Никчемный сын

      В темноте небольшой обшарпанной гостиной громко тикали настенные часы, когда открылась с тихим щелчком дверь. Через порог шагнул высокий мужчина и с усталым видом поставил черный зонт у стены, после чего скинул пальто на вешалку и грязные ботинки на половую тряпку. В полной темноте он призраком двинулся по коридору, едва шелестя помятой рубашкой, проигнорировал мигающий тускло-алым выключатель на стене и остановился у гостиной, тяжело вздыхая.       Весь пол ее был усыпан неровными черными тенями игрушек, местами побитых и сколотых, зачастую втихую вытащенных с соседних участков или отобранных в честных боях. Их было не так уж и много, но в свете тусклого фонаря с улицы их маленькие тени расползались по всему полу и казались попросту нескончаемыми. Венец всех бед же тихо посапывал теперь на диване, свернувшись клубочком и притянув к себе ноги. Мужчина — Андре Бонфуа, — снова вздохнул и неторопливо двинулся вглубь этого царства детских игр.       — Вот же никчемный сын, — его тихий шепот разлетелся шелестом по гостиной и утонул в ее темноте.       Маленький Джеймс даже не поморщился, но забавно нахмурил во сне брови и поджал губы. На его щеке видна была незажившая ссадина, потертая местами футболка задралась, как видно от возни, а светлые волосы спадали длинными прядями на лицо и, кажется, нуждались в срочной стрижке. Но у Андре не имелось лишних денег, сам он в стрижке силен не был, а родной брат, который вечно помогал с такими вещами, был не то в командировке, не то в очередном отпуске на другом конце света. Джеймс вдруг завозился, притянул ноги ближе к себе и слабо вздрогнул.       В гостиной было прохладно. Андре и сам ощущал, как ползут из шатких древних окон вечные сквозняки, которые в октябре становились все более холодными вместе с промозглыми сырыми днями. Отопление так же шалило за вечными неуплатами долгов, и спасение находилось в прохудившихся свитерах и не самых теплых одеялах, в которые и закутываться приходилось в несколько слоев. Но Джеймс, утомленный играми, спал в одной лишь футболке и шортах. Андре осторожно коснулся маленькой ручки и в полной мере ощутил холод бледной кожи.       — Дурень, заболеешь же, — ворчание было привычным для Бонфуа, но он уже потянулся к ребенку, осторожно поднял его на руки и, стараясь не споткнуться об устроенный беспорядок, неторопливо двинулся наверх.       Джеймс так и не проснулся. Его дыхание слышалось тихим шелестом где-то на плече, а сам он прижимался ближе, невольно потянувшись за чужим теплом. В такие моменты у Андре, скупого в обыденной жизни на эмоции и чувства, слабо щемило сердце. Становилось тоскливо от того, что Бонфуа не мог дать необходимого тепла, не мог быть хорошим отцом, а за частыми подработками даже дома бывал редко и недолго. Джеймс рос один, без матери, у соседских ребят или сердобольных соседок, которые помогали отцу-одиночке, чем могли. И все же отцовской заботы Джеймс был почти лишен.       Тихо скрипнула дверь небольшой спаленки, когда Андре осторожно толкнул ее ногой. Комнатка, куда более походившая на коморку, была куда теплее остального дома. Андре осторожно опустил мальчишку на кровать, мягко провел по длинным его волосам, отмечая, что те точно нужно постричь, и осторожно накинул сверху теплое одеяло. Он подоткнул его поближе к Джеймсу и снова зачем-то коснулся волос.       — Спи, мелочь, — прошептал он и вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь.       В свете тусклого фонаря завозился мальчишка, приоткрывая глаза и сонно хмурясь, хотя на губах едва заметно лежала улыбка. Он устроился поудобнее на кровати, подтянул старое одеяло еще ближе к себе и прикрыл глаза.       — Вот же никчемный отец, — едва слышно прошептал он.       Улыбка поползла на губах сильнее — сколь бы скупыми и редкими не были их встречи, своего никчемного отца маленький Джеймс искренне любил.