Главная омежья добродетель

Тэхен сплевывает кровь на асфальт и, тяжело привалившись к грязной кирпичной стене, смотрит наверх, туда, где с красочного баннера ему фальшиво улыбается красавец-омега. «Счастлив быть омегой», — гласит огромная подпись. Кажется, это реклама каких-то новомодных Ф-духов, * которые сулят привлечь внимание самых красивых и успешных альф каждому замухрышке, Тэхен не уверен, да ему и плевать. Он утирает рот рукавом, разглядывая холеную, лоснящуюся кожу модели и его округлые румяные щечки, а в груди копошится жгучее желание содрать приторный баннер к чертям. Он ненавидит все это сладенькое дерьмо, льющееся с экранов телевизоров, интернет-рекламы, из книг, попсовых песенок и, что самое поганое, изо ртов окружающих его людей. Он назубок выучил все главные постулаты о том, каким должен быть настоящий омега — их вдалбливали в Тэхена с таким упорством и рвением, что он может продекламировать каждый, даже если его разбудят ночью, и ни разу не запнуться. Настоящий омега должен быть красивым и ухоженным (но красиво одеваться только для своего альфы, иначе все будут считать его шлюхой); умным и образованным (но не умнее и не образованнее своего альфы); хорошо воспитанным, не скандалящим по поводу и без; умелым в сексе (но быть девственником, выходя замуж); вести хозяйство и создавать дома уют. Настоящий омега должен всегда ждать своего альфу, но не сметь требовать отчета, где и с кем тот проводит время; он не должен работать, но просить денег на свои нужды тоже не должен, а если вдруг работает, то на низкой должности и ни в коем случае он не должен получать больше своего альфы. Настоящий омега должен всегда быть стройным и подтянутым, но не должен тратить на это денег и пропадать в спортзалах; он должен быть разносторонне развитым и интересным собеседником, но центром его мира должен быть его альфа. Настоящий омега должен… список можно продолжать до бесконечности, но самое главное — настоящий омега должен быть терпеливым. «Терпение — главная добродетель омеги, Тэхени», — любит говорить его папочка, и Тэхен не раз хотел предложить тому вытатуировать эту фразу себе на лбу, чтобы он мог восхищаться своей мудростью каждый раз, как подходит к зеркалу. Тэхен слышал ее столько раз, что слова скрипят на зубах лимонной кислотой, заставляя лицо кривиться (и приходится спешно прикрывать рот рукой, не то лекция грозит затянуться часа на три — знаем, плавали). Папочка, впрочем, понимает все и так, и в последнее время охи-вздохи «в кого ты такой уродился», «ты никогда не найдешь себе альфу» и «что же с тобой стало, ты ведь был таким хорошим мальчиком» становятся обыденными темами разговоров за семейным ужином, сопровождаемые смешками от младшего брата-альфы и строгими взглядами а-отца.* Самое смешное, что Тэхен не хулиган. Он не прогуливает универ, как не прогуливал школу в юности, не грубит родителям, никого не задирает и не отжимает телефоны в подворотнях, не уходит в запои и не трахается напропалую, он всегда с уважением относился к старшим и старался быть почтительным сыном. Но, оказывается, быть почтительным сыном недостаточно, если ты не обладаешь главной омежьей добродетелью — терпением. А Тэхен терпеть не хочет.

***

Судьба распорядилась так, что он рос типичным омегой из хорошей семьи. Его воспитывали в лучших традициях, у него были традиционно омежьи игрушки и одежда, милые омежки-друзья и типично омежья внешность. Большие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, прямой нос, правильные черты лица, густые волосы, тонкие ручки-ножки и довольно субтильное телосложение. Тэхеном восхищались, и его жизнь была похожа на сказку, пока он ходил в младшую школу для омег. Но так как родители всерьез обеспокоились его образованием («ты должен хорошо учиться, чтобы найти себе хорошего альфу»), то отдали его в смешанную школу с углубленным изучением иностранных языков («омега, говорящий на нескольких языках, ценится куда выше»). И вот тут-то начались проблемы, потому что, как выяснилось, в отличие от вымышленных принцев-альф реальные мальчишки из плоти и крови в обморок при виде миловидного омежки падать не спешили. И в рыцарей играть тоже. А хиляка-Тэхена с его живым непосредственным характером, наивностью и непомерной любовью ко всему живому стали задирать, дразнить и обижать. «Ты просто им нравишься, — говорил папочка, когда Тэхен впервые пожаловался на хулиганов. — Это альфы, они иначе не умеют. Ты должен быть терпимее к ним». Папочка не будет говорить неправду, решил маленький Тэхен, а значит, он должен был стараться лучше. И он старался. Выказывал дружелюбие даже самым рьяным обидчикам, улыбался сквозь боль, чтобы после добежать до