Больно

В сотый или тысячный раз Майк задаётся вопросом: Как мир вокруг так быстро изменился? Ещё недавно его и друзей волновало лишь то, как бы собрать компанию и просидеть все выходные за игрой «Драконы и подземелья». Казалось, ничего важнее нет. Ну, может, ещё радиокружок в школе. Всё. Никаких поисков пропавшего друга. Никаких потусторонних существ. И никаких девчонок. Девчонки! Фу! Гадость! Глядя на то, как Нэнси таскается со своим Стивом, Майку хотелось блевануть. До того мерзко ему представлялись отношения с девчонками. И как эти парочки зажимались по углам. Тошнота зелёным комом подкатывала к горлу. Он просто не понимал. Не знал, что его мир перевернётся в тот момент, когда в страшнейший ливень в глубине леса, он с друзьями найдёт не Уилла, как планировалось, а Одиннадцать. Нескладную, обритую, растерянную и, самое важное, до чёртиков чудаковатую. Чудачка. Майк улыбается, вспоминая это нелепое прозвище. Чудачка. Одиннадцать не походит ни на кого. Затравленная своим «отцом» она даже не знала элементарных вещей. С каким восторгом она рассматривала дом Майка. С каким интересом спрашивала, что такое «друг», «обещание». Она и понятия не имела о нормальной жизни. О жизни вне лаборатории. Волосы встают дыбом от мысли о том, через что ей пришлось пройти. Через какие жестокие опыты и наказания. Одиннадцать крепкая девчонка. Майк знает, что она может дать отпор любому, кому угодно… из нашей реальности или нет. Но Майк и видит сколько боли и ужаса в её карих глазах. Как она панически боится оставаться одна в запертой комнате. Оди улыбается редко. И когда она улыбается – Майк готов поклясться, что его самого парализует от радости. Её улыбка всегда скромная, еле различимая, но она искренняя. Самая искренняя. Одиннадцать не лжёт. Никогда. И какая же злость охватывает Майка, когда его настигает воспоминание о том, как он кричит на неё. И не раз. Одиннадцать бормочет что-то, пытаясь оправдаться, а он в слепой ярости упрекает её: «Да что с тобой не так?» А с ней всё «не так». От самого начала и до самого конца. Она выбивается из любой компании, куда не попади. Может, поэтому Оди нравится Майку? Чудачка. Белая ворона. Майк кричит в подушку. Её очень не хватает. Одиннадцать такая стойкая. Храбрая. Верная. Оди так отчаянно хотела быть «другом» им всем. Майк до сих пор с болью в сердце думает о том, что из-за ссоры с Лукасом, второй в пылу злобы бросает обидное «Она монстр». Одиннадцать решает, что уйти - лучшее, что она может сделать. В ту ночь она спит в лесу, в ворохе осенних подмерзающих листьев. Одна. И с голоду на утро решается украсть из магазина вафли. Майку стыдно. Так стыдно, что не пошёл искать её тут же. Но Оди? Никогда не говорила дурного, никогда не обижалась. Виновато опускала голову или извинялась. Спасала столько раз, что со счёту можно сбиться, и никогда ничего не просила взамен. Потому, что они... друзья. Какой же Майк дурак. По ночам ему иногда снятся сны. Они похожи друг на друга. Монстр, Одиннадцать с безумно-печальными и налитыми кровью глазами, её прощание и жуткий вой, от которого трещат перепонки. Раз за разом, как старая кассета на повторе. Майк всегда просыпается в слезах. Тихо рыдает в подушку, закусив уголок. Ему не страшно. Ему больно. С исчезновением Одиннадцатой образовалась кусачая дыра где-то в районе желудка. Она пульсирует и, кажется, растёт. Особенно отчетливо эта боль даёт о себе знать, когда Майк спускается в подвал и украдкой смотрит на ворох одеял. Её нет. Друзья, конечно же, с этим справляются лучше, хотя Дастин и Лукас периодически кидают сочувственные взгляды Майку, а Уилл нет-нет, да выглядит виноватым. Но он не виноват. Никто не виноват. Майк крутится в постели и снова кусает уголок подушки. Слёзы подкатывают к горлу горячим потоком. И он не знает, сколько так сможет мучиться. Потому что легче не становится. Ни завтра, ни после завтра, даже в Рождество чуда не случается. Одиннадцать исчезла. Часть Майка, похоже, в тот момент исчезла вместе с ней. И всё, что остаётся мальчику – смотреть кошмарные сны, вспоминать самый неловкий разговор и самый нелепый поцелуй с Оди, и верить… верить, что она вернётся с той стороны, как Уилл. Почти успокоившись, Майк отстаёт от подушки и переворачивается на спину. «Одиннадцать?» «Оди?» Собственные крики эхом воспоминаний отдаются в голове. Её имя цифрами скачет перед глазами. В желудке неприятно саднит и глаза почти смыкаются, когда выключенный ночник, вдруг, мигает дважды и гаснет. Остатки ночи Майк не спит.