Бракованные

      Сацки всегда была рядом. Даже когда он бегал с соседскими мальчишками гонять уличных котов, делать рогатки и пугать прохожих — за что не раз награждался усталыми вздохами матери и часовыми лекциями обо всем на свете. Она плакала вместе с ним над первой неудовлетворительной оценкой — обидной и несправедливой, потому что сенсей в тот раз откровенно придрался, — и первым проигрышем в какой-то детской игре, названия которой уже и не вспомнить. Она лезла вместе с ним в драки, чтобы доказать правоту, или в одиночку метелила глупцов, посмевших сказать что-то «этакое» у него за спиной, и совсем не обращала внимания на синяки и ссадины, служившие наградой таким потасовкам. Она была рядом и когда он впервые коснулся ярко-рыжего бока тяжелого баскетбольного мяча. А потом они вместе бегали по площадке недалеко от дома, учили правила, тренировали классные финты, что видели у взрослых игроков по телеку или на улице, и просто оттачивали скучные, на первый взгляд, броски в кольцо, ведение и проходы, борясь с раздражением и злостью, что приносили неудачи.       Иногда Сацуки напоминала ему свою тень: родную, понятную, никогда бы не предавшую, следующую за ним несмотря на авантюры, в которые ему порой приходилось встревать. И только с возрастом Дайки стал понимать, что девчонки, в общем-то, так себя не ведут. А у Сацуки вдруг стали появляться какие-то свои «девичьи» интересы. Но Сацки не была «просто девчонкой» и со всеми этими, не до конца ясными для него делами продолжала оставаться рядом, вовремя предостерегая, восхищаясь его игрой или же вместе с ним задорно смеясь над очередной забавной шуткой.       Как-то вычитав в учебнике значение слова «незаменимый», он попробовал применить его по отношению к Сацки и к удивлению осознал: оно отлично подошло, прилипнув намертво. Выскажи Дайки что-то подобное вслух — ребята из команды, да и одноклассники подняли бы на смех, но даже чужое мнение и обычно обидные подколки меркли, стоило подумать о Сацки. Тогда же Дайки понял, что «мое», обычно применяемое к любимым для него вещам, отлично подходит и Сацуки, приобретая новый более яркий, жгучий окрас.       Возможно, в их привязанности друг к другу не было ничего удивительного. В конце концов, на левом предплечье Дайки с внутренней стороны красивыми аккуратными иероглифами было выведено «Момои Сацуки», как и у нее на правом — «Аомине Дайки». Взрослые называли их «родственными душами» или, на манер западного — «соулмейтами». Сам Дайки только больше путался в объяснениях столь абстрактного понятия, но то, что он обрывками улавливал из разговоров и скучных лекций: про понимание, желание быть рядом, особое родство — определенно, относилось к нему и Сацуки.       Не хватало разве что хваленой «любви», или же, наоборот, это именно она и была — Дайки не знал, ведь Сацки всегда находилась рядом и задумываться о чем-то таком выглядело по-настоящему смешным. Достаточным ему казалось и нескрываемого счастья родителей, радовавшихся, наверно, больше него самого — не везение ли, найти родственную душу буквально с рождения?..       Расстраивать никого не хотелось.       Момои вроде как понимала его. Хотя нет, она не могла не понять — находясь бок о бок столько лет, они даром что мысли друг друга не читали. Ну, может, уже и читали, просто не придавали значения, настолько это было привычным и нормальным. Правда, в открытую о своей связи они ни разу не говорили. Окружающие дружно решили, что они пара, сначала в детском саду, когда они, совсем карапузы, думать не думали ни о каких отношениях, потом в младшей и средней школе, которые они выбрали по обоюдному согласию. В старшую они тоже пошли вместе: погнались за сильным баскетбольным клубом, ведь Дайки был талантливым игроком, а Сацуки — непревзойденным менеджером, и оба страстно любили баскетбол.       Распад их будто бы неразделимого дуэта начался на втором году старшей Тейко, стоило Сацуки неожиданно сблизиться с новоназначенным капитаном Акаши Сейджуро. Поначалу тот был одним из «не лишенных таланта игроков», таким же, как Аомине — не лучше, но и не хуже. Но, пусть и неохотно, Дайки признавал: капитан из него получился отменный — по крайней мере, не раздражающий так же сильно, как предыдущий.       