как он ломает их раз за разом. Мне было противно, но я убеждал себя, что это не моё дело, что это просто работа, и это не должно меня беспокоить. В какой-то момент мы сильно с ним поругались, думаю о причинах не стоит упоминать. Франческо тогда работал вместе со мной, меняясь по сменам, и тогда, когда мы поругались, Антонио просто заменил меня своим братом. Мне было тяжело найти работу после увольнения, хотя я чувствовал, что избавился от тяжести на плечах, когда ушел оттуда. Но я так и не смог найти нормальное место с достойным заработком. Антонио платил на радость очень щедро, в любом другом месте на должности телохранителя мне бы так не повезло. Альберт вытянул руки вперед, стряхнув с них мелкие собачьи шерстинки. Вольфганг внимательно его слушал. — Когда Антонио во второй раз предложил мне работу, внутри себя я был счастлив. Анжелике становилось хуже и мне нужны были деньги, плевать, каким образом придется их зарабатывать. Тогда я твердо решил, что спорить с Сальери больше не буду, ровно, как и лезть в его дела. Мне ровным счетом было всё равно, что он делает, и как он делает. Я знал, что на тот момент он уже уволил Франческо и рисковать не хотел. Тогда у него уже был ты, и признаться честно, с тобой рядом Антонио был намного спокойнее. Я не знал, что это за херня, ты ему вроде бы нравился, но в то же время он отдал тебя на ту скотобазу, — Амадей зажмурился, как будто в глаза точно попало что-то кислотное. Нет, не вспоминай. — Вот тогда пошло всё прахом. — В каком смысле? — едва слышно прошелестел парень, с трудом шевеля губами. Реальность уже будто бы не существовала для него. — Антонио стал до одури агрессивным. Его раздражало абсолютно всё, он часами мог прикапываться к совсем незначительным вещам. Тогда он вообще не спал, всё сидел в своем кабинете, как зомби. И постоянно просил меня возить ему товар. Намного больше и чаще, но краем безумия во всем этом стало не это. Краем безумия стало то, что он хотел мальчиков похожих на тебя внешностью. — Что? — Амадей тут же распахнул глаза, будто бы от кошмара проснулся. Альберт не обратил на него внимания, продолжая говорить: — Он был одержим тобой. Конечно же, никогда не признавая этого всерьез, но глаза его выдавали. Антонио хотел тебя обратно, но слышать ничего не хотел о том, чтобы забрать у Курта. Я предлагал ему миллион раз… сколько я пытался решить всё мирным путем. Угодить ему было невозможно, он просто состоял из комка агрессии и нервов. Я не раз тогда думал об увольнении, но просто не мог рисковать таким местом. Я не могу назвать себя хорошим человеком, за всю свою жизнь я натворил столько дерьма, и столько же дерьма видел… мои руки были по локоть в крови, и я до сих не могу её отмыть. Но даже такого человека, как я, это всё очень подкосило. Антонио не нравилось ничего, и он очень психовал. Слово «избавься» звучало из его уст настолько часто, что это стало для меня обыденностью. Он искал парня похожего на тебя, и каждый раз оставался недоволен, потому что невозможно просто вот так взять и заменить одного человека другим. В конце концов, это всё закончилось, когда Франческо принес тебя сюда. Не буду врать, я был эгоистичен по отношению ко всему, что произошло, и тогда я ликовал лишь от мысли, что после твоего возвращения Антонио хоть немного успокоится. — Не думаю, что он успокоился, — сипло выдохнул Вольфганг, по частям пропуская через себя воздух. — Конечно, нет. Но, знаешь, после того дня что-то в нём сломалось. Других детей он больше не хотел, и даже слушать отказывался, если я о чём-то таком спрашивал его, зато он начал поручать мне следить за тобой, за твоей собакой. Мозг у него настолько расплавился, что он хотел знать о тебе абсолютно всё. Даже то в какой одежде ты спишь и какими путями добираешься до колледжа, а это значило только одно — его одержимость никуда не исчезла. — Что это значит? — не выдержав, наконец спросил мальчик. Он терпеливо молчал весь рассказ, хотя вопросы из него так и сочились. После этого разговора он уже вряд ли придет в себя от гудящей головы, потому что мозг просто взрывался. — Что ты имеешь в виду… черт, Альберт. — Ты уже слишком большой мальчик, и думаю, ты догадываешься, что это такое, — отозвался телохранитель, пропустив сквозь пальцы белоснежную шерсть Саманты. Это успокаивало. Безумно, до дрожи во всём теле. Кто-то говорил, что собаки лучшие в мире антидепрессанты, и этот человек определенно был прав. — Ты ему нравишься. Слишком нравишься. Мне-то трудно это не заметить, я постоянно нахожусь рядом. Вольфганг немного нервозно отодвинулся в сторону. Его это утверждение не особо успокоило. То есть, он ведь и раньше нравился Сальери, это было не новостью. И судя по его нездоровому интересу, нравился до сих пор. Как любимая игрушка. Но отчего-то казалось, что-то о чём говорил Альберт, было немного другим. Это до одури пугало. Ладно. Ладно, ему определенно стоит подумать об этом, когда он останется один и хоть немного успокоит мысли в своей голове. — Ладно, а что твоя сестра? — Она во Франции, — Альберт не особо горел желанием снова говорить на эту тему, но всё равно продолжил: — а я здесь сижу, как придурок, без возможности увидеть её. Сраная жизнь. — Почему тебе не позволяют видеться с ней? Вы же… ну, вы же родственники, черт возьми. Это как-то неправильно. Ты же можешь найти нормальную работу, где-то во Франции поближе к ней. Забыть об этом чертовом Сальери раз и навсегда. Неужели он платит НАСТОЛЬКО много? — Понимаешь, дело не только в деньгах… — Альберт замялся, думая как же ему ответить. — У меня есть судимости, поэтому найти хоть какую-нибудь работу очень сложно. Не говоря уже о приличной оплате. Родители Анж знают, чем я занимался и чем продолжаю заниматься. Честно, на их месте я тоже не позволили бы. Но, знаешь, жизнь никогда не спрашивает у тебя, чем ты хочешь заниматься. Ты просто крутишься в этом котле, пытаясь выжить. Не важно, как. Слушай, — он наконец убрал руки от шерсти Саманты, последний раз погладил её и, наконец повернулся к мальчику. Тот не моргая, смотрел на тлеющие угли в камине. — Я не знаю, зачем тебе рассказываю всё это, просто… ты вроде бы хороший парень, а я сто лет не общался с кем-то кроме Антонио, да и не назовешь это общением. — Всё нормально. Я сам знаю, как это, когда не с кем поговорить, а вокруг одни только ублюдки, — Моцарт тоже повернулся к нему. Теперь они смотрели друг на друга. — В любом случае, мне пора. Антонио взбесится, если узнает, что я тут прохлаждаюсь с тобой, — сказал мужчина. Он полностью убрал с себя собаку, поднявшись на ноги. Саманта возмущенно засопела, слабо вильнув хвостом, вопрошая: «Куда же ты? Нам ведь так хорошо было вместе». Он напоследок почесал её за ухом, а затем загремел ключами за спиной. Саманта с интересом прислушалась. — Вот ещё, что. Если не можешь уснуть и мучаешься от кошмаров, то попробуй подняться наверх. Мальчишка склонил голову в недоумении, а Альберт пояснил, протягивая ему ключ: — На верхнем этаже есть терраса. Оттуда открывается удивительный вид и на душе сразу становится спокойно. Поверь мне, там волшебно. К тому же, Антонио редко туда заходит. Идеальное место, чтобы провести время наедине с собой и привести мысли в порядок. Вольфганг взял рубиновый ключ в руки, повертел в пальцах, сжал. Затем снова поднял свои глаза на Альберта. — Не знал, что у Сальери существуют хоть какие-то ключи, кроме сканера отпечатка пальца. Серьезно, он одержим ими, — усмехнулся он, и телохранитель подхватил эту шутку, растянув губы в легкой улыбке. — Спасибо тебе. Серьезно, так бы я, наверное, до утра мучился от этих сраных кошмаров и панических атак. А ещё Саманта уютно на тебе выспалась. — Она классная, — выдохнул Альберт, уже собираясь идти. — Пока она с тобой, тебе действительно нечего бояться. — Знаю. Спокойной ночи, — сказал мальчишка, тоже поднявшись с диванчика. Ноги у него, оказывается, ужасно затекли. — И удачи