Лихорадка

Назир заносит меч над головой; сердце бьётся быстрыми, неровными ударами, точно пленник, мечущийся в клетке рёбер. Дрожащие пальцы со всей силы вцепились в рукоять гладия — без него он умрёт. Удар ногой в бок, и он падает навзничь, тело скручивает от боли — но уже через миг Назир вкладывает всю её силу в атаку. Взмах клинка, и лезвие встречает упругую плоть, легко рассекая кожаный доспех. Крик от боли вливается ему в уши, и в какой-то момент сирийцу кажется, что кричит он сам. Рана, нанесённая римлянину — точь-в-точь как та, от которой он пал в лесу, убегая из шахт. Назир рванул меч обратно, из тела солдата, и вспомнил то чувство — слепящая, жгучая боль, когда меч покидает тело, и агония вслед за тем. Агония, на которую он только что обрёк человека. Воин выронил оружие и упал на землю, зажимая рану. Тяжело дыша, Назир поднялся на одно колено, навис над бойцом, занёс меч, целясь в горло… И замер, не в силах решиться. Сколько раз его предупреждали — не сомневайся, не жалей. Они снова и снова тренировались с Агроном, и самой главной бедой Назира по-прежнему оставались сомнения. Добей, приказал он себе, почему ты не можешь? После всего, что случилось, его ненависть к римлянам стала только сильней. Назир примкнул к восстанию, стал частью его, заслужил доверие лидеров. И этот человек пытался его убить, так почему не отплатить ему тем же? Сириец глубоко вдохнул, сдвинул брови, решаясь, и вновь занёс меч, готовясь пронзить горло врага… Но тут раздался слабый, сдавленный голос: — Прошу тебя, — прошептал он — Назир вздрогнул, — не убивай. И солдат в глазах Назира внезапно стал человеком. Назир увидел юное, испуганное, полное боли лицо и мольбу в глазах странного, золотисто-зелёного цвета. Сириец знал, что тот чувствует, знал по себе, каково это — слышать, как жизнь медленно вытекает из вен, и ни к кому ещё Назир не испытывал такой жалости. Никогда ещё так сильно ему не хотелось проявить милосердие. — Назир! — сириец мгновенно обернулся на голос: это был Агрон, с головы до ног в крови поверженных римлян; чумазое лицо его сияло улыбкой. — Прикончи римское дерьмо и пошли в лагерь! Назир медленно обвёл глазами хаос, что сам сириец, Агрон и другие оставили на своём пути. Столько мёртвых тел, и среди них столько римлян. Никому не сохранили жизнь, не пощадят и этого, дрожащего у его ног. Назир обернулся к солдату и понял, что не в силах встретить умоляющий взгляд. Он судорожно вдохнул и произнёс: — Я убью тебя быстро. Лицо римлянина дико исказилось. И он закричал. Остриё меча оборвало этот крик, солдат захлебнулся собственной кровью. Он умер мгновенно, но Назир ещё какое-то время смотрел на него. В последний миг лицо воина смягчилось, боль покинула тело. Казалось, теперь он обрёл покой, хотя Назир был бы рад не причинять ему и тех недолгих мучений, пока его сердце ещё билось. Ладонь опустилась ему на плечо, выводя из задумчивости. — Наконец-то ты снова взялся за меч, малыш. Поднявшись, он обернулся к Агрону. — И как ощущение? Сирийца вдруг прошил острый страх: что если слабость, которую он ощутил в себе, обнаружили? Агрон был далёк от сомнений, с которыми только что боролся Назир. И ответ, сорвавшийся с его губ, скрыл истинные чувства, утаил их за неясностью слов. — Почти как раньше, — проронил сириец, посмотрев на меч в руке, и принялся вытирать лезвие об одежду, уже измазанную кровью. — Может, чуть по-другому. Он убрал меч в ножны и только теперь, почти солгав, вновь поднял глаза на Агрона. Тот не ответил; только, протянув руку, отвёл выбившуюся прядь со лба Назира. На мгновение показалось, что германец потерялся в