Когда Акаши и Момои начали встречаться, обычно не слишком восприимчивый к постороннему вниманию Дайки стал замечать взгляды. Совершенно разные, но из их числа он отчетливо выделял осуждающие и сочувствующие — бесящие больше всего на свете. Дайки не понимал, что сделал не так. Сацки без перерыва верещала о том, какой Акаши замечательный, буквально расцветая рядом с ним. Дайки почему-то вспоминал книги и фильмы, за которыми она любила проводить время. Те самые со множеством сцен в розоватых тонах и глупым поведением главных героев, от которых Дайки нервно передергивало. Но при виде новоявленной парочки соответствующая атрибутика в его голове дорисовывалась на автомате. Хорошо хоть Акаши вел себя… разумно. Сацки в желейную массу также не превращалась, но едва ли не впервые Дайки осознавал, что Сацуки не просто «друг», «сестра-сорванец», «родственная душа», «незаменимый товарищ», а девушка. И она совсем не против внимания, символических подарков, цветов, свиданий и, в конце концов, любви, которую сам Дайки дать ей был не в силах.       В момент появления осуждения в глазах матери Дайки напрягся — по спине и затылку пробежал неприятный холодок. Общественное мнение, традиции, принятые нормы — так много пришлось узнать в неполные семнадцать, будучи совершенно не готовым. Не до конца ясные с детства понятия приобретали новый смысл и несли определенные правила. В их мире найти родственную душу означало прожить счастливую достойную жизнь. Особенно в такой стране, как Япония. Если подумать, Дайки должен был испытывать боль, когда Сацуки находилась с Акаши. Тоску, разочарование, настоящую пытку. Но ничего подобного он не чувствовал. Да, Сацки отдалялась от него, и Дайки даже немного ревновал к тому, что Акаши перетягивал на себя все больше ее свободного времени. Однако это скорее походило на обиду ребенка, нежели ощущалось для него «огромной потерей».       А потом Дайки стал замечать шепотки и такие же взгляды, направленные в сторону Акаши и Сацуки. Он взрывался от дерзких словечек в адрес подруги, несдержанных выпадов, сплетен. Бесился, становясь все раздражительнее и грубее. Не обходилось и без драк, за которые он в последствии получал выговоры и временные отстранения, пока Сацки не наловчилась оказываться «в нужное время и в нужном месте», умело перекрывая его гнев и приводя в себя. Временами Дайки бушевал и от собственного бессилия, глуша ярость на площадке, играя жестко, не испытывая жалости ни к соперникам, ни к команде, вынужденной смириться с таким поведением ради победы. Акаши же, превратившийся не в друга, а скорее в товарища по несчастью-счастью, как и подобает капитану, оставался невозмутим, советуя попросту не обращать внимания.       «Бракованный» — слово, брошенное ему явно потерявшим свое место шкетом по окончанию старшей школы. Дайки не обратил внимание на говорившего: в последнее время такие измерялись десятками, — но сказанное въелось в голову, кажется, отпечатываясь там намертво. К тому времени отношениям Сацки стукнул год, и, смотря на счастливую пару, Дайки согласился: случайное слово неожиданно хорошо описывало его. Он сам отказался от Сацки, но не испытывал сожалений. Ему казалось, что рядом с ней должен был находиться кто-то вроде Акаши Сейджуро — надежный, умный, блистательный… Одним словом — идеальный. Когда-то Дайки применял подобное определение к Сацуки, но в ее случае оно скорее означало удобство и тепло, уют и везение встретить кого-то подобного. От идеальности Акаши несло холодом и совершенством. Удивительно, как «домашняя» Сацки прекрасно вписывалась в подобное совершенство, становясь недоступной, чужой, совсем не той привычной с детства девчонкой-другом. Скорее всего, Дайки действительно родился «неправильным». Порой он жалел об их парных метках. «Момои Сацуки» — гораздо лучше смотрелось бы на руке у столь великолепного Акаши.       Вот только Акаши оказался немеченым. Абсолютно пустым или, напротив, возмутительно цельным — попробуй определись в этом давно слетевшем с катушек предопределенном мире.       С выбором университета их с Сацуки дороги впервые разошлись. Дайки решил пойти в профессиональный спорт, попутно получая дополнительную специальность в качестве подстраховки; Сацки выбрала экономическую сферу, чтобы в будущем помогать Акаши с семейным бизнесом. «Отхватила себе богатея», — любил пошутить Дайки, с легкостью уворачиваясь от подзатыльника невысокой девушки, но пропуская удар под дых, поставленный еще с детских времен им самим.       Их по-прежнему не понимали. Ни знакомые, ни друзья, ни родители. Добровольно отказаться от родственной души было странно, нелогично. Считалось, что тем самым ты убиваешь свою половинку, обрекаешь на вечное одиночество и страдание. Дайки не раз называл все это чушью в ответ на просьбы матери одуматься. Он не знал, кому бы сделал лучше. Неужели никто не видит похорошевшей Сацуки? Да он был бы рад отдать собственную метку Акаши, будь подобное возможным! Дайки не отрицал своей глупости и недальновидности, как замечал отец. Пусть так. Но все-таки он не принимал такой «судьбы», из-за которой приходилось лишать счастья другого человека — самого дорогого и любимого из всех.       