Заткнись!

Беллатрикс сегодня не в духе. Она, кажется, зла на весь мир с того самого дня, как провалилась их операция в министерстве. Еще бы! Пророчество безвозвратно утеряно, тупоголовый мальчишка со шрамом уцелел, Люциус Малфой в Азкабане, как и десяток других Пожирателей Смерти, и это в самый ответственный момент грядущей войны. Белла раздражена и имеет на то все основания. Каждый ее шаг — раскатистое эхо по закоулкам поместья сестрицы и ее никчемного муженька, каждый ее взгляд — метко кинутый в пустоту кинжал. Волшебная палочка не выпускается из рук. Темный Лорд в ярости, он не желает видеть поблизости самую верную, преданную соратницу, готовую целовать ему ступни. Великий и ужасный отослал ее прочь. Тонкие, до мертвенности бледные, но в кровь искусанные губы брезгливо поджаты (на самом деле видно, как они дрожат от обиды и боли, но с какой стати показывать это другим?). От Беллатрикс летят искры почти в прямом смысле слова, и только чокнутый или самоубийца рискнет приблизиться к ней, потому что не бывает в природе настолько самоуверенных волшебников. Укусит. И нет, не как змея, она совсем не из той породы, что предпочитают изысканные яды, она просто-напросто перегрызет глотку к чертям. Развлекаться пытками можно, но сейчас она напряжена ровно настолько, что готова только убивать… Мысли о смерти кузена отнюдь душу не радуют, Лестрейндж фыркает себе под нос, громко вздыхает, и истощенное за пятнадцать лет заключения лицо искажается гневом. Слишком просто. Сириус, порочащий своим существованием род Блэков ровно в той же мере, что и ненавистна сестрица, умер слишком легко, отлетев от ее заклятия в Арку Смерти. Она победила, да… но ведь убила его все-таки эта министерская штуковина. Даже не «Авада Кедавра». Темный Лорд прав, как всегда, разумеется, с этим справился бы и Долохов, и Малфой, и кто угодно еще, возможно, даже Цисси, будь на то необходимость и приказ. А она никчемна и ни с чем не в состоянии справиться, если так разочаровала своего господина… Зал. Гостиная в поместье холодная, как и все остальные комнаты, Нарцисса накрепко увязла в своей печали, настолько, что не хватает времени отвлечься на пару минуток и приказать домовикам растопить камины. Тупые создания привыкли к строжайшей дисциплине, они и шага не сделают без распоряжения своих хозяев. Будь это дом Блэков или Лестрейнджей, то смогла бы управиться и сама Белла, но беда: последний, вероятно, разрушен и не годен для пребывания Темного Лорда, а первый унаследован мерзким полукровкой, мальчиком-который-никак-не-сдохнет, по завещанию двоюродного братца, умудрившегося нагадить Блэкам и своей долгожданной гибелью. Но не столь и важно. В Азкабане приучаешься и к большим лишениям, и после стольких лет под опекой дементоров холодные руки и легкая головная боль самое меньшее из зол. Привыканию и дрессировке поддаются все. Беллатрикс Лестрейдж с показным отвращением морщит нос, затем во всегда переигранном удивлении вскидывает брови. Каблук звонко цокает о камень, сливаясь с хриплым смешком. Голос развалившегося в малфоевском кресле создания низок и груб, в нем проскальзывает утробное рычание, хоть не прозвучала еще ни слова, но Белле он хорошо знаком. Перед ней зверь, пока передвигающийся на своих двух задних лапах и с человечными чертами, но от этого не перестает нести псиной, лесом и мускусом. Головная боль грозится усилиться через час другой, но показывать слабости и делать шаг назад? Разворачиваться и уходить прочь? Представить сложно. Ухмыляясь уголком губ, она подходит ближе. Фенрир Сивый оборотень, волк под человеческой шкурой, но и она тоже хищница. Он знает. В воздухе раскачивается рука, сжимающая палочку, искривленную, как-то ли коготь хищника, то ли приготовившаяся к броску змея. Голос Беллы ленив и размерен, но где-то между слов просачивается раздражение. — Что здесь забыл ты? — она пропускает, как сальный взгляд мужчины предельно откровенно скользит по ее бедру. Пусть смотрит, плевать, куда больше бесит то, что Фенрир упорно игнорирует заданный ему вопрос. — А ты хорошо сохранилась, красотка, я уж думал Азкабан потрепает тебя сильнее. А он даже пошел на пользу, — Белла