тебе с сестрой. Альберт кивнул, в миг растворившись в темноте, куда свет камина не доставал. Гостиная тут же опустела и тишина клинком вонзилась в уши. Как же он ненавидел тишину, черт возьми. Голова гудела от мыслей и воспоминаний, сейчас Вольфганг просто не в силах был заставить всё это исчезнуть. Слишком сложно. Он не знал, как он чувствовал себя после этого разговора. С одной стороны, ему стало немного легче, это напомнило ему старую болтовню на кухне вместе с Франческо, хотя у него язык не повернулся бы сравнить этих двоих телохранителей. Да, в чем-то они были похожи, особенно после этого разговора, который кое-что прояснил, но всё равно Альберт и Франческо — это небо и земля. Он встряхнулся, пытаясь привести себя в чувство. Так, не думать об этом. Не копайся в чужом прошлом, ты со своим разобраться-то не можешь. И всё же… как было интересно. Альберт был не таким странным ублюдком, каким он ему казался. Да, у всего есть корни, и порой они тянутся оттуда, откуда мы меньше всего этого ожидаем. Вольфганг знал, что он не должен испытывать жалость, но он её испытывал. Так же, как порой испытывал её и к Антонио, за что потом очень долго себя ненавидел. Никто из них не жалел тебя, вот и ты не должен. К черту. Ему нужно подняться наверх, как и говорил Альберт. Там ему наверняка станет гораздо лучше, чем здесь. Пусть в камине всё ещё соблазнительно трещат угли. Нет, ему нужно на воздух. Воодушевленный этой идеей, он стряхнул со своих коленей шерсть и сложил плед с дивана в ровный квадрат, прихватив с собой. Пистолет из-под подушки он тоже забрал, сунув его в карман джинс и прикрыв толстовкой. Рюкзак остался на месте, — мальчишка подумал, что ему он точно не пригодится. Ступать по привычно тихому особняку было всё ещё неуютно. Он быстро миновал один этаж, и пытаясь особо не дрожать, прошел мимо второго, надеясь на то, что Антонио из своего убежища выползет ещё не скоро. Прислуги в такой поздний час не предвиделось, и оказавшись на последнем, верхнем этаже, Вольфганг приметил дверь, наверное единственную во всём пустынном коридоре. Этот этаж его не впечатлил, хоть и был он здесь в первый раз. Маленькая комнатушка, даже слабо походившая на коридор, с единственной дверью в углу. На стенах красивые светильники, на полу — дорогая ковровая дорожка алло-красного цвета. Мальчишка не придал особого значения ничему из этого, кроме двери. Зазвенев ключом, он провернул замочную скважину и оказался на просторной площадке. В лицо тут же ударил летний ветерок, который взъерошил кудри на голове и освежил мысли. Вольфганг спокойно прошел внутрь, уже отсюда чувствуя какую-то легкость, обволакивающую всё тело. Саманта покрутилась возле его ног и обнюхала поверхность пола — посторонних и подозрительных запахов не было, а значит здесь безопасно. Атмосфера была волшебной. Альберт определенно был прав, когда тепло отзывался об этом месте. Сама терраса была достаточно просторной и большой. Она была огорожена красивым решетчатым забором в готическом стиле, высотой не более трех футов. Прутья, небольшие и утонченные на концах, переливались под луной чернильным цветом, и были разделены небольшими колоннами. Пол уложен дощатым настилом из красного дерева. В правом углу опускался тканевый навес, держась на каменных опорах под цвет самого дома. Под ним — несколько летних кресел и маленький столик, который в данный момент пустовал и был не занят. Вольфганг хотел было присвистнуть, но воздух застрял где-то в легких вместе с восхищением. Он прошел немного дальше, бросив ставший ненужным ключ, на стол, и подошел почти вплотную к ограде. Отсюда открывался прекрасный вид на город, что мелькал и переливался огнями вдалеке. Даже в такой поздний час был слышен визг и шум колес, шорох листвы на деревьях, колыхаемых легкими порывами ветра. Но больше всего Вольфганга восхитило небо. Раскинувшись над головой пушистым бархатом, оно завораживало миллиардом светящихся огоньков высоко над землей. Он выдохнул с неподдельным восторгом, уперевшись взглядом в бесконечную небесную гладь. Саманта подошла ближе, но предмета восхищения своего хозяина так и не обнаружила. Ей больше понравилось мягкое кресло в углу и она с удовольствием на него забралась, пока Амадей рассматривал немигающие огоньки в небесах. Она надеялась, что он вернётся к ней, но в итоге мальчишка просто расстелил теплый плед на половом покрытии и плюхнулся на него, заложив руки за голову. Взгляд его был устремлен в небо. Саманта с недоумением заурчала, но в итоге смирилась и положила голову на лапы. Ночь завораживала своей красотой. На душе было хорошо и спокойно, хоть мысли всё-таки и не до конца затихли. Но зато теперь они не метались в голове безумным вихрем, как раньше. Вольфганг вдруг подумал, что все таблетки, которые он пьет сущая ерунда, если можно просто прийти сюда и посмотреть на звездное небо, которое тебя непременно успокоит. Никуда не нужно бежать, ни о чем не стоит переживать. Весь мир как-будто бы остановился и замер. Существовал только Вольфганг и этот прекрасный бархат над головой. Что за чудеса. Некоторое время он просто лежал вот так, практически не моргая, но в какой-то момент усталость всё-таки взяла своё, и он начал чувствовать, как проваливается, тонет в прострации. Однако, это было лишь видимостью. Уснуть не получалось, как бы он не пытался. Наверное, это была самая длинная ночь в его жизни. Конечно же, кроме того времени, когда они скитались по лесу. Черт, не думай об этом. Просто не нужно. Вскоре Саманта вернулась к нему и легла рядом, устроившись под теплым боком. Амадей обнял её одной рукой, другой вытащив из кармана пистолет, о котором он уже успел забыть, и сунул его под плед. В тишине ночи теперь можно было услышать только дыхание друг друга, над головами зависла красивая луна в форме полумесяца. Вольфганг чувствовал себя хорошо и комфортно. Впервые за этот день, наверное. И за ночь тоже. Наконец, все интриги, проблемы и страхи остались позади, оставив после себя легкий осадок. Он всё думал о том, что ему сказал Альберт, как бы ни пытался расслабиться. «Ты ему нравишься. Слишком нравишься. Мне-то трудно это не заметить, я постоянно нахожусь рядом». Вольфганг не мог понять, почему эта фраза его так сильно встревожила. Он и раньше знал о том, что Антонио был без ума от него. Но сейчас… сейчас будто бы всё сломалось. Что, если он нравился ему не так? Что, если он… был влюблен в него. Черт, нет! Нет, нет, нет и ещё раз нет. Как такое вообще может быть возможно? Это же Антонио. Он ведь просто не может. Глупости и всего. Такой человек, как он просто не может любить. Да и разве он похож на влюбленного? Издевался, затем продал, после чего продолжил преследовать и в конце концов едва не изнасиловал. Влюбленные люди себя так не ведут. Но с другой стороны, Антонио был более, чем просто странным. Он всё чаще порывался просто поговорить после того случая с Куртом, он обнимал его там в парке и пытался успокоить после срыва на квартире. Он нашел и вернул Саманту, хотя явно ненавидел её. Иногда он был искренним, и всё это было слишком непохоже на того Сальери, которого он знал до инцидента с «Черным Нулем». «Он был одержим тобой. Конечно же, никогда не признавая этого всерьез, но глаза его выдавали. Антонио хотел тебя обратно, но слышать ничего не хотел о том, чтобы забрать тебя у Курта. Я предлагал ему миллион раз…». Вольфганг вздрогнул. Эти слова далеким эхом вгрызлись в подсознание. Сейчас он жалел, что не расспросил об этом Альберта больше. Антонио был одержим им. В это верилось с трудом, но всё же… факты это подтверждали. Что он знал об одержимости? Одержимость, она как изъян в мозгу, слепое желание, всецело поглощающее сознание. Одержимость — это подчинение разума чему-то всецело. Отчаянная нужда обладать, ощущать, видеть, трогать, чувствовать. Страшная жажда к чему-то, настолько сильная, что способна свести с ума. Как наркотик. Лучшего