уборной и реветь там до икоты, кусая губы от жгучей обиды и понимания, что раз у него не получается подружиться, то он какой-то не такой. Со временем обидчикам он стал неинтересен, и все немного поутихло, но ровно до тех пор, пока в ту же самую школу не перевелся его младший брат. Чон был младше него на два года, и в детстве они неплохо ладили: Тэхен в братике души не чаял, но в средней школе все изменилось. Чон, активный и задиристый не по годам, быстро выбился в предводители местной шайки и стал задирать брата. Тэхен пытался разговаривать с ним, как взрослый, плакать и грозиться нажаловаться старшим — ничего не помогало, Чон становился все наглее и хитрее. Он рос быстро, и хотя все еще оставался ниже Тэхена, благодаря занятиям тэквондо уже был куда сильнее него, и справиться с ним для омеги не представлялось никакой возможности. «Будь более терпимым, Тэхени», — примирительно улыбался папочка год спустя, забинтовывая Тэхену руку, когда мальчишки из параллельного класса во главе с Чоном снова его побили, потому что посчитали слабым и неспособным дать отпор. В общем-то, не прогадали — Тэхен оставался все таким же хилым, как и раньше, ведь единственный спорт, что был в его жизни — это занятия физкультурой в школе. Потому что омегам не пристало. Потому что накаченный омега — это некрасиво, не по-омежьи и вообще. Поэтому терпи, Тэхен, ты же омега. «Твой братик — альфа, доминирование у него в крови, ты должен понять это», — сказал папа, когда Тэхен, дрожа от страха, сообщил, что Чон пробрался к нему в комнату ночью и едва не изнасиловал, пока он спал. Понять. Понять, простить и, наверное, задницу подставить. Чони же долгожданный сын-альфа, а ты, Тэхен, омега. Поэтому молчи и терпи, тебе еще замуж выходить, не то кто ж тебя такого возьмет. «Ты должен быть благоразумным и не давать поводов для провокаций, Ким Тэхен, ты же омега», — выговорил ему учитель, когда Тэхен в порванной рубашке и брюках выполз из подсобки со спортинвентарем, куда его загнали те самые мальчишки. Его не «распечатали» только благодаря чуду — одному из парней позвонили, и они все свалили, не закончив начатое. Но на полную отчаяния попытку воззвать к справедливости учитель лишь равнодушно пожал плечами: «Иногда можно и потерпеть». Апогей наступил, когда брату исполнилось шестнадцать. К тому моменту они уже учились в разных заведениях: Тэхен уговорил родителей на старшую школу с уклоном в искусство, благо, от сына-омеги не ждали, что он продолжит дело отца в адвокатской конторе, а Чон поступил в математическую школу. В старшей школе Тэхена никто не трогал, но и друзей заводить было сложно: омеги обсуждали, по большей части, альф и модные журналы, а к альфам Тэхена не тянуло совершенно. Его течки проходили болезненно, но купленные на карманные деньги подавители спасали ситуацию; брата гоняли сперва с экзаменами, а после — в школе, и дома они почти не пересекались, и Тэхен начал думать, что жизнь налаживается. А потом у Чона наступил первый гон, и все полетело в тартарары. Если его первые приставания можно было списать на околодетские шалости — да, Тэхену было чертовски страшно, да, Чон трогал его весьма недвусмысленно, но он видел, что брат делает это больше из желания напугать, напиться чужим липким страхом и самоутвердиться, чем по-настоящему трахнуть. Он заводился от собственной крутости и, наигравшись, обычно оставлял измученного Тэхена в покое, а когда началась чехарда с учебой, то и вовсе про него позабыл. Но то ли гормоны снесли ему башню совсем, то ли Тэхену лишь казалось, что он успокоился, но когда Чон однажды сломал в его комнате замок и заявился на порог, Тэхен понял: шутки кончились. От Чона веяло возбуждением — настоящим, взрослым, а глаза горели так страшно, что Тэхен едва не обмочился, а в голове стучало: бежать-бежать-бежать. Но бежать было некуда. Сам процесс Тэхен запомнил смутно. Чужое тяжелое тело поверх собственного, скрип старой кровати, грубые прикосновения и закрывающая рот ладонь, мокрая от слез подушка и боль, много боли. Боль была настолько всеобъемлющей, что Тэхен барахтался в ней, как посреди огромного бескрайнего океана без шанса на спасение. По бедрам текло горячее — он знал, что увидит на простыне и бедрах кровавые разводы, — но физическая боль была не такой сильной, как боль душевная. Боль от осознания того, что это его младший брат сейчас двигается в нем, приговаривая, какая узкая у него дырка и что он создан для того, чтобы его вертели на хуях. Боль от осознания себя чертовски грязным и испорченным. Беспомощным, совершенно беспомощным. Раздавленным. Тэхен помнит, как после лежал на постели, испачканной кровью и чужой засохшей спермой, и слепо смотрел в