ошибалась, стоит признать. Покачиваясь на каблуках и подходя ближе, она чувствует, что от Сивого несет не только перечисленным, но еще и звенящим медным привкусом крови. До полнолуния не скоро, вряд ли полу-волку вздумалось поохотиться просто так в критический момент и без спроса господина, а значит тот вернулся с его задания. Судя по оскалу, поручение он выполнил вполне успешно, что по-прежнему не объясняет нахождение этой туши не на полу у ног чистокровных особ. Дурной пес. — Я все равно не пойму, что ты пытаешься пролаять, так что заткнись. И прочь с хозяйского места, неужто они так мало внимания уделяли твоему натаскиванию? Домашние животные должны быть послушны, — Фенрир уже хохочет в голос, его бас ударяется от стен гостиной, бьет по ее головной боли наотмашь, выводит из себя. Как будто тому нравится нарываться сильнее (и разве кто-то пытался доказать обратное?). Он запрокидывает голову, но искоса продолжает ее разглядывать, зная, что черта с два смутит такой невинной вольностью. Таких женщин буквально одна на миллион, и глубоко внутри он радуется своей сегодняшней удаче. — Брысь. — Путаешь меня с домашней кошкой, Беллатрикс? Очень зря, — Сивый наклоняется вперед, его ноги широко разведены, с наплевательством на все рамки этикета и приличия, он буквально занимает собой слишком много пространства. — Почему ты сегодня такая недружелюбная? Голова болит, — Беллатрикс готова метнуть в него Круциатус, потому что оборотень попадает в точку ехидным предположением, — или твой возлюбленный огорчен тем, как знатно ты проебалась в своей последней вылазке? — Инкарцеро! — веревки, вырвавшиеся из палочки прочно опутывают шею и руки Сивого, обездвиживая, и Белла широко улыбается, но, черт подери, вытянутая рука дрожит от гнева. Она могла бы кинуть любое из непростительных, но в последний момент в голове Лестрейндж что-то перещелкивает, заменяя боль или неотвратимую смерть простым обездвиживающим заклятием. На коже оборотня остаются глубокие борозды, алеющая содранная попыткой вырваться кожа. — А теперь сидеть, дружочек. Если твоей дрессурой так плохо занимались, я наверстаю упущенное. Блохастый мешок дерьма должен знать, с кем он разговаривает и как это делать правильно. Изогнутая дугой палочка будто создана для того, чтобы задирать чужой подбородок и смотреть вот так, сверху вниз, на свою жертву. Правда, назвать так взрослого мужчину, рельеф мышц которого переливается при каждом его движении, могла разве что она. Но теперь он обезоружен, не может ни ударить, ни дотянуться до своей волшебной палочки, чтобы снять заклятие. Никчемен и так прост, и Белла уверена, сияй на небе круглая луна и будь перед ней во всей своей красе обращенный волк, она бы точно так же смогла найти способ его укротить. — А теперь слушай меня, хороший мальчик, и мамочка почешет тебе за ушком, — урожденная Блэк истинно аристократичным жестом потирает свободной ладонью острый подбородок, задумчиво прикусывает костяшки пальцев. В темных глазах маслянисто поблескивает что-то, напомнившее разлитый бензин, и это что-то должно непременно вспыхнуть, достаточно одной случайной искры. Веревка на шее душит ровно настолько, чтобы перед глазами поплыли черные точки, но через силу получалось дышать. Тем паче не терять сознания. Сивый на грани того, чтобы сдохнуть по воле одной чокнутой женщины, но почему-то не позволяет наглой насмешке, пусть и искаженной болью, убраться с лица, а взгляду — из ее представшему во всей красе декольте. Всем известно, насколько он извращен, точно так же, насколько роскошной осталась Белла, пятнадцать треклятых лет не видевшая даже солнечного света. Худоба, пролегшие под глазами темно-фиолетовые мешки и губы, отдающие лавандовым оттенком с блеском сукровицы, что так контрастировало со смуглой кожей, — Азкабан не испортил ее, Фенрир прав, он придал ей последний шарм. Ничего удивительного, что удавка на шее, пока что не сулящая к асфиксии, стала таким уместным штрихом. Ничего удивительного, что у него на нее встал. — Белла… — он хочет съязвить снова, но его затыкают, ударяя наотмашь. Не внутренней стороной ладошки, это не изысканная пощечина леди, она бьет чуть