Как же я тебя ненавижу...

      — Сука, какая же ты сука, — голос Гарри дрогнул; сердце сдавило пульсирующими тисками боли.       Когда-то он обожал её, до дрожи внутри, до мгновенного каменного стояка от одной мысли о жене. Желанная, родная, самая любимая на свете. Даже сейчас…       Не удержавшись, Гарри невесомо коснулся пальцами ледяной кожи на обнажённой крупной груди Джинни. Сколько раз сжимал он эти упругие груди в порыве страсти, покусывал, лизал тугие морщинистые соски.       В паху стало жарко и тесно. Гарри переступил с ноги на ногу, отвлекая тело от неуместной реакции. Какая ирония, что он хочет Джинни даже сейчас. Даже такую. Даже после всего, что она натворила.       Взгляд прошёлся по распростёртому на столе пухлому телу. Бледная, с проступившими уже кое-где синеватыми пятнами кожа, покорно вытянутые вдоль тела руки с пухлыми пальчиками — сколько раз раньше Гарри выцеловывал эти пальцы, один за другим! — огромный, выпирающий вверх живот, тяжёлые груди с тёмными ореолами задубевших сосков, налитые фиолетово-синие пятна на горле…       Гарри обожал жену, жизнь бы ради неё отдал. А она его предала.       Невил, Симус, Дин, даже ёбаный Малфой. Особенно Малфой! О, страстному постельному танцу с его участием, который Гарри наблюдал на сделанной детективом колдографии позавидовала бы даже самая пошлая маггловская порнуха. Кто бы мог подумать, что Джинни, его страстная горячая Джинни всё это время трахалась, как кошка, со всеми их бывшими однокурсниками! Дрянь, мерзкая похотливая дрянь. Любимая дрянь.       Гарри всмотрелся в опухшее синюшное лицо, сливового цвета губы, вывалившийся между ними огромный, похожий на слизняка, какими блевал однажды Рон, язык. Тот самый язык, которым она лгала, столько месяцев лгала Гарри. И которым одаривала словами любви всех своих многочисленных любовников.       Гарри зло сощурился, глядя на едва не вылезшие из орбит выпученные глаза жены. Как они похотливо блестели, когда она звала его в постель, приглашая взять её, соединить в свои тела. Сердце рвануло раскалёнными когтями ревности. Так же блестели эти бесстыжие глаза, когда Джинни раздвигала ноги перед своими кобелями?!       Со смесью благоговения и отвращения он прикоснулся к холодному, похожему на округлую гору животу. Память безжалостно подкинула зрелище, как неистово ходил тот ходуном, когда Гарри собственными руками, выдавил из Джинни жизнь. От боли тут же немилосердно скрутило в груди. Гарри снял очки, обтер глаза тыльной стороной руки и, чуть помешкав, надел их обратно.       Сколько счастья принесла ему весть, что у них будет малыш. И сколько боли, когда оказалось, что ребёнок не его. Как, как она посмела так поступить?       Гарри вынул из кармана заранее купленные перчатки и скальпель. Ничего, сейчас он узнает, от кого Джинни нагуляла своего ублюдка.       Интересно, каким он окажется, когда Гарри вылущит его на свет? Чёрный, как Дин, лопоухий как Симус или вовсе белобрысая тварь, как Малфой? Скоро, очень скоро правда откроется.       Латекс мерзко стягивал кожу, прилегал так плотно, будто сам ею стал. Но скальпель лёг в ладонь уверенно и надёжно. Гарри глубоко вдохнул и склонился над выступающим животом жены.       Упругое давление мёртвой кожи — и поперёк распахнулся широкий, набитый желтовато-оранжевым жиром рот. Гарри передёрнуло от отвращения, но отступать было поздно. И почему он раньше не замечал, как разжирела Джинни с момента свадьбы? Прямо, как свиноматка.       Скальпель утонул в этом жиру, не сразу найдя прочное препятствие в виде матки.        Пришлось разгребать пальцами. Да, перчатки лишними не были. Несколько разрезов, и наружу хлынула мутная осклизлая жидкость. Гарри задышал ртом, чтобы не чувствовать запаха распотрошённой плоти. Сердце мелко и часто, как насекомое по стеклу, билось где-то в горле, руки предательски подрагивали. Больше от волнения, нежели от жалости. Ведь нельзя же жалеть чужого ублюдка? Правда же нельзя?       Мысль, тяжёлая и вгрызающаяся в душу, терзала, не давала покоя. Прежде, чем Гарри перекрыл жене горло вместе с потоком оправданий, та предложила проверить отцовство маггловскими методами. Заверяла, что всегда предохранялась при встречах с любовниками, что ребёнок может быть только его. Лживая сука. Так ей Гарри и поверил!       Но теперь, когда остался последний шаг, сомнения вернулись, впились когтями и зубами. Что, если она не врала? Что, если Гарри убил собственное дитя?       Он стиснул до скрипа зубы, сузил свирепо глаза. Прочь все сомнения. Она изменяла ему всё это время и соврала в попытке выторговать свою жизнь. Нет, ребёнок совершенно точно не его.       Гарри погрузил руки во влажно поблёскивающее жирными ошмётками мёртвое чрево жены, нащупал в нём окоченевший трупик. С трудом вытянул его наружу, по плечи, дальше не потребовалось.       Слипшие от влаги волосы младенца блестели тёмной рыжиной.       Внутри всё умерло, рухнуло вниз, разбилось вдребезги, рассыпавшись нервным, истеричным смешком.       Гарри обхватил голову, марая волосы грязными руками.       — Как же я тебя ненавижу, — прошептал он и заорал, отшатнувшись от тела с торчащим из его живота рыжим тварёнышем: — Ненавижу, сука!!!       Она не только предала его сама. Отняла заодно и лучшего друга. Рон, как он мог?..