В конце первого курса он вынужденно переехал на съемную квартиру, изредка присылая родителям сообщение в стиле «все хорошо, я еще жив», не созваниваясь и не встречаясь лично. Его поведение напрямую затронуло семью. Сочувствующие вздохи соседей и друзей, нелестные высказывания дальних родственников выматывали, выводили из себя. У Дайки не осталось сил и дальше терпеть весь этот бред. Порой старшее поколение, держащееся за традиции, поражало своим упорством «не замечать». Все они казались Дайки загипнотизированными куклами, постоянно твердящими одно и то же. Он знал: существовали и другие люди, выбравшие возлюбленных не в соответствии с меткой на теле. Даже был знаком лично с одной такой парой, выглядящей абсолютно нормальной. И самое главное — счастливой.       Дайки, всегда стремившийся к свободе, не желал быть ограниченным ничем, особенно цепями под названием «судьба», и внутренне ликовал, несмотря на свое окружение. Для него это значило что-то вроде заявить: «Смотрите на меня, я не такой, как все. Я сам волен выбирать, чего хочу!»       Но когда Дайки исполняется двадцать пять, в мысли впервые закрадываются сомнения. За прошедшее время он так и не смог найти кого-то. Случайные связи, недолгие и нестабильные отношения начинают надоедать. Женщины охотно ведутся на его внешность. Да и не только они. Дайки не осознает, когда желание заполнить пустоту внутри перерастает в обычное животное, заключенное в простом удовлетворении потребности в сексе. Последнее время он даже не утруждает себя какими-то знаками внимания или учтивостью по отношению к партнеру, действуя по безотказной схеме — быстрой и отточенной. Пару раз пробует и с парнями, правда, не особо втягиваясь. Все кажется пресным, скучным, одинаковым. Дайки с ужасом понимает, что ищет в других отголосок Сацуки, сбивает костяшки пальцев о стены, доводит себя на тренировках и… увлекается женщинами постарше. Состоявшимися, блистательными, представительными, красивыми и уверенными в себе — такими, как Акаши Сацуки. Взвывая от одиночества и собственной слабости редкими ночами в пустой квартире, Дайки соглашается и со словами отца, и с мольбами матери. Он гибнет, задыхаясь в оглушающей, слепящей пустоте.       И как самый последний дурак, отшучивается Сацуки при встрече, уверяя, что с ним все в порядке. Ведь она счастлива, а он станет последней сволочью, если сыграет на ее чувствах. Проклиная связь, видит: Сацуки совсем не верит ему, а метка на ее руке наверняка пылает не хуже его.       Да провались в бездну эти знаки, горящие в последнее время так нестерпимо, что хочется разодрать кожу! И без того заметные иероглифы чернеют все больше, словно клеймом отчетливо выделяясь на смуглой коже. Последней каплей становится тревога в глазах всегда уверенного Акаши. Дайки кривит губы в болезненной усмешке, думая, что и этот идеальный человек может бояться. И напивается в тот же день, пытаясь заглушить любые возможные чувства, мысли, образы… а потом погружается в тренировки. Он пытается выбить все то, что не успело выгореть в нем, бесконечными упражнениями, матчами, бегом — чем угодно. На удивление, становится легче. По-прежнему пусто, но уже не так раздирающе на части, как раньше. Злость и бессилие плавно переходят вместе с ним на площадку — туда, где он может сиять, где может быть лучшим, где рев трибун полностью заглушает внутренние желания и сомнения.       — Ну и как оно, отказаться от родственной души? — Хори прислоняется плечом к соседнему шкафчику, смотрит насмешливо и немного зло. Он завидует таланту Дайки и пытается всячески задеть. И в этот раз находит правильную точку.       Но, черт, как же его бесят подобные вопросы!       — Завались, — бросает Дайки, закрывая металлическую дверцу слишком резко.       — Я видел, как они приходили на прошлый матч, — продолжает тот, почувствовав правильное направление.       Аомине с силой сжимает челюсть, надеясь загнать злость поглубже. Хори едва исполнился двадцать один, он амбициозен и место в команде готов вырывать с боем. Не всегда честным. Пусть основного игрока и отстранят за драку на пару дней, он будет доволен. К счастью, в их команде такие долго не держатся: тренер все уши прожужжал про командную игру, поэтому, если малец хочет остаться, пыл придется поумерить.       — Хори-кун не сможет попасть в основной состав, смотря по сторонам во время матча, — неожиданно раздается справа, и Дайки непроизвольно вздрагивает, удовлетворенно замечая, как испуганно подскакивает наглец.       — Тебе пора привязать колокольчик! — раздраженно кидает Хори, резво покидая раздевалку.       Дайки смотрит на парня рядом, которому и двадцать-то дашь с натяжкой. Голубые чуть отросшие волосы в причудливом беспорядке, светлая и тонкая кожа, пухлые губы, миловидные черты, большие голубые глаза. Невысокий для баскетболиста рост, жилистое телосложение. Куроко Тецуя появился у них недавно. Он был на три года младше Дайки и еще учился в универе по дополнительной специальности. Говорят, раньше Куроко жил в Америке, а в Японию вернулся только год назад. Дайки не может сказать точно. С людьми из других составов он общается мало, но то, что Куроко с завидной частотой крутится на тренировках основы, наводит на определенные мысли. Если честно, парень ему запомнился сразу из-за своей незаметности — как бы странно ни звучало. Однако не обратить внимание на человека, постоянно вызывающего удивленно-испуганные возгласы уже у закаленных годами и вполне себе серьезных мужчин, было сложно.       Вот только в игре Дайки его ни разу не видел, потому и строить предположения о незаметности Куроко не решается. Но, откровенно говоря, совсем не представляет, какой толк от него на площадке.       — Аомине-куну тоже следует поторопиться. Араки-сан будет недоволен опозданием.       Дайки кивает, отстраненно отметив, что для человека, не так давно вернувшегося из Америки, Куроко довольно часто использует суффиксы и говорит слишком… правильно, что ли? Подобный факт почему-то удивляет. Насколько Дайки знает, в Штатах более вольное общение. Тот же Кагами, уже с год проедающий ему мозг, разговаривает дерзко и местами нахально, постоянно путаясь в словах и обращениях.       В зале помимо основных игроков находится пара человек из второго состава, и Дайки вспоминает что-то про пополнение или обновление команды, прозвучавшее на последнем собрании. Так или иначе, за свою позицию он не боится, а к новичкам относится равнодушно, пока они не начинают докапываться до него, за что случайным образом могут поплатиться на тренировках. Дайки нисколько не мелочный. Просто если ты скалишь зубы в сторону Аса, то должен суметь доказать свое право хотя бы на место в основе.       После стандартной разминки тренер Араки разделяет их на три группы, перемешав членов действующей команды с запасными игроками. Тренировочные матчи между ними проходят нечасто. Обычно тренер предпочитает проводить их с другими командами или же заменяет играми «три на три». Дайки довольно ухмыляется, оказываясь противником Хори. Тот, по-видимому, разделяет его азарт. Пока что.       — Куроко-кун, — обращается Араки-сан к застывшему парню. — С кем из присутствующих твоя игра будет наиболее эффективна?       — С Мори-куном, Аомине-куном и Яно-куном, я полагаю.       — Что же… Начнем с Аомине. Думаю, из вас получится неплохой тандем.       — Тандем? — Дайки удивленно смотрит на тренера.       — У Куроко-куна довольно специфичная игра. Но она прекрасно подошла бы концепции нашей команды, — смеется мужчина. — Лучше разок показать, чем рассказывать. Мори, в этом матче ты не играешь, поэтому займешься видеозаписью.       Дайки переминается с ноги на ногу, озадаченный словами тренера.       — Аомине-куну следует играть как обычно, — шелестит рядом голос Куроко, вырывая из размышлений. — Я подстроюсь.       — А поспеешь? — иронично интересуется Дайки: уверенность новичка веселит.       Куроко молчит, никак не реагируя на подколку. А последующая игра для Дайки выходит весьма необычной. Ему даже мерещится на мгновение, что он на радостях от собственной жизни овладевает телекинезом. Потому как нормально объяснить появление мяча в местах, о которых он лишь невзначай думает — не получается. Другие игроки, также получая пас-из-ниоткуда, удивленно округляют глаза или озадаченно вертят головами. Оппоненты же отчаянно стараются проследить непредсказуемую траекторию мяча, позорно проваливая попытки предугадать неожиданный пас.       Это выглядит забавным.       Стоит Дайки замедлиться или ускориться — пас не отстает. А как только его блокируют, он почти бездумно кидает мяч в сторону, полностью уверенный, что бросок примут, не потеряют и принесут команде очки. Кажется, Дайки постепенно начинает понимать слова тренера про специфическую игру. И подобное не на шутку будоражит, заводит все больше, заставляет набирать обороты. Словно Дайки неожиданно обретает тень, способную двигаться по одному лишь его желанию.       Тренировочный матч заканчивается с разгромным счетом, Араки-сан довольно усмехается каким-то своим скрытым теориям. А Дайки загнанно дышит, пытаясь перевести дыхание, впервые за долгое время чувствует себя заполненным и в каком-то роде счастливым.       