согнув руку, костяшками, чтобы связанный точно прикусил язык, мотнув головой. — Беллатрикс. Лестрейндж. Я не для того ношу это имя, чтобы его портило всякое грязнокровное отребье, — во имя всех возможных божеств, смеется эта женщина так, что по загривку пробегает волна мурашек, и инстинктивно руки дергаются в стороны, пытаясь разорвать волшебные путы, вынуждая те впиться сильнее в плоть. Сжать бы до синяков эти бока, сорвать тугой корсет, поблескивающий серебристым узором в полумраке, чтобы сжать зубы где-нибудь на округлости груди, но он может ровным чертом ни — чер — та. и это заводит. Остается хрипло отвечать ей, пусть Белла и приказывает молчать. Хотела бы она этого, давно бы наложила какое-нибудь заклинание тишины. — А может до укуса я был из ваших? Откуда тебе знать? — от хрипоты голос взаправду напоминает скорее что-то нечеловеческое, но уж точно не лай. Хотя Фенриру неожиданно хочется заскулить, когда острое колено опускается точно между как и раньше разведенных ног, болезненно надавливая на возбужденный член. Ведьма перемещает вес на свою согнутую ногу, облокачиваясь на кресло и вынуждая оборотня зарычать громче. О да, теперь понятно, от чего таких потаскух в определенные времена норовили сжигать пачками, пара-тройка десятков подобных ей запросто бы перевели весь мужской род. Но вслух подобного Сивый никогда и ни за что не скажет, потому что на самом деле не считает ее шлюхой. Его градация окружающих людей в принципе куда проще. Например, он считает Беллу ахуительной. — Был бы ты чистой крови, то после укуса оборотня сразу же покончил бы собой, — кончик палочки касается того места, где грубая веревка охватывает кадык, заставляя натянуться нити сильнее. — А ты жив. И сроднился со второй личиной, я даже не всегда понимаю, что за мерзостное существо передо мной. — Мерзостное? Учитывая, что ты по мне весьма заметно течешь, весьма противоречиво, — ноздри, как бы подтверждая сказанное, расширяются, когда Сивый глубоко втягивает воздух, но спустя мгновение давится им же от боли. На этот раз не магической, просто острые ногти Лестрейндж уходят глубоко в его плечо, с которого легко стянулась до пояса расстегнутая рубаха. — Так ты хочешь, чтобы я помер? — О, нет. Не совсем, — ее горячее дыхание на самой кромке острого уха, — сейчас куда увлекательнее видеть тебя живым, — от чего пробирает сильнее, от шепота или от зубов, укусивших мочку почти в кровь, Сивый не знает. Но знает, что внутри беснуется волк, вынуждающий поднять связанные руки, задирая максимально высоко черную шуршащую юбку со всеми ее слоями. Волк хочет обладать самкой. Волку на сегодня, судя по горящим глазам Беллатрикс и ее телу, властно вдавившему его в спинку кресла под жалобный скрип кожи, придется поумерить свои интересы и смириться с поводком. Для разнообразия Фенрир, быть может, и не против, он не знает, согласился ли бы на такое специфичное развлечение добровольно, но, благо, мнения его никто не спрашивает. Белла продолжает, и остается на нее полагаться. В конце концов, это не их первый раз, пусть они и делают такой вид. Не первый раз и после массового побега из заточения Пожирателей Смерти. Единожды и ничего не повториться, как вовремя первой магической войны не повторялось за спиной Родольфуса практически еженощно. Мужчинам Беллатрикс предстояло уяснить раз и навсегда, что искренне верна она только Темному Лорду и их общему делу, и, например, мужу было с этим смириться гораздо сложнее, нежели тому же любовнику. Фенрир Сивый не собственник, как бы то не было удивительно, а иметь в приятной компании в скучнейшие вечера такую гордую и дерзкую особу уже достаточно для хорошего времяпрепровождения. Иметь честь оказаться обхваченным ее ногами и с расчерченной багряными царапинами спиной отдельное удовольствие. Да хоть всего бы исполосовала, это же Белла, ее невозможно не хотеть. Она одним взмахом расправляется со шнуровкой корсета, сбрасывает его на пол, помятая черная блуза также чудесным образом сама на себе расстегивает пуговицы, распахиваясь в стороны, и впервые изменения так режут глаз. Ребра выдаются сильнее через тонкую кожу, все кости и изгибы стали в десятки раз