сравнения он не нашел. Был ли похож Антонио на одержимого? Определенно. С самого только первого дня, желающий подчинить себе и больше никогда не отпускать. Контролировать абсолютно всё в нем, в Амадее, а затем, после возвращения следить, преследовать по пятам, с судорожным желанием знать всё и контролировать всё. «После того дня что-то в нём сломалось. Других детей он больше не хотел, и даже слушать отказывался, если я о чём-то таком спрашивал его, зато он начал поручать мне следить за тобой, за твоей собакой. Мозг у него настолько расплавился, что он хотел знать о тебе абсолютно всё. Даже то в какой одежде ты спишь и какими путями добираешься до колледжа, а это значило только одно — его одержимость никуда не исчезла». Он закрыл глаза и снова открыл их, воззрившись на звездное небо с небывалой агрессивностью. Эта ситуация его подкосила больше, чем он ожидал. Антонио был страшно одержим и хотел свою игрушку обратно. А игрушку ли? Теперь Вольфганг не был уверен ни в чем. Зачем ему понадобилось приказывать Альберту искать детей, похожих на него? И что значили слова о том, что Антонио хотел забрать его из того сумасшедшего дома, но не делал этого? Слишком много вопросов, черт возьми! Так много, но задать их теперь некому. Это просто какое-то проклятье. Выругавшись, он повернулся набок, со злости отмечая, что лежать на твердом полу не очень-то удобно. Саманта его неудобства не оценила, только сильнее прижавшись своим теплым боком. Некоторое время они молчали — так показалось мальчишке, потому что его мысли, наконец заглохли. Хватит с него думать об этом. У него и без того проблем хватает, чем разбираться в душе у Сальери, который сейчас ему совершенно не симпатизировал после собственного изнасилования. Пусть и частичного. Или… нет. Определенно, нет. Ты себя слышишь? Он тебя изнасиловал. Прекрати думать о нем в таком ключе. Разочарованно выдохнув, он закрыл глаза, пытаясь уловить ушами суету улицы, которая могла бы отвлечь. Неожиданность в виде звонкого лая Саманты застала его врасплох, когда он уже начал провалиться в сон. Её тяжёлые лапы лежали у него на груди, и когда он вскочил на локтях, влажный нос собаки уткнулся ему прямо между подбородком и шеей. — Чёрт, — выдохнул он всё ещё сонно, — ты чего… так пугаешь-то? Совсем с ума сошла? Он оттолкнул её морду от себя, раздражённо плюхнувшись на мягкий плед. Кажется, в ближайшее время он теперь точно будет дёргаться от громких звуков. А ведь только недавно это прошло. Да. Спасибо, Антонио. Он закрыл глаза и попытался отдышаться от стресса, но в ответ ему раздалось неодобрительное рычание, и мальчишка повернул голову в сторону двери. — Ах, да, конечно. Ты всё-таки не успокоишься, пока не добьешь меня, верно? Ублюдок. Антонио, сделавший вперёд всего два шага, теперь стоял в нескольких метрах от лежанки Моцарта, видимо оттесненный собакой. Она хоть его и не трогала, однако, недружелюбно рычала, явно предупреждая не подходить близко к своему хозяину. После сегодняшнего она всё ещё хотела расправы над ним. — Просто хотел узнать, почему дверь на террасу открыта. Расслабься. Мальчишка раздражённо фыркнул. Антонио выглядел равнодушным ко всему происходящему, но его присутствие все равно заставило его сжать рукоять пистолета под покрывалом. — Узнал? А теперь вали нахрен отсюда. — Как невежливо, — садист оскалился, осторожно преодолев ещё два шага. — Что ты делаешь здесь? — Не видно? Пытаюсь спать. Он окончательно скинул с себя собаку и перевернулся на другой бок, спиной к Сальери. — Здесь? — Да, чёрт возьми, здесь. Чего ты прицепился?! Я не могу спать внизу потому что меня мучают кошмары. Здесь мне спокойнее. Всё. Теперь оставь меня в гребанном покое. У Вольфганга глаза горели безумным огнём, хотя Антонио этого и не видел. Он дышал тяжело, как цепной озлобившийся пёс и в любую секунду готов был вспыхнуть алым пламенем безумия. Антонио не видел, какую черту он заставлял его перешагнуть. Антонио подходил ближе, игнорируя тихий рык собаки. — Ты слишком впечатлительный, — изрёк он почти насмешливо, хотя по голосу точно можно было определить, что мальчишка на грани. — Ох, да? Серьёзно? После того, как ты едва не изнасиловал меня я должен оставаться спокойным! С чего бы это я вдруг стал таким впечатлительным! — Вольфганг от злобы клацнул зубами, предприняв последнюю попытку успокоиться. Не получалось. Контроль ускользал от него по частям. Реальность ощущалась как мягкая нирвана. — Ты говоришь это после того, как сам едва не убил меня, — почти по слогам прошипел Антонио. Теперь ухмылка с его лица исчезла. — На это смелости тебе хватило. — Не очень-то ты похож на мертвого, — Вольфганг взрыкнул, резко повернувшись к своему мучителю лицом. Глаза его полыхали от злости, и стиснув зубы, он прорычал вдогонку: — Если не нравится, то я могу добавить. Руки у него всё равно дрожали, но плевать. Напугать этого ублюдка чем-то стоило, иначе он точно не отвалит сегодня как минимум. Только теперь он смог получше рассмотреть его и отметить, что выглядел он после той потасовки сравнительно неплохо. Местами потрепанный и уставший, конечно, но это мелочи. Альберт, наверное, напичкал его обезболивающими, иначе после тех повреждений Антонио ещё не скоро встал бы на ноги. У него были растрепавшиеся волосы и уставшие глаза. Большой длинный порез, от щеки до носа, теперь украшал лицо, и честно Вольфгангу понравилось, как он выглядел с ним. Правая рука в бинтах по запястье, рубашка уже другая — белая в черные полосы, край рукава скрывает повязку. О порезах на груди судить он не мог, хотя признаться честно, посмотреть было интересно. Нет. О чём ты думаешь? — Пошел ты к чёрту. Мальчишка фыркнул, горделиво задрав подбородок. Они встретились взглядами, воздух на террасе будто бы загустел, а может быть и вовсе пропал — дышать становилось труднее. Тишину разбавляло только недружелюбное рычание Саманты, которая всё ещё лежала на месте, но в мыслях уже разрывала Антонио на части. Посчитав, что на этом разговор окончен, Вольфганг отвернулся первым и тут же улегся обратно на теплое место возле собаки. Антонио его затеи не оценил, явно желая продолжения разговора. Он двинулся вперед и Саманта тут же разразилась громким лаем. Вольфганг дернулся в сторону, сжав кулаки. — Слушай, ты достал меня! Отвали! — он выхватил пистолет из-под покрывала и вскочил на ноги, направив его дуло Антонио в грудь. Предохранитель щёлкнул угрожающе. Сальери, от неожиданности, отпрыгнул на несколько шагов назад, машинально выставив руки вперёд в защитном жесте. — Эй, эй, эй, спокойно, парень! Он явно не ожидал, что ситуация может повернуться в такую сторону. Давно позабыв о том, что мальчишка носит с собой пистолет, он наивно полагал, что боятся стоит только собаки. Зря. Этот парень не останется в долгу даже, если его просто прижать к стене. Выждет момент и обязательно отомстит. Всадит нож между лопаток, пока не ждёшь. Страх в его глазах был ничем иным, как одной стороной монеты. Была и другая — опасная, мстительная, огненно-агрессивная, способная убить. Антонио не хотел верить в это, но приходилось. И, как оказалось, не зря. Сейчас, сжимая пистолет в руках, Амадей выглядел намного опаснее, чем в тот раз в парке. Была в его глазах какая-то осознанность, чего напрочь не наблюдалось тогда. И если в другой ситуации, это стало бы облегчением, то в этой лишь ближе подтолкнуло к сомнениям. Вольфганг слишком сильно хотел навредить Антонио. Слишком уж сильно он его вывел сегодня. Слишком долго он терпел. Сердце ушло куда-то в пятки. — Спокойно? — Вольфганг рассмеялся слишком хрипло и пугающе. Антонио мог бы признать, что его смех пугал гораздо сильнее, чем свой собственный. Особенно в рамках этой ситуации. — Скажи мне, ты видишь хоть каплю спокойствия в моих глазах? — Убери пушку. — Заткнись! — рявкнул Амадей громче, чем планировал. — Заткнись и отойди назад. — Ладно, — выдохнул мужчина. — Ладно, только