Жаль только, что это состояние так и останется на площадке.       — Превосходная работа, Куроко-кун. Твои таланты ничуть не преувеличены! — тренер подходит к задыхающемуся на скамейке парню, протягивая полотенце. — Хотя работы еще много, особенно с твоей выносливостью. Но мне было интересно узнать: насколько быстро ты сможешь сыграться с незнакомыми людьми. Наверное, стоит попросить прощения за эту небольшую наглость.       — Все хорошо… Предыдущий тренер тоже… любил эксперименты, — Куроко немного хрипит, делая между слов заметные паузы. — К тому же… Вы нахваливаете меня. Я наблюдал за основным составом почти месяц. В моей игре нет ничего особенного.       — Шутишь? — Дайки аж подскакивает в порыве. — Мне казалось, мяч следует за моими мыслями. Никогда такого не чувствовал!       — На самом деле Аомине-куна довольно просто «читать». Правда, затруднительно одновременно следить и подстраиваться под высокий темп, — Тецуя еще раз рвано вздыхает, окончательно приходя в себя, и улыбается: легко-легко, едва заметно, лишь приподнимая уголки губ на пару миллиметров. Но Дайки точно уверен, что это улыбка.       — В наступающем сезоне мы поставим новую концепцию, — переключает внимание на себя тренер. — Взаимодействие «света и тени». Куроко-кун рассказывал, что в Америке его прошлая команда уже использовала что-то подобное. Будет любопытно попробовать. Так что в этом сезоне тебе особенно придется постараться, Аомине. «Свет» сыграет большую роль на площадке, и это без учета твоих обязанностей как Аса. Но ты также должен поумерить свой пыл, чтобы Куроко-кун смог работать с тобой в паре. А то мы загоняем его еще до начала первых отборочных.       В соответствии с новым стилем игры Дайки должен был выступить в качестве отвлекающего элемента, позволив Куроко на полную развернуться «в тени». Досадно, но получалось не так складно, как хотелось. Дайки постоянно рвался вперед, не заботясь о посторонних, и забывал о присутствии Куроко уже через минуту после начала игры. Ну какой из него свет? Смешно. О чем он и заявил тренеру после объяснения сути новой игры. Араки-сан согласно кивнул и дал месяц, чтобы сыграться. Получаться что-то начало только через три недели. Конечно, Куроко мог справляться в одиночку, как происходило в первом тренировочном матче, но его состояние после подобных подвигов оставляло желать лучшего. Почему парню, отдавшему на баскетбол больше половины своей жизни, не хватает выносливости — оставалось загадкой. Которых, к слову, насчитывалось уже прилично, несмотря на непродолжительное общение. За прошедшее время в основе Куроко поражает и новыми финтами-приемами. Удивительно, но так называемые «взрывные пасы», впервые продемонстрированные на одной из тренировок, способны поймать лишь четыре игрока из команды, да и то случайно. У Дайки же зажигается предвкушающий огонек в глазах при виде чего-то «такого», невиданного прежде ни в одной из игр: будь то официальные матчи, тренировки или видеозаписи. Через две недели он — единственный из команды — уже может без проблем и со стопроцентной точностью ловить «взрывные пасы» и останавливать «проход-невидимку» с открытыми глазами (до этого инстинктивно предугадывая направление с закрытыми глазами). Почти каждый вечер у него нещадно болят руки и жгут ладони, тело изнывает от дополнительной нагрузки, а голова идет кругом, потому что теперь Дайки приходится сосредотачиваться не только на мяче и проходе к кольцу, порой изменяя привычным движениям.       Дайки не любит врать себе. Другим часто недоговаривает, но не себе. Поэтому почти сразу признает, что Куроко затягивает его. Впервые по прошествии нескольких лет заинтересовавшего человека не хочется сразу затащить в постель, чтобы утолить свое желание или любопытство. Тем более Тецуя — Тецу — оказывается приятным собеседником. Их общение становится тем, чего так давно не хватает Дайки. Близких друзей у него никогда не водилось, разве что Сацуки и Акаши, хотя последний выступал скорее кем-то вроде соратника. Тецу же удается всего за неделю перейти в эту, незаполненную за двадцать пять лет, категорию. Ему хочется доверять. И не прокляни Ками, Дайки доверяет: нерешительно, неумело, но со всей отдачей, на которую только способен. Впервые после Сацуки он чувствует, как другой человек понимает его, не обманываясь показным хвастовством, относится естественно, без насмешек и прочей фигни. Тецу принимает его, кажется, целиком, со всеми недостатками, недоговоренностями.       