заметней. Пока Сивый устраивал свои дела, забыв о смерти Темного Лорда и не помышляя о воскрешении такового, Беллатрикс каждый день думала о том, как бы не умереть во сне в своей же камере, на грязном полу в изношенных тряпках, разваливающихся по швам, стоило ей попытаться свернуться клубком. На теле парочка незнакомых ему шрамов, на ключицах и внизу живота, и Фенрир сам поражен, как хорошо он его помнит. Она, конечно, сошла с ума пуще прежнего. Она могла забыть о многом… Пальцы сжимают его спутанные сальные волосы на затылке, оттягивая голову назад, заставляя смотреть не на грудь с темными ореолами сосков и впалый живот, а в черные блестящие глаза, и утверждают совершенно обратное. Она все прекрасно помнит. Колено ритмично покачивается, трение о член возбуждает насколько это возможно, остается сжимать челюсти до скрипа клыков, чтобы не застонать. — Ты хочешь туда. Хочешь войти в меня, верно? Рядом со мной столько лет не было мужчины, только ты… сколько там, месяцы назад? Чувствую себя девственницей, с самого Азкабана не могу отделаться от такого наваждения, будь оно проклято, а ты бы хотел быть первым у меня, верно? О да, это бы могло подтвердить права на меня, сделать твоей сукой, — Беллатрикс дергает удерживающей его рукой так, что искры летят перед глазами, а колено таки вышибает недовольный злобный скулеж, — вот только это не получилось даже у моего законного мужа, присвоить меня. Так что будь хорошим мальчиком. К ноге. — Белла, лапушка, твои грязные речи могли бы подействовать на какого-нибудь юнца, — Фенрир спокойно меняет свое положение, касаясь его спины, Лестрейндж ощущает, какая мощь в каменных мышцах, в этом теле получеловека-получудовища из ночных кошмаров, — тебя я хочу заполучить в любом раскладе. Сивый делает то, что требовалось от него изначально, он освобождает кресло, на котором секунду спустя устраивается Беллатрикс, точно копируя его положение. Оборотень, громоздкий и неуклюжий, в нем нет ничего от аристократичной грации, опускается на колени, грубая кладка отрезвляющей болью врезается в колени, и он ждет. Слабые надежды взять верх не сбываются, потому как над головой раздается короткий, но громкий и веселый женский смех, а одна обнаженная вздернутой вверх юбкой нога легко опускается на плечо. — Почему медлишь? Руки я освобождать не буду, не надейся, — лукавая улыбка, взлохмаченные волосы, падающие на лицо, чуть склоненная на бок голова. Провальная попытка изобразить мисс-само-хладнокровие, не с ее темпераментом и не когда ей самой настолько хочется от него продолжения. Бессмысленная игра, но до сих пор почему-то остающаяся обоюдной. Фенрир наклоняется, чтобы широким лижущим движением пройтись по вульве, всей поверхностью языка ощущая жар, влажность, ее возбуждение, вкус и ноты которого отличаются от собственного. Он подстраивается от потребности этой женщины, вероятно, просто потому что только с ней можно сказать, что ты заразился ее безумием. Кончик языка раздвигает половые губы, дразня отстраняется, пока нос утыкается в жесткие вьющиеся волосы на лобке, он трется совсем близко, колит нежную кожу своей щетиной, но не продолжает, пока не добивается короткого звука, исполненного недовольства и предвкушения. Белла знает, что это приказ. На самом деле, это стон. Язык возвращается, надавливает на клитор, возбужденный и набухший, и Лестрейндж видимо что-то не по вкусу, раз веревки сдавливаются на миллиметр-два. Язык нажимает сильнее, неглубоко толкается внутрь, обхваченный горячими стенками, после возвращается к более чувствительной точке и ускоряет ритм. Ей нравится. До порозовевших щек, до учащенных шумных вздохов. В какой-то момент на столько, чтобы отложить палочку, втянуть от напряжения живот и задышать шумно, поверхностно. Левая рука царапает подлокотник, правая — шею, лопатки Фенрира, член которого истекает пропитавшей штаны смазкой и ноет так сильно, что удается думать ровным счетом о двух точках своего организма. И то ли виноват язык оборотня, — у него неизменные зверино-острые уши и клыки, так почему бы и языку не быть по волчьи невозможно длинным и изворотливым, — то ли такое длительное отсутствие ласки… Но