этом жесте, хотя и очень быстро пришёл в себя. — Идём, — позвал он и, нацепив усмешку, похлопал Назира по плечу. — Бери оружие римлянина и возвращаемся к храму. Агрон направился к людям невдалеке. А Назир словно оказался в капкане — этот убитый воин и странное, рассеянное выражение на лице Агрона… Шевелись, сказал он себе, и снова повернулся к солдату. Он взглянул всего раз, уже зная — это лицо навсегда врежется в его память. Поспешно схватив чужой меч, Назир попятился. Замер на миг, но тут же приказал себе поскорей догонять своих. А догнав, как в тумане побрёл к святилищу, что стало им домом. Мыслями Назир остался там, на поле боя. Как звали того воина, что молил о пощаде и этой мольбой проложил себе путь в его разум? Теперь это никогда не узнать. Ещё одна пытка. * * * — Агрон… Гладиатор оторвался от раскрытой карты: у входа в комнату застыла Невия. Увидев тревогу на её лице, Агрон резко выпрямился; сердце пропустило удар. — Назир? — спросил он, уже зная ответ. Что ещё могло привести её к нему, в час, когда остальные, в безопасности, под защитой Спартака, давно спят? Она кивнула, подтвердив опасения. Агрону немедленно представилось худшее. Назир снова был ранен, и теперь истекает кровью. Или какая-то болезнь, вспыхнув, забрала его среди ночи. Даже не взглянув на Спартака, с которым планировал этапы восстания, Агрон бросился из этой комнаты в другую, крохотную; Назир изредка делил её с повстанцами — когда не ночевал в объятиях германца. Невия следовала за ним: — Я сразу побежала к тебе, — шептала она, — не знаю, что с ним случилось… Агрон свернул за угол и увидел Назира. Тот лежал на полу, на боку, скрутившись, словно от боли, и часто — слишком часто! — дышал; на лбу блестели капельки пота. Гладиатор опустился перед ним и, потянувшись, кончиками пальцев провёл по влажной брови. К удивлению Агрона, жара не было. Не было лихорадки. — Назир, — прошептал Агрон, коснувшись ладонью щеки сирийца. Нет ответа, даже ресницы не дрогнули на звук его имени. — Назир, — позвал чуть громче. — Назир!.. Сириец вздрогнул, глаза его широко распахнулись, в них отразились боль и страх. Он обхватил себя руками, прикрывая свежий шрам на животе, тот, что совсем недавно затянулся. И только тут Агрон понял, что произошло. Ночной кошмар. Какой-то ужас прокрался в сон к сирийцу. Агрона захлестнуло волной облегчения; он тяжело осел на пол и сгрёб Назира в объятия. Всего лишь сон. Ни страшной болезни, ни смертельной раны. Просто дурной сон. И пусть сириец всё ещё мелко дрожит, это скоро пройдёт, и то, чего Агрон боялся больше всего на свете, не случится. По крайней мере, не сейчас. Гладиатор зарылся носом в волосы Назира и прикрыл глаза, почувствовав, как тот сильней вцепился в стиснувшие его руки. Ночевавшие в комнате повстанцы проснулись от шума, и Невия, замершая в дверях, жестом попросила их уйти. Поглощённые друг другом, ни Назир, ни Агрон не заметили этого. Агрон обнимал Назира, а тот вцеплялся сильней в то, что, он знал, было живым, настоящим. Текли минуты, и вскоре нервное дыхание Назира стало тише, дрожь ушла, хотя Агрон ещё чувствовал бег учащенного пульса. — Что тебя тревожит? — спросил он шёпотом, еле слышно — как будто иначе сириец снова окунулся бы в кошмар. Чуть отстранившись, Агрон заглянул ему в лицо. Тёмные глаза избегали его взгляда, совсем как утром. Тогда ещё, увидев, как Назир отвернулся от мёртвого римлянина, Агрон почуял неладное. Назир молчал. Германец осторожно развернул к себе его лицо, заставив посмотреть в глаза. — Расскажи мне, — мягко попросил он, — чтобы я смог изгнать это из твоих мыслей. — Как же сильно он должен