Тецуя не обращает внимания и на высказывания в адрес Дайки, касающиеся соулмейтов, не задает неудобных вопросов, словно понимает вот так — без слов. Его правое запястье опоясывают символы, обычно скрываемые напульсником, бледные, как будто стершиеся: таких Дайки еще ни у кого не встречал, но в благодарность за участие он ответно не лезет с расспросами. Ведь кому, как не Дайки, знать тяжесть цепей-меток?..       В игре на площадке радость от встречи с Тецуей — почти осязаема. Даже не видя свою «тень», он ощущает поддержку, и это состояние окрыляет, гонит вперед, позволяя выкладываться на все сто двадцать, чего Дайки уже давно предпочитал не делать. Не потому ли и первая, и вторая, и последующие игры, пока они не занимают первое место в префектуре, пролетают перед глазами одним смазанным моментом, сложенным из кусочков счастья, удовольствия от победы, приятного чувства удовлетворения и небывалой легкости?       Вот только возвращение на привычные круги происходит в тот же вечер, после финала, на очередной традиционной вечеринке в честь победы, которые Дайки посещает по наставлению тренера. Нехорошо ведь отделяться Асу от коллектива, когда того требует поддержка командного духа — впереди еще два этапа соревнований.       — Что, Аомине, на этот раз твой соулмейт даже не соизволил прийти? — успевший захмелеть Хори возникает перед ним, потягивая ярко-оранжевый коктейль через соломинку.       Дайки устало возводит глаза к танцующим разноцветным огням на потолке. Вот нравится наглецу перемалывать одно и тоже. Рядом гогочет Мацуи. Его тема родственных душ трогает из-за обиды, что так и не смог найти свою собственную, а потому Дайки отчего-то время от времени оказывается не то виноватым, не то просто неудачно попавшимся под руку.       Будь Дайки от природы спокойнее, он бы, наверно, также рассмеялся. Вот только сейчас в довесок к несдержанному характеру Дайки накатил пару-другую согревающих стопок, и ему от слова совсем не хочется поднимать данную тему снова.       — Не понимаю… Как можно отказаться от своего? Или с вами что-то не так?.. А может, наш идеальный Аомине Дайки бракованный? — ни к кому не обращаясь, интересуется Хори и смеется над своей, видимо, на его взгляд, отличной шуткой.       Вот здесь Дайки и не выдерживает. Он уже замахивается для удара, но его опережают: Куроко появляется, как всегда, неожиданно, и Дайки даже не до конца уверен, что он вообще что-то делает. Однако Хори внезапно отклоняется назад и нелепо падает на темный диван, расплескивая содержимое бокала.       Окружающие резко замолкают, смотря на нового члена команды, на лице которого не отражается ни единой эмоции. В снятой караоке-комнате становится неприятно тихо, несмотря на продолжающую играть слегка приглушенную музыку и едва слышные переговоры не видящих смысла вмешиваться старших членов команды. Хорошо хоть тренер куда-то вышел, а иначе выговора и временного отстранения было бы не избежать.       — Ох, простите. Кажется, сработал рефлекс. В Штатах не принято открыто выражаться на подобную тему. Видимо, я еще не до конца перестроился, — бесстрастно говорит Куроко под удивленными взглядами.       Врет он, словно дышит: все он перестроился. Но, вопреки вежливости, к робкому десятку не относится — это Дайки давно заметил.       — Ты! — возмущенно взбрыкивается Хори, хватая Тецу за воротник рубашки. — С какого вообще лезешь? Ты ему мамка, что ли?! Хотя от него даже мать отказалась, вот уж попался сынок.       — Может, потому что, как Хори-кун выразился, я тоже бракованный? — взгляд Тецуи не меняется, он смотрит открыто и прямо, ничуть не страшась. — Мой соулмейт, с которым я был знаком с рождения, умер год назад, отчасти по моей вине. Но вот ужас, я-то почему-то жив.       Руки Дайки холодеют. В их мире родственная душа умирает довольно часто, и тогда метка просто пропадает с руки, а человек переходит в разряд немеченых. Но все же после встречи соулмейтов, если один из партнеров погибает, второй необратимо начинает угасать либо постепенно сходить с ума от одиночества. И чем дольше вы знакомы, тем сильнее связь, а соответственно — и возможное чувство потери. Дайки даже подумать боится о том, что с Сацуки может что-то произойти. А тут Тецуя: вопреки всем фактам, теориям и доказательствам, занимающийся любимым делом, борющийся и совсем не напоминающий умирающего человека.       Нет.       Тецуя умирает. Пытается бороться, но… В его глазах читается пустота, видимо, поэтому он так привлекает Дайки. В Куроко он видит искривленное отражение себя. Вот уж точно — свет и тень.       