успокойся. Он упёрся спиной в ограду террасы, почувствовав кожей холод железных прутьев. Вольфганг от этого спокойнее не стал, скорее наоборот. — А теперь встань на колени и я подумаю над тем, не успокоиться ли мне, — Антонио услышал в его словах издевательский тон, голос стал мягче, довольнее, отдавая непонятным бархатом, которым раньше не обладал. Сальери это не понравилось. Он знал, что мальчишка опять хочет играть в эти дурацкие игры, и возразить он не мог. Конечно, не тогда, когда у него в руках сраный пистолет. Теперь страх сменился злостью. — Не дождешься, — прорычал он. — Что ты сказал? — Ты меня не застрелишь, — уверенно отозвался Антонио со своего места, свято поверив в то, что поступает правильно. — Мы оба знаем, что нет. Ты просто строишь из себя опасную сучку, чтобы заставить меня делать то, что хочешь ты. И теперь я на это не куплюсь. — О, мой милый, — издевательски пропел Моцарт, — ты слишком плохо меня знаешь. И если ты сейчас не станешь на колени сам, я тебя заставлю. Но поверь мне, то что я сделаю, тебе не понравится. — Рискни, — почти прорычал садист, уверенный в том, что Вольфганг ничего не сделает. И насрать, что он всё ещё держит этот пистолет в руках. Он только запугивает, он не способен на хладнокровное убийство. Это всё просто сраный театр. Антонио даже руки опустил, больше не выражая ни страха, ни смирения. Он горделиво задрал подбородок и с вызовом посмотрел прямо в глаза мальчишки. У того руки дрожали, как и в прошлый раз. Хотя выглядел он гораздо увереннее и сильнее. Неплохое комбо для человека, который грозится тебя прихлопнуть. Вот только Антонио знал, что он не сможет. — Ладно, — выдохнул Вольфганг, сцепив зубы. Руки у него задрожали сильнее. — Ты прав, я не смогу выстрелить в живого человека. К сожалению. Он опустил оружие, неосознанно отступив от садиста на несколько шагов. Антонио усмехнулся, уверенный в своей победе, и сделал свою главную ошибку — отвернулся. Боковым зрением он успел заметить вспышку. Выстрел оглушил его и раскромсал тишину ночи. Вольфганг даже не целился, он с особым удовольствием вытянул пистолет вперёд и выпустил несколько пуль. Одна из них нашла свою цель. Антонио взвыл раненной птицей и не удержавшись, свалился на колени. Яркая вспышка боли парализовала его в районе левой ноги, где-то возле стопы. — Какая неожиданность, — выпалил мальчишка с особым восторгом, — правда? Я знал, что тебе понравится. Он усмехнулся, довольный собой, и опустив пистолет, выстрелил ещё раз. Пуля в упор прошла через правую ладонь, оставив после себя рваную дыру. Антонио привалился набок, не сдержав крика, и сжал здоровой рукой поврежденную кисть. — Сука! — завыл он раненым зверем. — Я тебя достану, я тебя… — Тихо! — рыкнул мальчишка, ногой ударив садиста в плечо. Сальери перевернулся на спину и сцепил зубы от боли, не позволяя себе больше кричать. Нет, он больше не доставит ему такого наслаждения. — Я же говорил, что заставлю тебя встать на колени, а ты не верил. Вот только… переборщил немного, — цокнул языком Вольфганг, осматривая лежащего садиста. — Так что… Вставай. На колени. Живо. Или тебе мало? Вольфганг знал, что у него было не так много времени, до того как боль парализует Антонио настолько, что он потеряет сознание. Если перед этим не сдохнет от потери крови, конечно же. Он знал многое о ранениях и полевой медицине, после побега он много спрашивал об этом Франческо, просто чувствуя, что не сможет жить без этих знаний. Было какое-то дурное предчувствие, что это пригодится. Пригодилось. Пусть не совсем в тех целях, но пригодилось же. Парень покрутил пистолетом угрожающе, и потянул крышку затвора, совершая быструю перезарядку. Использованные гильзы выскочили наружу и со звоном приземлились на пол. Антонио вздрогнул от шума, отчаянно завозившись. Боль ослепила его, парализовала до такой степени, что он слабовато воспринимал связь с реальностью, но угроза сделала своё дело. Ему было уже всё равно. Теперь, когда мальчишка подкрепил свою угрозу действиями, у него были серьезные поводы опасаться. Если Вольфгангу хватило сил и смелости выстрелить и ранить живого человека, то неизвестно на что он будет способен в следующий момент. Антонио не очень-то хотел умирать таким способом. Нет, точно не так. Не от рук этого сумасшедшего, не на собственной террасе, не так глупо. Если уж он и умрет, то сделает это красиво. Например, проглотит достаточное количество таблеток и запьет их вкуснейшим вином, расслабленно сидя в своем кабинете за очередными набросками. Или изящно перережет артерии на шее своим самым дорогим и красивым ножом. Оставит предсмертную записку, просто закроет глаза и отдастся смерти. Умирать ведь нужно достойно, когда-то он думал об этом, а теперь мальчишка всколыхнул эти мысли. Он поднялся на дрожащих коленях, уперев обе руки в деревянный пол. Кровь пропитала дерево, окрасив его в темно-бордовый. Довольно странно, что сейчас Антонио думал о том, что оттереть это пятно будет довольно сложно. Вольфганг пнул его ногой в живой, призывая поторапливаться, и мужчина заскулил сквозь зубы, не сдержавшись. Сознание ускользало, боль набатом пульсировала, лишая всяких мыслей. Он встал на колени с трудом, уже не видя перед собой ничего. Мальчишка одобрительно присвистнул и он почувствовал себя странно, потому что всё ещё слышал его голос, вгрызающийся в сознание. — Я ведь хотел сегодня снять с себя ошейник, но ты так меня разочаровал… плохой мальчик, — ощутимый удар рукоятью пистолета пришелся прямо по голове, и Антонио болезненно выдохнул, припав сначала на левый бок, а затем полностью свалился наземь, когда Вольфганг добил его кулаком под ребрами. Весь мир стал абсолютно неважным, уже давно превратившись в сплошное смытое пятно. Боль была просто повсюду, распространяясь по телу, как какой-то вирус. Антонио не скулил только потому что ему не позволяла собственная гордость. Мальчишка навис над ним где-то сверху. Он почувствовал почти ласковое прикосновение в районе шеи; чужие пальцы погладили под кадыком и прошлись по шипастой основе ошейника. Он мог бы назвать этот жест приятным, если бы не удар по правой скуле, обрушившийся в следующую секунду. Раздался смех, унизительный хлопок по щеке, затем ещё один удар — ниже ребер над животом. — Тебе определенно идет роль жертвы, — донеслось сверху и Антонио взвыл в противовес своей установке больше не издавать ни звука. Как же больно, черт возьми. — Но боюсь мы не сможем продолжить, иначе ты отключишься, а мне бы этого очень не хотелось. Погрузиться в мир грез без боли и страданий — для тебя слишком милостиво. Антонио хотел выловить его лицо среди плясающих кругов перед глазами, но у него не получалось. Мальчишка был будто бы везде, как призрак. Он чувствовал его, но не мог увидеть. Тогда он просто приподнялся на локтях и выплюнул почти враждебно: — Пошел… к черту, — слова давались с трудом. Ох, о чем это он? У него ведь две дыры в теле. Точно. — Ублюдок сраный… Совсем рядом раздался смешок, но это было большее, что Антонио услышал. Он начинал проваливаться в темноту, и это пожалуй было единственное, что смогло порадовать его за этот короткий промежуток времени. Казавшийся, определенно вечностью. В себя его привел очередной удар, и Антонио широко распахнул глаза, чувствуя как боль медленно угасает. Тело ощущалось как в прострации, раны и вовсе не ощущались. Он не мог точно сказать, сколько времени прошло, но отчего-то казалось, что достаточно. Что за черт?.. Вольфганг, кажется, сидел у него на бедрах, перекинув обе ноги по сторонам; он шуршал чем-то в руках. Пистолет лежал рядом на полу. Антонио зацепился за него, как за спасительную ниточку. Почувствовав резкий прилив сил, он схватил оружие и дрожащими руками направил его вперед. Вольфганг даже вздрогнул, но не испугался. У него в глазах была насмешка. — Нехорошо брать чужие вещи, тебе не говорили? — Антонио решительно не понравился этот тон, потому