потолок. Хотелось вымыться, но сил не было совершенно — только лежать бесформенной массой, поскуливая от боли в порванной заднице, и вдыхать удушливый запах секса. На следующий день у него поднялась температура, его лихорадило — проход воспалился и горел, а вместе с ним и все тело. Тэхен помогать ему заживать не хотел принципиально — корчился от боли, плача лишь от мысли о необходимости испражнения, но ему казалось, что, страдая физически, он сможет очиститься, но на деле она лишь напоминала о произошедшем, не давая забыть ни на секунду. Вызванный врач — пожилой лысоватый бета — быстро поняв причину лихорадки, начал было читать лекцию о том, что секс — это очень серьезно и что Тэхен еще очень молод и торопиться не стоит, но замолчал, увидев воспаленные и припухшие от слез огромные глаза. «Я не хотел…» Это все, на что хватило тэхеновых сил; ему отчего-то казалось важным, чтобы хоть кто-то узнал о том, что случилось с ним, чтобы хоть кто-то пожалел и сказал, что он ни в чем не виноват. Возможно, что-то такое было в его взгляде, может, свою роль сыграли и оставленные на запястьях синяки, но врач посмотрел уже с искренним беспокойством и, нахмурившись, сказал, что немедленно сообщит родителям и что нужно обязательно написать заявление в полицию и наказать преступника, и Тэхена словно окатило ледяной водой. Перспектива предать дело огласке вместо желаемого успокоения принесла лишь страх, а в голове забилось отчаянное: «нет-нет-нет». И пугающее понимание: если родители узнают, они ему не поверят, а если и поверят, то написать заявление не дадут все равно — да и на кого писать, на собственного брата? Если хоть одна живая душа узнает о том, что Чон изнасиловал его, их семью покроют позором, от которого отмыться не сможет никто: ни Чон, ни родители, ни сам Тэхен. Он не получит сочувствия, только пожизненное клеймо и осуждение за то, что «загубил будущее такому перспективному мальчику». Поэтому Тэхен вцепился врачу в руку и сквозь слезы отчаянно замотал головой. Тот долго смотрел на него изучающим взглядом, а после вздохнул и, выписав заживляющую мазь и какие-то таблетки, ушел, оставив Тэхена одного. Позже он узнал от о-отца,* что врач сообщил, что недомогание вызвано какими-то омежьими особенностями и рекомендовал полный покой и постельный режим. И Тэхен сам не знал, отчего плакал сильнее: то ли от благодарности, что врач сохранил его тайну, то ли от разочарования по той же самой причине. Наверное, как-то так и ломались люди. «Болезнь» выбила Тэхена из колеи на полторы недели, и все эти дни он провел в одиночестве, скрючившись в позе эмбриона в углу комнаты и разглядывая обои на противоположной стене. Собственная постель была противна: Тэхен изрезал то постельное белье и тайком спустил в мусоропровод, сказав родителям, что не знает, куда оно делось. Спать на ней он не мог; собственная комната давила, не давая нормально дышать, но постельный режим и физическая слабость не оставляли возможности разгуляться. Тэхен изгрыз себе все ногти, на запястьях, животе и бедрах прибавилось царапин от ногтей и канцелярского ножа. Отвращение к себе достигло своего апогея на двенадцатый день, когда пришла пора собираться в школу. На Тэхена из зеркала смотрел бледный омега с всклокоченными волосами, осунувшимся лицом, искаженным гримасой страха. Он отшатнулся, бросил в зеркало школьный рюкзак, сбивая его со стены, а сам забился в угол и, сжавшись в комок, раскачивался из стороны в сторону, держась руками за голову и игнорируя все требования о-отца выйти из комнаты. Когда истерика улеглась, оставив после себя лишь зияющую тьмой пустоту, Тэхен четко понял: ему никто не поможет. Вот она, та самая точка невозврата, после которой жизнь — на «до» и «после». Он сломан, очернен, он достиг самого дна, и дальше ему лишь два пути. Он может остаться здесь, погрязая в ненависти и жалости к себе, и тогда все останется по-прежнему. Он снова будет «терпеть» изо дня в день, как «приличный омега», и произошедшее повторится снова. И будет повторяться до тех пор, пока Тэхен не сдохнет — не с Чоном, так с другими людьми. Он не в сказке и не в бульварном романе, где появился бы какой-нибудь красавчик и спас его из пучины отчаяния и вновь научил любить себя и весь мир — он, Тэхен, один. И никто его не спасет. Но он может попытаться что-то сделать сам. Попытаться изменить свою жизнь, попытаться перестать быть безмолвной жертвой, которую можно пинать столько раз, сколько захочется. Встать и прогрызть себе путь наверх, к жизни без страха и ненависти. Наверх или вниз, Тэхен, третьего не дано. Наверх или вниз. Наверх или…? _________ *Ф-духи — духи с феромонами. *А-отец — отец-альфа. *О-отец — отец-омега.