Но в то же время, несмотря на безрадостную правду, Дайки наконец понимает, что же его так смущало в поведении нового друга. Эмоции. Их как будто нет вовсе. Сначала Дайки решил: всему виной необычная игра Тецу, но сейчас все наконец встает на свои места. Вместе с тем в голове что-то взрывается, и на Дайки накатывает злость к человеку, посмевшему забрать с собой настоящего, живого Тецу. Он не знал его, не видел ни разу в жизни, но заочно возненавидел, словно из-за него лишился чего-то важного, чего-то своего.       После вечеринки он уходит молча, непроизвольно сжимая кулаки, в нелепом гневе на соулмейта Куроко и себя же за непотребное, детское поведение.       А на следующий день после тренировки, не сдержавшись, целует. Грубо, властно, жестко. Безжалостно сминая податливые, мягкие губы. С вызовом смотря в чистую лазурь глаз напротив, с едва заметными нотками удивления. И внутренне ликует от проявления даже таких блеклых эмоций. Стоит отстраниться, и первым делом Дайки думает, что его ударят. Вот он бы точно ударил. Но Тецу отступает на шаг, покрасневшие губы кривятся то ли в улыбке, то ли в пренебрежении. Дайки не знает. Его вмиг оглушают холод, страх и неуверенность. Куроко стоит некоторое время так: не двигаясь и наблюдая за ним, накаляя обстановку до предела. Как будто еще больше путая и без того бурлящие, смешанные чувства. А затем крепко хватает за руку, тянет на себя, накрывая губы в ответном поцелуе. В контрасте со стальной хваткой на предплечье касание выходит до безобразия легким, совсем не настойчивым, выжидающим. А Дайки… Ему ничего не остается, кроме как ответить, притянуть к себе еще ближе. Впиться так сильно, насколько это вообще возможно, насыщая Тецу своей злостью, своим отчаянием. Горячо, жарко, собственнически. Даже не думая сдерживаться.       Официально они так и не начинают встречаться. Просто к совместным посиделкам-прогулкам, разговорам ни о чем и обо всем сразу, изматывающим тренировкам добавляются ненасытные поцелуи и такие же жадные ночи. Поначалу Тецу слабо реагирует, почти не отзываясь на открытые требовательные ласки. Он подчиняется, покорно принимает все то, что ему дают. И это неимоверно раздражает Дайки, потому что он уверен: с такой же покладистостью Тецу перенес бы и его садистские наклонности, которых, к счастью, никогда не водилось. Но постепенно Тецу становится все раскованнее и, к безмерному удовольствию Дайки — громче, горячее. Голод Дайки передается Тецуе, и их близость превращается в нечто неописуемо безумное, поглощающее. Сам себе Дайки напоминает измученного жаждой человека, дорвавшегося до молодого ручья — как в детстве, когда они с Сацки бегали по невыносимой жаре, с детской непосредственностью и любопытством исследуя местность вокруг отеля с горячими источниками, куда на выходные они приехали вместе с родителями. Так же, как и сладкую, прохладную воду тогда, сейчас он пьет Куроко, все те оттенки эмоций и чувств, что тот показывает, трезвея и одновременно пьянея от всей той мешанины ощущений, что захлестывают его в последнее время.       Реальность приветствует в один из дней дверным звонком, неприятно проходясь по уютной тишине, нарушаемой разве что бормотанием ведущего какой-то программы, что любит смотреть Тецу по вечерам. Дайки в монотонную речь не вслушивается, ему хватает спокойного дыхания и размеренного стука сердца Тецуи, благо их поза прекрасно позволяет слышать и то, и то. Расслабленное состояние как-то сразу сменяется настороженностью и легкой досадой. К нему нечасто захаживают, а Тецу, почти сразу обзаведшийся личным ключом, несмотря на слабые протесты, не нуждается в звонках.       Поднявшись одним плавным движением с пригретого места, Дайки направляется к источнику начинающегося раздражения. Все чувства притупляются, стоит увидеть нежданных гостей. Он много раз замечал Сацуки на своих играх — с Акаши или одну. Последний раз на полуфинале. Она пришла под конец третьей четверти, запыхавшаяся, немного взвинченная, но по-прежнему прекрасная, ослепляющая, идеальная. По крайней мере, с расстояния, которое разделяло их последние пять месяцев, Сацки казалась именно такой. И Дайки изо всех сил хотелось верить, что то была правда, а замученный, поникший голос в телефонной трубке три месяца назад — всего лишь его спрятанное внутри мерзкое желание.       Но сейчас Сацки стоит перед ним на расстоянии вытянутой руки — как и всегда в его воспоминаниях. Она находится рядом, однако теперь их связь отдает холодом, непониманием. Видимо, Сацки почувствовала это, потому и пришла. Хотя нет. Скорее наоборот — она в первые за долгое время ничего не ощущает. Дайки усмехается собственным выводам, бросая мимолетный взгляд на свою метку, о которой успел благополучно забыть — наконец-то! Если бы ее можно было стереть и нанести заново, то на привычных с детства иероглифах значилось бы совсем другое имя.       