что он тут же почувствовал в нем угрозу. Мальчишка вальяжно развернулся к нему лицом и ухмыльнулся. — - Расслабься, я затянул тебе две давящие повязки, кровь больше не идет, так что ты не сдохнешь. Обезболивающее будет действовать ещё до утра, и судя по тому, как ты резво двигаешь руками, оно уже взяло тебя. Видишь? Папочка заботится о тебе, так что убери это к херам, — он кивнул на пистолет в руках садиста, но тот не шелохнулся. Только сейчас он заметил бинт, небрежно завязанный на правой руке. Марлевая ткань была пропитана кровью, но судя по всему, она больше не текла ручьем, как было до этого. А было ли? Или он просто преувеличивает? Нога тоже была в бинтах. Боль просто исчезла, но тело казалось слишком расслабленным, так будто бы он под наркотиком или наркозом. Странно, но довольно приятно после того, как всё пылало огнем. Однако пистолет он всё равно не убрал, только покрепче сжал его, пытаясь скрыть дрожь в руках. — Что, если я тоже поиграю с тобой? Мальчишка устало вздохнул с наигранным сожалением. — Ну, давай, сделай это, — насмешливо сказал он. — Ты хоть раз держал пистолет в руках? Антонио вдруг стало обидно до глубины души, но он этого не показал. Черт, конечно же, он никогда не брал пистолет в руки и вообще не представлял себе, как этой штукой пользоваться. Всю грязную работу за него делали два его верных телохранителя, а он ведь даже в тире ни разу не был. Черт возьми. А этот мальчишка даже не испугался. Так будто бы был уверен на сто процентов, что Антонио ничего не сделает. А если сделает? Он точно так же может выстрелить ему в руку, заставить корчиться от боли, поставить его на место. Может ведь. — Стреляй, Антонио, — раздалось с издевкой совсем рядом. — Ну? Стреляй, Антонио. Руки сделались слишком тяжелыми, будто бы были из свинца. Нет, он не сможет. Он никогда не стрелял в людей, да и дело даже было не в этом. Он никогда не смог бы ранить Вольфганга всерьез. Снова. Нет, никогда. Мальчишка вновь тронул уголки губ улыбкой и хрипло рассмеялся. Он придвинулся ближе, так что дуло пистолета уткнулось ему в грудь и он через толстовку почувствовал холод оружия. Дрожь прошлась по всему телу, взбудоражив. — Ох, ну что, ты всё ещё не веришь мне? Ты не сможешь мне ничего сделать, а знаешь почему? — Вольфганг резко дернулся вперед и пистолет плавно скользнул к его горлу. Холод дула приятно обжег кожу, и ему отчаянно захотелось, чтобы Антонио сделал так ещё раз. — Потому что, я тебе не позволю. Ты ведь у меня послушный. Сальери точно не знал от чего ему так сильно понравилась эта фраза. Но руки только сильнее задрожали, а внизу живота стало теплее. О, нет, только не снова. Вольфганг наклонился вперед, уперев руки в половое покрытие по обе стороны от плечей садиста. Теперь ему было уже откровенно жарко. Чужое дыхание обожгло в районе шеи, пистолет заскользил выше и оказался возле правой щеки. Антонио агрессивно захотел, чтобы он оказался у него во рту. — Убери, — жестко, но в то же время мягко сказал парень, сверкнув глазами. — Сейчас же. Ты ведь помнишь, что случилось в прошлый раз, когда ты меня не послушал? Антонио заскулил сквозь зубы, но на этот раз не от боли. Руки у него сами по себе разжались, едва он только услышал приказ. Пистолет рухнул вниз и приземлился на собственную грудь. Дыхание Вольфганга стало ещё ближе и ещё жарче. Он вдруг схватил его за обе руки и жестко прижал к полу за головой. Антонио дернулся под ним, будто бы в преддверии оргазма, пропустив через себя тихий стон. Дыхание сбилось, реальность натянулась струной и пошла трещинами, когда мальчишка по-хозяйски скользнул языком ему в рот. Тело будто бы провалилось в бездну вместе с сознанием. Антонио ощущал себя невесомо. Будто бы всё его естество плыло в прострации. Ощущения были притупленными, но от того не менее сильными. Он чувствовал, как Вольфганг сжимал его запястья с особой властностью, чувствовал, как ногти впивались в кожу, и как тело прошибало миллионом электрических ударов. Возбуждение ощущалось ярче всего остального. Чужие губы оказались слишком мягкими и слишком жесткими одновременно, язык плавно скользил по небу и сплетался в безумном танце с его собственным. Зубы слегка покусывали кожу и царапали её, вызывая теплоту и жар, разливающийся внизу живота. Антонио не мог понять, в какой момент его член стал так сильно упираться в ткань джинс. Было тесно, жарко и душно. Хотелось прижаться ближе, потереться о чужое тело, но его охватило нечто сильное и властное, не позволяя пошевелиться. Он находился будто бы в тисках собственного тела. Когда ненавистная пытка прекратилась, прошла будто бы вечность. Не успел он опомниться, как в шею тут же ударило горячее дыхание Вольфганга, новой волной окатив возбуждением. Антонио выдохнул слишком громко, едва сдержавшись от стона и одними губами прошептал: — Что ты мне вколол, негодник? — голос у него даже не дрожал, он вибрировал, переливаясь всеми оттенками бархата. Мальчишка игриво улыбнулся, довольно осматривая своего пленника. — Двойную дозу Морфина, — невинно прошелестел он, царапнув ногтем по груди садиста сквозь рубашку. Антонио даже не заметил в какой момент его руки перестали удерживать запястья. Черт, он терял связь с реальностью. — Ты… — он осекся, шумно сглотнув — Вольфганг подцепил пальцами пуговицы на его рубашке, подушечками цепляя слишком чувствительную сейчас кожу. — Маленький ублюдок… — Но тебе ведь нравится, — утвердительно проговорил Моцарт. Антонио не ответил ему, решительно сцепив зубы. Они оба знали, что Морфин обладал свойствами опиума и дурманил разум не хуже любого наркотика. Он снижает, как эмоциональную оценку боли, так и физическую. Чаще применяется, как болеутоляющее, но это не отменяет того факта, что он вызывает эйфорию, повышает настроение и создает ощущение психологического комфорта. Сейчас Антонио чувствовал это в полной мере, особенно под давлением этого невыносимого мальчишки. Было ощущение, что он просто опоил его наркотиком, и по сути так оно и было. Тело просто сходило с ума от обычных прикосновений и не слушалось, остальные ощущения были просто не важны. Вольфганг заранее знал об этом, но не думал, что на Антонио это подействует так. Хоть кое в чем он всё же соврал — дозу он не увеличивал, однако Антонио будет чувствовать себя хуже, если будет думать об обратном. Вольфганг не знал в какой момент всё пошло не так, как нужно. Он абсолютно точно не планировал себе соблазнять этого ублюдка, и уж точно не думал, что будет так страстно целовать его, уповая о продолжении. Происходило нечто странное, но разбираться в этом он уж точно не будет. Сейчас глупо отрицать, что всё происходящее ему не нравится. Что весь Антонио ему не нравится. Да, он ублюдок, он сломал ему жизнь и где-то продолжает это делать, но, черт возьми, как же к нему тянуло. Ещё тогда, в октябре, он чувствовал эту непонятную тягу, особо не обращая на неё внимания. Тогда его сильно задел тот поступок Сальери, но сейчас он понимал, что будь Антонио ему безразличен, он бы не переживал из-за того, что его просто продали, как собаку. Когда он оказался в плену у Курта, он только и делал, что думал об особняке и его таинственном хозяине; он сравнивал, искал какие-то лазейки и совпадения. И всё думал о том, почему же его продали. Что он сделал не так, чем заслужил. Вернувшись домой, он избегал встречи с ним, потому что всерьез боялся и ненавидел. Но за ненавистью таилась обида, глубокая, испещренная шрамами разочарования, обида. Сейчас же, истратив ненависть, раз за разом нанося удар своему обидчику, у него появилась сильная тяга, которую он не мог ничем объяснить. Обида осталась, но теперь чувствовалась не так сильно, притупившись. Он понял, что Антонио нравился ему всегда. Просто по разному, на многогранных уровнях. И если, как человек он его разочаровал, то вот внешность никогда не подводила. Антонио был чертовски красивым, хотя тут больше подошло