был любить этого сирийца, если готов был стать на пути любой угрозы, даже дурных сновидений. Недолгая тишина. Назир медленно, глубоко вдыхает. И наконец: — Он просил меня сохранить ему жизнь. Умирая, он умолял меня. Так значит, всё-таки воин. Агрон упрекнул себя, что не придал значения той сцене. Быть может, Назир избежал бы кошмара, вызвавшего столько мук. — Под страхом смерти каждый бы молил, — отозвался германец. Бессчётное множество бойцов пало от его рук, не прося пощады, и всё равно он не оставил им шансов. — Я знаю, что он чувствовал. Я был на его месте, с той же раной, истекающий кровью, и я так же отчаянно хотел жить, — шёпотом признался Назир. — И всё равно я убил его. Агрон тысячу раз говорил, рабы — не гладиаторы. Они не приучены к жестокости, в то время как бойцы, покинувшие лудус, наблюдали кровопролитие и терпели боль изо дня в день. Они стали бесчувственны. А бывшие рабы вроде Назира каждый предсмертный вздох сражённого римлянина ощущали как свой. — Непросто иметь дело со смертью, — Агрон легко коснулся шрама на животе сирийца, и Назир накрыл его руку своей, переплетая пальцы. — Подумай о том, что, будь у него шанс, он бы отнял твою жизнь. Несмотря на всю твою боль. — Знаю, — пробормотал Назир. — Я говорил себе то же. Но он всё равно преследует меня во сне. Агрон вдруг ощутил острую, жгучую беспомощность. Он ненавидел дух этого римлянина, который смог добраться до Назира, ранить его, и Агрон не в силах был остановить это. — Ты должен рассказать мне обо всём, что тебя беспокоит, — мягко, но настойчиво повторил он. Тишина — и вновь сириец отводит глаза, на лице мелькает волнение. — Я не хотел, чтобы ты счёл меня слабаком. Так вот почему Назир не пришёл к нему! Страх, что его уличат в слабости. Агрону бы это и в голову не пришло. Он осторожно опустил Назира на пол и, вытянувшись рядом во весь рост, тихо прижался к сирийцу. Жёсткими пальцами отвёл влажные пряди со лба Назира, посмотрел ему прямо в лицо. — Я не вижу слабости, — помолчав, проговорил он. — Только сострадание. Великие люди проявляли его, — кончиками пальцев обвёл ухо Назира, убирая ещё одну прядку. — Сострадание остановило руку Спартака, когда любой другой убил бы тебя за покушение. — Значит, я должен был пощадить римлянина? Агрон тряхнул головой: — Нет. То было не время для милосердия. Спартак пощадил тебя, увидев в тебе преданность. Огонь. То, что ты увидел в солдате, было страхом смерти. Такое не стоит спасать. Агрон повернул к себе лицо Назира, требуя внимания. — В том, что ты сделал, много силы, — убеждённо произнёс он. — Силы в желании проявить милосердие, даже зная, что это невозможно. Ты сделал, что должен был. Это говорил человек, без колебаний отнимавший жизнь у любого, кто вышел против него на аренный песок. Но ведь было время, когда и Агрон сомневался перед тем, как убить. Оно было в прошлом каждого воина, даже если длилось секунды. Агрон вытащил всё это из памяти, чтобы дать Назиру совет, в надежде успокоить его. Назир какое-то время колебался, но потом всё же кивнул, соглашаясь. Коснувшись руки на своей щеке, он притянул её к губам и поцеловал ладонь. Потянувшись к нему, Агрон украл этот поцелуй с губ сирийца. А отстранившись, обрадовался, увидев слабую улыбку в ответ. Значит, слова Агрона всё же принесли покой. Хвала богам. — Останься, — прошептал сириец, — будь со мной в моих снах. Сорвав ещё несколько поцелуев, Агрон наконец позволил сирийцу уснуть. Но в этот раз Назир отправлялся навстречу сновидениям в кольце крепких рук, и какие бы кошмары не грозили ему, в объятиях Агрона он в безопасности. Он будет спать безмятежно.