За спиной Сацуки ненавязчиво маячит Акаши, словно обычный сосед, случайно оказавшийся в поле зрения. Смешно и одновременно до отвратительного жалко. Они были для него дороже и ближе всех. Их троих связывало нечто, чему Дайки так и не смог подобрать точного определения. То казалось и бременем, и особым счастьем, и отчаянием, и подтверждением уникальности… Много чем. Будь Дайки так же умен, как Акаши, то наверняка понял бы. Но он даже не может точно сказать, когда отдалился от них. Когда из родных и отчаянно нужных людей они превратились для Дайки в прохожих? Зрителей на трибунах? Тех, кто когда-то был с ним в одной баскетбольной команде?..       — Дай-чан, у тебя все нормально? — девушка непроизвольно касается правой руки. Выглядит безупречная Сацуки усталой, похудевшей, слишком бледной и вялой. Связь действует в обоих направлениях. И как бы не хотелось признавать, последний год сказался и на ней. — Или?..       — Акаши-кун? — Тецу оказывается рядом, как всегда неожиданно, заставляя вздрогнуть всех присутствующих.       — Тецуя? — в голосе Акаши проскальзывает удивление, Дайки же напрягается, услышав столь неофициальное обращение. — Мне стоило догадаться.       — Мне следует спросить? — Дайки старается сделать свою интонацию максимально нейтральной. Беспокоить Сацуки еще сильнее не хочется.       — Аомине-куну не следует держать гостей на пороге. Это невежливо, — отзывается Тецуя, и, несмотря на ситуацию, Дайки радуется проскользнувшему в голубых глазах осуждению.       Никогда не отличавшийся особым радушием Дайки благоразумно доверяет Тецу хозяйничать на кухне, пока он с гостями неловко располагается в гостиной за низким столиком.       — Так вы знакомы? — нетерпеливо спрашивает он спустя несколько минут неуютного молчания.       — Мы учились вместе в средней школе, — начинает зашедший с подносом в руках Тецу, и Дайки мигом подрывается помочь, но его останавливают отрицательным взмахом головы.       — А потом Тецуя переехал в Штаты, и мы не виделись… до прошлого года.       — Именно Акаши-кун предложил мне вернуться в Японию после смерти Огивары-куна. И посоветовал вступить в твою баскетбольную команду, — беззастенчиво добавляет Тецу, бросая взгляд на подобравшегося Акаши.       — Посоветовал, значит? — уточняет Дайки, внимательно следя за бывшим капитаном.       — Я ни на что не рассчитывал, — отзывается тот, принимая чашку с благодарным кивком. — Но как оказалось — зря.       — Не все поддается расчетам, Акаши-кун, — замечает Тецу, присаживаясь рядом с Дайки.       — Тецуя… Ты не меняешься. Полагаю, ты станешь прекрасной опорой своему новому свету.       — Что ты… — Дайки не успевает сказать, растерявшись — на губах Акаши мелькает улыбка, которую он тут же спешит спрятать в чашке с зеленым чаем.       — Сей-чан, — удивляется Сацуки, выглядя не менее озадаченно, наверно, не ожидавшая таких манипуляций со стороны мужа. — Ах, точно! Меня сегодня угостили шоколадными рулетами. Они в сумке в прихожей. Надо только разрезать.       — Я помогу вам, Акаши-сан, — мягко проговаривает Тецу: он не может не заметить неуверенность и смущение Сацуки, несмотря на то, что встречает ее впервые.       — Ох, спасибо, Куроко-кун, кажется? Я видела вас на соревнованиях.       Тецу отвечает, когда они вдвоем выходят из комнаты. Кажется, теперь Сацуки будет в порядке. Жаль, что Дайки не додумался познакомить их раньше. Хотя «не захотел» прозвучало бы правильнее.       — Теперь ты сможешь отпустить ее? — вопрос Акаши звучит напряженно и неожиданно, а сам он вмиг подбирается, становясь еще серьезнее.       Дайки смотрит на человека, когда-то выбранного предназначенной ему родственной душой, и не понимает, как он мог быть настолько слеп все это время. Сейчас Акаши не кажется ему недосягаемым. Он сидит прямо перед ним: замученный, такой же уставший и почти отчаявшийся. В этом неправильном мире Акаши изначально не предназначалось соулмейта, но тем не менее ему посчастливилось полюбить, едва ли не сильнее, чем многим, окружавшим Дайки, так гордившимися встречей со своей родственной душой.       — Только если ты перестанешь звать Тецу по имени, — усмехается Дайки, собираясь сказать что-то вроде «позаботься о ней», но, пожалуй, такие слова уже давно не имеют смысла.       Им с Сацки не повезло родиться в этом сломанном, давно сошедшем с ума мире, с повернутыми на метках людьми, слепо верящими Судьбе. Но в то же время именно здесь им удалось встретить по-настоящему важных и дорогих людей.       Кто знает, возможно, они действительно оказались бракованными, ведь не может же быть неправильным целый мир?..