бы слово — сексуальным. Просто охренительно сексуальным. Вольфганг, наверное, не нашел бы человека в своей жизни, который смог бы тягаться с этим чертом в красоте. Хотя по всем законам подлости он был ужасной высокомерной сукой, но эта черта характера в нем только притягивала. А ещё несмотря на свою скрытность, он был чертовски харизматичным. Да, Антонио Сальери был определенно тем человеком, который при желании мог бы свести с ума даже такого человека, как Моцарт. Потому что, оказавшись с ним в близком контакте уже второй раз, он понимал, что больше не может. Антонио был красивым, Антонио шикарно целовался, и в постели он был восхитительным. Что правда, теперь они оба знали, что роль послушного мальчика ему шла больше, так же как и Вольфгангу шла роль доминанта. По правде, он не знал, почему Антонио слушался его. Антонио и сам не знал. Просто не мог ничего сделать, когда Вольфганг смотрел на него вот так, приказывая ледяным тоном. Шорох разрываемой рубашки привел в чувство, послышался треск ниток, пуговицы отлетели с невероятной силой, покатившись по полу. Всё это походило на чёртово безумие, и ни один из них не мог его остановить. — Знаешь, я бы тебя даже трахнул, — проговорил Моцарт, оглядывая дрожащего Антонио под собой. Тот дернулся, как от удара, но заметно примружился, привыкнув к хриплому голосу Вольфганга. — Вот только сейчас, когда ты под действием наркотика, это будет не так интересно. Гораздо интереснее, — он усмехнулся, склонился прямо к уху своего пленника, — если ты будешь желать этого осознанно. Немного позже… но определенно очень скоро. Антонио охватила сильная дрожь, едва он только услышал не сами слова, а голос, интонацию с которой мальчишка это проговорил. Блять, да он бы отдался ему прямо сейчас, прямо здесь, на полу этой сраной террасы. Возбуждение достигло такого эпопея, что дышать становилось трудно, а здраво мыслить — просто невозможно. Мальчишка распахнул его рубашку, пистолет плавно съехал с груди и со звонким шлепком приземлился на пол. Пальцы прошлись по ещё свежим царапинам и огладили старые, уже успевшие стать шрамами. Как же он мечтал посмотреть на них. Кожа была идеально гладкой, красивой, но в местах порезов и следов от когтей собаки, стягивалась в замысловатые узоры. Вольфганг ещё раз коснулся её, и Антонио с глухим стоном выгнулся ему навстречу, словно не хотел, чтобы мальчишка отнимал от него руки. Он усмехнулся, нарочно отодвинулся, поерзав задницей на его бедрах. Игнорировать стояк, упирающийся ему между ягодиц, уже было бессмысленно. Впрочем, Вольфганг не планировал прикасаться к нему руками, предпочитая смотреть на то, как Антонио сходит с ума. О, да, наблюдать за тем, как он мечется, теряет остатки обладания и подставляется под его прикосновения, как послушная сука было ни с чем несравнимым наслаждением. Интересно, что будет, если оставить его вот так? Найдет ли он в себе силы, чтобы попросить о продолжении или останется в стороне, не имея возможности даже подрочить? В обеих ситуациях пострадает его гордость, однако, не похоже было, чтобы Антонио это беспокоило. Вольфганг отстранился бы ещё больше, но Сальери внезапно схватился за его ремень на штанах, как за спасительную соломинку. Бляшка звякнула, раскрывшись, пояс выскользнул и просто повис на петлях. Антонио с жаром в глазах облизнулся и потянул молнию на ширинке, однако мальчишка властно сжал его за правое запястье, призывая остановиться. Мужчина сначала помедлил, но всё же поднял на него взгляд. Чуть насмешливый и непреклонно жесткий, Вольфганг смотрел прямо ему в глаза. — Я не позволял тебе прикасаться ко мне руками, — твердо отчеканил он, впившись ногтями в тонкую кожу. У Антонио от этого жеста пошли круги перед глазами, но он этого не показал. Мир расплылся разноцветными пятнами удовольствия. Возбуждение покалывало на кончиках пальцев, заставляя дрожать. Антонио поднял неуверенный взгляд на мальчишку, натыкаясь на холод в его глазах, как на осколки. Его волнами отбросило в тот день, когда они оба были на квартире. Он видел себя со стороны, сидящего на коленях с красивой цепью, тянущейся от ошейника вниз к его ногам. Конец был намотан на кулак Вольфганга, жестко сжимающий цепочку в руках. Он смотрел в глаза обжигающе и одним только взглядом повелевал слушаться. Сейчас его глаза, чуть насмешливые и абсолютно непреклонные, отличались особым холодом и властью. Хотелось тут же упасть к его ногам, даже если Антонио едва мог только удерживать равновесие. — Пожалуйста, Вольфганг, — собственный голос оказался настолько хриплым и возбужденным, что он сам едва узнал его. — Позволь мне, пожалуйста… Мальчишка хмыкнул, удовлетворенно улыбнулся, разжав пальцы на запястье садиста. Он поднялся на ноги, переступив через Антонио пренебрежительно, и тот разочарованно выдохнул сквозь зубы. — Попроси меня, — сказал Амадей совершенно невозмутимо. Он понятия не имел, что Антонио когда-нибудь действительно будет просить, чтобы ему позволили отсосать. Было интересно, наркотик на него так действует, или же он сам того желает? Впрочем, Вольфганг вряд-ли когда-нибудь узнал бы об этом. Он встряхнулся, отошел на несколько шагов от своей жертвы, чтобы оглядеть дело рук своих. Антонио лежал на спине, тяжело вдыхая через грудь. Лицо раскрасневшееся, волосы взлохмачены на макушке, что было совсем нехарактерным для него. Рубашка, теперь вся измятая болталась на плечах, не скрывая оголенного торса, испещренного красивыми царапинами. Повязка на руке сбилась из-за частого движения, кровь на ней засохла. Бинт на ноге выглядел гораздо лучше, хотя это мало влияло на ситуацию. За всё это время, что Вольфганг был знаком с этим человеком, он никогда не видел его таким. И пришлось бы сильно соврать самому себе в первую очередь, если бы он сказал, что таким он ему не нравился. — Я прошу тебя, — этот голос, совершенно непохожий на себя в повседневной жизни, вырвал из размышлений, заставляя окунуться в реальность. Антонио перевернулся на бок, и тяжело дыша, поднялся на колени, правой рукой пытаясь найти опору в бедре мальчишки. — Сукин ты сын. Вольфганг усмехнулся, хотя знал, что он вполне мог бы наказать этого наглеца за подобное. Особенно, когда он был охвачен столь сильным желанием. Но нет, не сейчас. Хватит ему и без того унижений. На этот раз мальчишка не сопротивлялся, когда Антонио снова принялся в отчаянии дергать ширинку его штанов. Шорох одежды резанул по ушам, вечерний холод обжег кожу. Его джинсы съехали до колен, защекотав бедра. Вокруг ствола тут же обвились горячие пальцы, и Вольфганг зашипел от удовольствия, не сумев себя сдержать. Антонио не смотрел ему в глаза, но он видел в них обожание; и тогда, когда он размашистыми движениями просто надрачивал ему, и когда, практически задохнувшись, взял глубоко в рот почти до основания. Мальчишка поперхнулся стоном, властно вплетая пальцы в смолянистые локоны садиста. Жар чужого тела теперь переполнял его самого. Было странным думать, что Антонио наловчился минету всего за один раз, однако теперь его движения ощущались больше и глубже. Язык, горячий, словно бы огненной, сильнее проводил вдоль ствола, практически доводя его до безумия. Амадей сжал ошейник в пальцах, практически до хруста костяшек; царапнул ногтями по горлу, провел руками ниже. Антонио от этого жеста ещё более стал ватным. Колени у него разъезжались в стороны от накатившего возбуждения. Жар, охвативший всё тело, грозился просто разорвать его на части. Было горячо и сладко, внизу неумолимо тянуло жаром. Вольфганг потянул его ошейник, резко дернул, заставляя смотреть прямо в глаза. Член выскользнул изо рта, приятно тернувшись о щеку и он заскулил, позорно и низко, признавая, что ему понравился столь унизительный жест. Черт возьми. Вольфганг похлопал его по щекам сочащейся от смазки головкой, и Антонио готов был поклясться, что от этого он кончит. Тело уже просто волнами разрывало от неутолимой