Беллатрикс едва удерживается, чтобы сразу не изогнуться вот так дугой, сильнее прижимая к себе голову мужчины, разрываясь от того, чтобы или сильней развести ноги, или сжать их, максимально усиливая соприкосновение. Ей хорошо. До онемения, до выпада из реальности и неги, заглушивших тупую головную боль. — Хороший мальчик, — протягивает Белла, и затем с саднящих и стертых запястий пропадает часть пут, — ты заслужил награды, ты так считаешь? Но пока что я оставлю тебе этот ошейник, как любому выдрессированному домашнему псу. О да. Сивый готов получить свою награду, он приподнимается, чтобы разделаться с завязками на своих штанах, пока сам не лишился рассудка от похотливого желания хоть как-то коснуться члена, чтобы выше задрать платье и аккуратно сжать небольшую грудь, обхватив губами сосок. Только сейчас Фенрир замечает что для бессрочного отдыха в Азкабане ее груди слишком уж налиты, не так видны даже синие венки, близко расположенные к коже, да и живот… он не впал, как у скелета, как полагалось бы, как показалось, когда только был снят корсет. Беллатрикс снова раздражена, так как отмечает его заинтересованность и неверие в то, что складывается вполне логично в одну общую картину. — Тебя это не касается, — злобно шепчет женщина, напряженная, как перетянутая на музыкальном инструменте струна. — Либо ты хочешь и идешь дальше, либо отправляешься к… — Само собой, я ни о чем и не спрашивал, — низким голосом огрызается Сивый, прижимаясь бедрами меж ее скинутых с него, разведенных ног, притираясь к ним. — И я хочу. Хочу тебя. Просто не думал, что ты отважишься отдаться кому-то целиком… Да и кто... — Ты ни о чем не знаешь. От случайного откровения ничего не меняется, наоборот, все становится как-то гораздо проще. Беллатрикс настолько расслаблена, что даже узкие стенки принимают его без особенно болезненных ощущений, мышцы растягиваются под знакомым давлением, хотя это и в десятую долю не так приятно, как его язык, но можно и потерпеть. В конце концов, она весьма умышленно изводила его так долго. Член даже в человеческой форме высокого, огромного мужчины движется резко, природной смазки обоих не хватает, чтобы сгладить трение до конца. Головка упирается в изгиб внутри, ибо Белла полусидит, притянутая за талию, в самом неудобном за весь богатый любовный опыт положении, затекшие ноги сводит судорогой. Оборотень перевозбужден настолько, что не может сдерживаться долго, ему хватает тесноты, жара, ее движений навстречу, ее пульсации и укусов, приходящихся куда попало, таких сильных, будто он занимается сексом не с колдуньей, а с чертовой вампиршей. Несколько толчков, и Фенрир кончает, наваливаясь на женщину всем телом, облегченно отмечая, что с истерзанной шеи пропадает последняя петля. Она даже расщедривается на поцелуй, протискивая в его рот юркий язык и очерчивая контуры острых волчьих клыков. Он глубоко вздыхает, позволяя им обоим пять-десять минут покоя (сколько они уделили друг другу времени в общей сложности? Полчаса, час?), прежде чем подняться. — Ничего не было, — прикусывая кончик волшебной палочки проговаривает Белла, ставшая на редкость задумчивой. Взгляд ведьмы теряется где-то в бездонном омуте черноты камина, нога, обутая в туфлю, что-то чертит со скрипом на полу. Одинокая. Нет, такие мысли приходится гнать от себя прочь. — И ничего никогда не повторится, — соглашается, поправляя одежду, Фенрир, теперь впервые убежденный в этом сам. Он видит, теперь под другим ракурсом, что животик Лестрейндж выпирает более чем совершенно явно, и там явно не наследие Родольфуса. Супружеская чета прожила без потомства приличное количество годков своей брачной жизни, и ничего не говорит о переменах в их отношениях к началу второй магической войны. Либо таковы последствия того спонтанного раза именно с ним, когда Белла вновь примкнула к рядам воскресшего Темного Лорда, либо сам Тот-Кого-Нельзя-Называть… Все могло бы быть когда-нибудь иначе, если бы он не был в половину таким жестоким, а она не зависела от отравляющей ее влюбленности и идолопоклонничества… возможно, они стали бы кем-то другими. Но Беллатрикс сегодня точно не в духе и ему лучше убраться подальше.