Midnight

I'll so offend, to make offence a skill, redeeming time when men think least I will.

Никогда в жизни Пойнс не чувствовал себя настолько вором. Несколько мгновений он чутко прислушивается, а затем осторожно сдвигает дубовую дверь. Дурные вести неслись по стране стремительно, как на крыльях северного ветра, жестокого и неумолимого, полного тяжёлых солёных брызг. Ранним утром, впервые услышав о кончине монарха, Пойнс не проронил ни слова, только зябко поёжился, глянул мельком на вестника и выскользнул из дверей трактира. А к вечеру уже крался по лабиринтам Уэстминстерского дворца, наугад пробираясь в тронный зал. Как ему удалось проникнуть в замок – миновать десятки охранников, личную стражу, все почётные караулы – Пойнс не знал и сам. Зато знал лучше прочих, что не должен был приходить, едва ли вообще имел право появляться в замке. И всё равно пришёл. Не смог не прийти. Он любил его. Да что там… он боготворил Хела. Он видел его в грязи и залитым вином. Видел, как тот, смеясь, валялся на полу – или прятался в кустах, разыгрывая дикие шутки над людьми, честными и не очень. Видел, как спал, где сидел, уронив голову на руки, так и не выпустив недопитой кружки из пальцев. Видел страдающим от чудовищного похмелья. Видел в компании отребья, пьяниц и шлюх. Он видел его на самом дне – сотни и сотни раз – и всё равно ни на минуту не переставал любить его. Как своего короля. Как существо выше и лучше и чище всех прочих. Как посланника Бога на земле. Как своего бога. Как человека, к которому всё чаще не смел прикоснуться. Он просто любил его. Как умел, всей своей пропащей душой, всем своим слабым, ничтожным сердцем. Потому и пришёл – толком не зная, зачем, но зная: никто не сможет его удержать. Пойнс собирается с духом и бесшумно проскальзывает в тронный зал. И останавливается, не сделав шага. Он никогда не видел его... таким. И не задумываясь отдал бы сейчас чёрту душу, только бы никогда, никогда больше его таким не увидеть. Генрих недолго сморит на него тяжёлым, непроницаемым взглядом, а потом едва заметно усмехается – горько, презрительно. И отворачивается. А Пойнс от отчаяния готов провалиться сквозь землю. Он никогда ничего не просил у принца. И едва ли хоть раз солгал. Не желая скатываться до лести и пресмыкательства, он всегда ходил по тонкому льду, позволяя себе прямые ответы и шутки на грани злого насмешничества, подсознательно чувствуя, что в этой канаве Хел прежде всего ищет честность. Но при этом никогда не равнял себя с ним. Иногда действовал слишком вольно и резко, оскальзывался и оступался, но чаще удерживал это хрупкое равновесие. «Что бы ты подумал?» «Что передо мной царственный лицемер». Порой эта честность обходилась ему слишком дорого. Пойнс стискивает зубы, сдерживая острую до всхлипа улыбку. Ему кажется, он при жизни увидел свой Страшный суд. Вот только страха нет. Одна боль – и чужое горе, жгучее, как своё. Он шагает к Хелу. Бесшумно опускается у его ног. Замирает на верхней ступеньке трона, к Хелу спиной, и несколько мгновений сидит неподвижно, точно не в силах решиться, а потом ненадолго прикасается губами к его колену. Самое большее, что он может себе позволить. Самое меньшее из того, что хотел бы сказать. Отстраняется, опускает голову и больше не двигается. Глядя на него, Хел зажимает рот ладонью, и слёзы теперь стекают ему по пальцам. Он глубоко вдыхает, мокрой рукой чуть касается щеки Пойнса и тут же отводит её. Зажмуривается, приложив костяшки к губам, и тихо всхлипывает. Едва удерживаясь от того, чтобы не закричать. Пойнс закрывает глаза. Его слышат. Он не знает, сколько времени прошло – час или два; ему кажется, минут десять. — Пойнс? Он мгновенно соскальзывает со ступенек трона, замирает перед ним: — Да, милорд. Генрих застыл на троне, гордо выпрямив спину, расправив плечи. Он спокоен и тих. И кажется очень усталым. — Я отдаю тебе во владение земли Моубрея, — медленно произносит он, и голос всё ещё сиплый, бесцветный. — Северный Норфолк. У тебя будет собственная земля, титул с правом наследования, подчинённые и годовой доход… Ты ведь этого хотел, так? Несколько секунд Пойнс стоит оглушённый, не веря тому, что услышал. Генрих ждёт. И никак не поверит сам, что Пойнс, остроумный, насмешливый, смекалистый Пойнс, тот самый Пойнс, что без труда уговаривал его на самые отчаянные затеи, что едко высмеивал всех и каждого, что мог заболтать самого чёрта, – не может отыскать слов? Пойнс знает, что должен, теперь уже должен ответить. Выразить благодарность. Сказать хоть что-нибудь. А вместо этого сводит губы в тонкую линию, силясь улыбнуться, и только чуть заметно кивает. Кроме счастливого умения мыслить самыми торными тропами, Пойнс в совершенстве овладел и ещё одним: выбирать всегда самую несбыточную мечту. Северные земли. Прекрасные, богатые северные земли, в который раз про себя повторяет Пойнс. Титул, независимость и свобода. И от Лондона всего неделя пути… Чудовищно далеко. Так и не дождавшись ответа, Генрих кивает. Дело решённое. И смотрит куда-то в пол. Пойнс понимает: на этом всё. Кончено. Время вышло. Заставляет себя сделать шаг назад, склоняется в нетвёрдом, неловком поклоне и медленно идёт к двери, неуверенно и бесшумно, так же, как прокрался сюда. Идёт всё медленнее и тише, будто шагает не по мрамору, а по водной глади. Будто ещё шаг – и под ногами холодный омут вместо холодных плит. Наконец останавливается. Оборачивается. Он не может вот так просто уйти. Старина Нэд. Разбойник, болтун и насмешник. Едва ли не друг. Никогда не брат. Тень. Что ему терять? Только солнце. — Спасибо… что ты был, Хел. Прощай. Разворачивается и шагает к дверям. — Нэд! Молодой король вскакивает, делает несколько резких шагов – вдруг замирает, точно опомнившись, вскидывает руки, осторожно, словно она иначе рассыплется, снимает корону с вихров, бережно опускает её на сиденье трона – и в несколько шагов возвращается к Пойнсу. Останавливается перед ним. Пойнс молчит. Ждёт. Всё понимая, как и прежде. Вот только руки у него отчего-то совсем немного дрожат. Хел колеблется долю секунды, кусая губы, – а потом шагает вперёд и крепко сжимает его в объятьях. Пойнс зажмуривается. Он как никто понимает: Хел сейчас прощается вовсе не с ним. Но всё же надеется, разрешает себе надеяться, самую толику, самую малость, – что и с ним тоже. И первый и последний раз позволяет себе забыться – ткнуться носом ему в плечо. Хел стискивает его чуть сильнее, резко вдыхает и целует в висок. Благословляет – не то как старший брат младшего, не то как король – самого верного своего рыцаря. — Удачи. Отпускает, отстраняется, и Пойнс отступает на шаг. Недолго смотрит на него, запоминая каждую линию, каждую чёрточку, на всё отведённое ему время, а потом прижимает кулак к сердцу: — Ваше величество. Кланяется. И улыбается. Светло и смиренно. Генрих V улыбается тоже.