агонии. Мальчишка ударил его, на этот раз рукой, и снова толкнулся вперед, кожей чувствуя горячее горло. Теперь он просто трахал его в рот, двумя руками удерживая за ошейник. Кожаная гладь впилась в затылок раскаленными иглами; Антонио хотел выдохнуть, но не смог. Приятное трение на языке сменилось пульсацией и он почувствовал влагу, уже ставшую привычной всего за два раза. — Глотай, — ледяной сталью прогремело сверху, заставляя вскинуть взгляд на горящие властные глаза мальчишки. Черт, разве можно вообще ослушаться, когда он говорит так и смотрит так же? Вольфганг шлепнул его ладонью по щекам напоследок и довольно улыбнулся. — Хороший мальчик, — изрек он, заправляя штаны и застегивая молнию. Антонио отвернулся, облизнув губы по привычке. Мальчишка захотел погладить его по скуле, но он отдернулся, отшатнулся, сразу же вскочив на ноги. — Пошел ты, Моцарт, — огрызнулся садист, враждебно оскалив губы. Он запорхнул свою рубашку, с непривычной стыдливостью опуская взгляд. Амадей сначала не понял. Не понял, однако, медленно, по частям до него начал доходить смысл столь резкой смены поведения. Антонио кончил. Просто от того, что отсосал ему. Мальчишка понял это просто по глазам, хотя влагу на его джинсах в районе паха он тоже заметил. Альберт, наверное не шутил, когда говорил об одержимости садиста. Насколько же сильным у него было желание, что он… черт. Вольфганг довольно улыбнулся сам себе. Впрочем, дело могло быть в наркотике, который охватил тело и разум. Или же в том, что Антонио действительно с ума сходил, когда кто-то брал над ним контроль. В это верилось с трудом, конечно. Сальери же бредит от желания контролировать, он доминант до кончиков костей, к тому же, заядлый гордец. Такие люди вообще могут получать удовольствие от нижней позиции? Очевидно могут, и желают этого больше всего на свете, однако, признаться в этом даже самому себе не так-то легко. Отчего-то Вольфганг был уверен в этом. Хотя проверить всё же стоило. Будет ли Антонио таким сговорчивым, если его не будет вынуждать на то ситуация? Интерес безумной пеленой засел в голове, не давая спокойно мыслить. Ему нужно ещё раз попробовать, в конце концов, ломать этого ублюдка было таким удовольствием. Нет в мире ничего слаще мести. Нет ничего лучше, чем наблюдать за тем, как твой мучитель страдает от унижения и сломанной гордости. Особенно такой, как Сальери. Доминант, поставленный на колени своим бывшим пленником. Реальность напомнила о себе мощным порывом ветра, и Вольфганг неосознанно подставил лицо, наслаждаясь ночной прохладой. Он осмотрел террасу, которая за последние пару часов начала напоминать поле боя, нежели место для отдыха. Пистолет на полу, дощатое покрытие измазано кровью, будто бы здесь точно кого-то убили или расчленили. Саманта лежала в углу, размеренно вдыхая летний воздух. Она выглядела совершенно спокойно, как для ситуации в которой оказалась. Сейчас Амадей вдруг понял, что она ни разу даже не вскочила на лапы, чтобы попытаться защитить его или отпугнуть врага. У него в голове тут же всплыли слова тренера для собак и он просиял. «Тебе нужно стать увереннее в её глазах. Ты должен стать авторитетом. Она будет слушать тебя, только если будет уверена в том, что ты поступаешь правильно, что её бездействие не приведёт к твоей гибели. Только тогда ты сможешь скорректировать её поведение так, как ты хочешь». Неужели сейчас Саманта наконец увидела, что он чего-то стоил и мог защитить себя сам? Поэтому она не вмешалась или всё-таки потому что опасности на самом деле не было? Антонио ведь ничего ему не сделал, это мальчишка на него набросился с пистолетом. Однако, это не его вина, что он почувствовал себя в опасности рядом с этим ублюдком. Ничего бы не было, не случись того инцидента вечером в его комнате. Амадей встряхнулся, пытаясь не думать об этом сейчас. Честно говоря, его начала напрягать собственная агрессия больше, чем агрессия его любимицы. Это хреново, обычно всё было наоборот. В конце концов, это он разумное существо, лишенное инстинктов, как таковых. Он должен контролировать себя. Как же сложно. Его отвлек от мыслей шорох, доносящийся со стороны Антонио, и он впервые повернул к нему голову. В целом, Сальери выглядел довольно неплохо, разве что окровавленные бинты придавали ему довольно скверный вид. Мальчишка склонил голову, наблюдая за тем, как садист пытался передвигаться. Возбуждение отпустило его, но действие Морфина ещё не закончилось. Тело ощущалось, будто бы в вате и пол под ногами казался донельзя мягким. Его бросало из стороны в сторону, пока он пытался идти вперед. Вольфганг подошел к нему ближе и поймал за локоть, когда равновесие ускользнуло из-под ног. — Спокойно, тебе бы не двигаться пока, — сказал Моцарт вполне миролюбиво. — Сядь. Антонио верить хотел, что ему послышался этот приказный тон, но он всё равно сел, плюхнувшись в рядом стоящее летнее кресло. Вольфганг надавил ему на плечи и сопротивляться было просто бесполезно. — Какого черта, Моцарт, — прошипел он сквозь зубы, недовольный происходящим. — Я с тобой ещё не закончил, — холодно бросил мальчишка, потирая ладони друг о друга. Антонио этот жест не понравился, но он промолчал. — Я затянул тебе две повязки и ввел обезболивающее, но у тебя в ноге всё ещё сидит пуля. Её я не вытащил, решил оставить на десерт. — Почему я не удивлен? — с иронией протянул Антонио. Он стал заметно спокойнее, наверное в полной мере чувствуя действие Морфина. Теперь, когда возбуждение ушло, осталась лишь сонливость и легкая усталость. Хотя комфортным состоянием он это всё равно бы не назвал. — Слушай, мне жаль, но ты сам виноват. Признаться честно, я не хотел стрелять. — А я не знал, что ты выстрелишь. Ты мог меня убить, чёрт возьми, — огрызнулся Сальери, наблюдая за тем, как мальчишка копошился на журнальном столике с медицинским боксом. Он уже помнил эту процедуру, когда помогал Франческо. В тот страшный день, когда брат принес полумертвого мальчика на руках. С огромной дырой в животе, откуда вытекала его жизнь. Мерзость. — Но тебе же понравилось, крошка, — издевательски пропел Вольфганг, доставая на свет пинцет, вату и новый рулон бинта. Он разложил всё на столе и присел на корточки рядом с Антонио. — Не называй меня так, — злобно зарычал садист, он хотел схватить мальчика за руку и сильно сжать, но тот быстро оказался внизу, принявшись рассматривать рану. Его это немного напрягло, хотя он знал, что обезболивающее ещё действует, а значит он вряд-ли почувствует что-то кроме приятной невесомости. Вольфганг хмыкнул, включил фонарик на телефоне, разгоняя тьму вокруг. Бинт слипся от крови, поэтому пришлось размачивать его в перекиси, чтобы снять. Антонио сжал зубы, когда мальчишка прикоснулся к пострадавшей коже и раздвинул края раны. Он заведомо ничего не почувствовал, но всё равно занервничал. Никогда ещё, черт возьми, из него не доставали пулю. Да в него вообще никогда не стреляли, если так подумать. Черт. Какого же было мальчишке, когда ему продырявили живот? Антонио помнил резкую вспышку боли, когда в него вонзилась пуля; причем целых два раза. Мир вокруг просто взорвался болью, в месте ранения стало мокро и неприятно. Но это рука. На руке, так же, как и на ноге был не такой низкий болевой порог, как например, в животе. Живот намного чувствительнее и даже банальный удар в это место может надолго дезориентировать, ослепив болью. Что уж говорить о выстреле? Когда пуля просто разрывает кожу и пробивается внутрь, нанося повреждения жизненно важным органам. Как Вольфганг вообще сумел выжить? Звяк. Пинцет в руках парня дернулся, подцепив что-то продолговатое внутри. Антонио даже не заметил, когда он успел взять его в руки и погрузить в рану. Всё было настолько… бесчувственным. Он вообще ничего не ощущал. — Чего затих? — напомнил о себе Моцарт, не отрывая глаз от ранения. Он был сосредоточен, но даже его эта тишина начала напрягать. Антонио передернуло от внезапно раздавшегося голоса в тишине. Это застало его врасплох и он просто не знал, что ответить. Поэтому он сказал правду. — Я просто думал… о том дне, когда Франческо принес тебя. — И что? — Вольфганг вздрогнул; инструмент дернулся в его руках, выпустив пулю из цепкого захвата. Мальчишка беззвучно выругался, пытаясь не потерять самообладание. Спокойно. Нужно сделать всё правильно, иначе снова начнется кровотечение. Сраные воспоминания не должны мешать ему. — Тебе сильно больно было, когда тебя ранили тогда? Ну, зачем ты спрашиваешь? Что ты хочешь вообще услышать от него? Придурок. — Ужасно больно, — мальчишка заговорил спустя вечность. Голос его звучал настолько тихо, что пришлось поддаться вперед, чтобы прислушаться. — Это адская боль, разрывающая тело на куски. Ты даже не можешь ничего сделать, только тонешь в этом круговороте, состоящем из страданий, — он замолчал, делая сосредоточенные жесты руками внутри раны, но затем снова заговорил: — Меня сразу же парализовало тогда. Я слышал адскую какофонию из звуков, которые смешались в одно. Выстрелы, крики наемников… Помню, как яростно выла Саманта и истошно орал Анри. Потом раздался обеспокоенный голос Франческо, и всё сгинуло. В конце концов, я открыл глаза у тебя в особняке, боли больше не было из-за обезболивающих. Наверное, теперь ты понимаешь эти ощущения. — Нет, — возразил Антонио, спустя минуту. Говорил он тоже очень тихо. — Не понимаю. Должно быть, мне досталось не так сильно. Он чувствовал себя паршиво. Черт возьми, бедный Амадео. Сальери, наверное, просто сдох бы на месте от подобных ощущений. Конечно, ему тоже прилетела парочка пуль, но это даже в сравнение не шло с тем, о чём рассказывал парень. — Я не знаю, почему я выжил тогда, — продолжил рассказывать Вольфганг, игнорируя садиста. Было ощущение, что он говорил сам с собой. — В смысле, у меня была чудовищная рана. Меня ранили в живот, и… от такого обычно недолго живут. Франческо потребовалось время, чтобы принести меня сюда, потом уже оказать помощь. За это время из меня уже давно бы высосало жизнь. Просто не понимаю, какого чёрта я жив… Почему? Он снова подцепил продолговатую пулю пинцетом и потащил её наружу. На этот раз более удачно. Он бросил её прямо на стол, и Антонио едва не стошнило от вида крови. Мальчишка зажал рану руками до того, как кровотечение снова началось, и принялся затягивать бинт. — Какая-то неведомая херня решила, что я должен жить, — сказал Моцарт после небольшой заминки. Он наматывал на рану бинт и продолжал говорить. — А лучше бы убила. Не было бы всех этих страданий. Тебе не пришлось бы преследовать свою любимую игрушку, потому что она была бы мертва, — он усмехнулся, а Антонио бросило в дрожь. Он не хотел, чтобы Вольфганг оказался мертв. Он боялся этого больше всего на свете. А ещё стоило сказать Амадею, что он не считал его игрушкой, но было поздно; парнишка снова начал говорить: — Так какого же черта я выжил? Бинт не туго затянули и теперь Антонио чувствовал себя более чем комфортно, если не считать этого разговора, который он сам же и затеял. — Знаешь, меня ведь Саманта вытащила из-под пули, которая меня точно грохнула бы. Точнее, она немного смягчила удар. Ублюдок, который выстрелил, оказался с ней в схватке. Саманта прыгнула на него как раз в тот момент, когда он нажал на спусковой крючок, поэтому траектория полета изменилась. А ещё меня ранили прямо в глотку, — мальчишка разразился безумным смехом, заставив нервозно оглянуться и поежиться от страха, — но твой ошейник, — просто удивительно! — твой ошейник разорвался на две части, став щитом. Два раза. Хотя нет, намного больше. До этого у меня было ещё очень много поводов сдохнуть. Видно, дьяволу приглянулась моя грешная душенька. Он замолчал и терраса вновь погрузилась в тишину ночи. Слышен был лишь шум листвы вдалеке; большие кроны деревьев колыхались из стороны в сторону под порывами ветра. Визг шин давно заглох со стороны дороги, Саманта молчала, размеренно посапывая. Антонио хотел продолжить разговор, но он просто не знал, что сказать. Что, чёрт возьми, он мог сказать? Просить прощения в очередной раз? Сожалеть? Да кому это нужно было, в конце концов. Он вздохнул. Мальчишка молчал, однако, сложив инструменты в бокс, снова склонился над Антонио. Смятый, слипшийся бинт на руке отчего-то разматывался намного легче. — Прости, не обращай внимания на всё это, — внезапно снова начал говорить парнишка. Антонио на себя разозлился, потому что снова не знал, что сказать. — Этот вопрос так долго меня мучит, что я уже схожу с ума… просто ты напомнил мне об этом, и я снова задумался. — Тебе не стоило бы извиняться, — это всё, что смог из себя выдавить Антонио. Вольфганг ответил ему слабым кивком, но мужчина этого не заметил. Он позволил ему прикасаться к руке, пока мальчик осматривал рану. Больно не было, даже прикосновения тонули в невесомости. Прошло несколько минут, прежде, чем он закончил и начал накладывать новую повязку. — Я вытащил пулю, всё сделал. На руке у тебя сломана одна костяшка, хотя я могу ошибаться, без рентгена так не скажешь. В любом случае, ничего страшного, она срастется за месяц, может меньше. Попроси Анри помочь, тебе нужно будет делать перевязки. Руку лучше показать врачу и сделать все необходимые процедуры, включая гипс, — он серьезно посмотрел на Антонио, как на непослушного ребенка и пригрозил ему пальцем. Настроение резко сменилось, прежние проблемы стали неважны. Последним, что он сделал — была прививка с кровевосполняющим раствором. Вольфганг поднялся на ноги, сложил всё в бокс и закрыл его. Антонио вздрогнул, когда белый ретривер подскочил на лапы и подбежал к своему хозяину, цокая когтями по полу. Мальчишка улыбнулся ей, пропустил пальцы сквозь шерсть на макушке. Саманта принюхалась, посмотрев на Антонио, но даже не зарычала. В глазах у неё плескался интерес. — Спасибо тебе, — сказал садист, пытаясь не смотреть на собаку. Хотя больше всё-таки, потому что действительно был благодарен. Мальчишка слабо тронул уголки губ улыбкой. Совсем не такой, какую он подарил Саманте. Антонио не знал от чего ему стало так ревностно. — Не за что, всё-таки это моя вина, — он сел за соседнее кресло, собака положила голову ему на колени и вильнула хвостом. — Извини. Правда. Я не хотел тебя ранить, я не хотел стрелять, хоть ты этого и заслуживаешь. Но я же не ублюдок… как ты. Я не хочу становиться таким же, хоть иногда жизнь на это вынуждает. Черт… — мальчишка замялся, нервозно сжал пальцами ткань на джинсах, но после более оживленно заговорил: — Слушай, предлагаю тебе небольшую сделку, чтобы замять этот инцидент. Я забываю об этом сраном изнасиловании, а ты — о том, что я тебя едва не убил. Два раза. Согласен? Вольфганг, наверное, специально не упомянул о том, что было после. Впрочем, Антонио был безмерно благодарен ему за это. — Интригующее начало, продолжай. — Итак, сделка. Я сниму с тебя этот ненавистный ошейник, на этот раз правда честно и без обмана. Взамен, ты позволишь мне посмотреть на свои наброски и правдиво ответишь на один вопрос. Антонио с интересом прищурился, склонив голову набок. — Что ещё за вопрос? — Абсолютно любой, который я задам. Но всего один. — Ладно, но тогда ты тоже ответишь на мой вопрос. — Вообще-то, ты не в том положении, чтобы ставить мне условия, но так уж и быть, сегодня я в хорошем настроении, — Вольфганг улыбнулся почти добродушно. Он сверкнул своими хитрыми глазами и повернулся к Сальери всем телом, удобнее умостившись на кресле. — Так что, по рукам? Глаза его сверкали задорным блеском. Антонио не сомневался, что сейчас подписывался на очередную авантюру, однако противостоять этому просто не мог. Слишком велик был соблазн. — Где и когда? — вместо ответа спросил он. — Когда хочешь. Найдешь меня, когда будешь готов, для тебя ведь это не составит особого труда, верно? Антонио улыбнулся, испустив легкий смешок. О, это он может всегда.