Голос Фиэрборна

Представьте себе лес. Древний, бескрайний, высокий лес. Настолько высокий, что кроны его дубов и шпили секвой подпирают облака. И настолько бескрайний, что можно сравнить его с самым большим морем. Его очертания, как волны, раскачиваются по ветру в сумерках, и на множество миль вокруг слышится перешептывание листвы. Это – его дыхание. Оно пробирает кости, накрывает душу и заставляет ее застыть в оцепенении. Это – великий лес Вильдимор. Поселения людей останавливаются перед ним, как перед неприступной стеной. И иногда они останавливаются слишком близко. Одно из таких поселений, с крыш которого Вильдимор можно разглядеть невооруженным взглядом, маленькая деревушка Тахома, в которой и начинается эта история. Тахома расположилась в семи часах верховой езды от лесного царства. Это длинное селение, из маленьких домиков, а на самой её окраине разместился домик поменьше остальных. Это домик семьи Спароу. - Проклятые кости скрипят и скрипят! Я даже ночью по нужде сходить не могу так, чтобы всех не разбудить – сетовала старая, как мир, Аму. Ее старость отражалась во всем, что ее касалось. Начиная с обвисшей до щек кожи под глазами и скрюченной, как рыбацкий крюк, походки, заканчивая ветхими, выцветшими одеждами, сшитыми, наверное, лет сто назад. - Да и не разгибаются! Я даже встать не могу, чтобы хорошенько врезать своему зятю! – её голос был до боли скрипучий и звонкий, такой же, как и ее кости, – Я тебе покажу, я тебя воспитаю! - Мама! – послышался из угла комнаты тихий и нежный женский голос. Это была Ирма, дочь Аму. Она сидела за столом, перед свечой и глиняной кружкой темного горячего напитка, который кое-как можно назвать чаем. Ирма - красивая, как заря, и стройная, как лебедь, женщина, с самыми мозолистыми руками в мире. – Мама, успокойся! Ты посиди, я сама разберусь. Ирма прильнула к человеку, сидевшему на втором стуле и нежно провела своими пальцами по его лицу. Лицо это на ощупь было грубое, заветренное, шершавое и в противоречие очень печальное и измотанное. -Радерик, - сказала Ирма – милый, ты не виноват. Всем известно, что Фодзимару – самая скупая семья в прилесье. Мы и не могли ожидать другого. - И чем теперь нам кормить себя? Чем кормить детей!? Ирма! – почти провыл Радерик, и в отчаянии упал лицом в стол, накрыв голову руками. - Ну, у нас еще есть огород, поедят зелени, а уж через недельку, и жалование появится – изо всех сил Ирма пыталась не унывать, и приободрить мужа, обнимая и целуя его могучие плечи. - Тюфяк! – выскрипела Аму и плюнула в сторону Радерика. Она все еще пыталась встать со своей койки. - Огород!? – снова завопил Радерик, куда-то в дерево стола. – Это не огород! Это чертова икебана! В этой треклятой глине ничего не растет! А еще этот карьер, чтоб он провалился! – огромный мужчина сидел за столом, качался из стороны в сторону, топал ногами, и, казалось, почти плакал. Ирма была очень терпеливой женщиной и снисходительной женой, но она никак не любила, когда кто-то ругается при детях. И еще она знала, что Радерик готов был отдать свою жизнь ради детей, просто не всегда знал, как правильно это сделать, и часто ей приходилось напоминать ему об этом. Она толкнула мужа в бок, чтобы он наконец поднял свою голову. Поймав его взгляд, Ирма укоризненно посмотрела в его покрасневшие глаза и шепотом произнесла: – Радерик… Дети! – это было очень тихо, но ее взгляд, ее взгляд, несмотря на все тяжбы жизни все еще мог говорить куда громче любых слов. Одного этого взгляда хватило, чтобы муж понял все. Он встал, и подошел к печи, откуда сверху на него смотрели четыре больших, круглых глаза, прятавшиеся под шерстяным зеленым одеялом. - Кайра, Амуямо, простите меня! – две девочки, одна десяти, а другая шести лет скинули одеяло и потянули свои ручки к отцу. - Простите, я просто… устал в последнее время. Но знаете, что может меня подбодрить? - с явной интригой и еще более явной любовь спросил Радерик у своих дочерей. - Что, папочка? – спросила по-детски наивно Амуямо, младшая девочка. Её глаза были по-особенному большие и блестящие, они цеплялись за отца, и не могли оторваться от него. Столько было в них восхищения. А её ручки ухватились за его рукав, и через мгновение перенесли девочку отцу на шею, откуда она могла еще пристальней смотреть на него, чтобы не пропустить ни одной детали. - Амуямо! Слезь с него! – проворчала Кайра, - ну-ка слезь! Папе тяжело! – Однако, она и сама была не прочь вскарабкаться по рукаву отца ему на шею. - Милые, - взяв Кайру на руки, произнес Радерик, – дорогие, если Вы будете улыбаться побольше и драться поменьше, а еще помогать матушке с хозяйством – то я буду самым счастливым в мире человеком, и смогу приносить это счастье и к нам домой. - Но папа! - с трепетом в голосе выпалила Кайра, - мы уже счастливы, когда ты вот так носишь нас на руках! – и она распростерла свои объятия, стараясь как можно сильнее прижаться к отцовской груди. - Что же, если так, - на глазах Родерика выступила влага, – если так, то я теперь, возможно, буду намного меньше уставать. Он поцеловал дочерей, уложил их обратно на печь и, пожелав им приятных сновидений, удалился в маленькую родительскую комнатку, чтобы приготовить свою одежду для завтрашнего тяжелого трудового дня в глиняном карьере Тахомы. Ирма, в свою очередь тоже подошла к девочкам, чтобы уложить их спать. - Мама? – вкрадчиво и с волнением произнесла Амуямо. - Что такое, Ями? - Мама! А где Брэн?! – все также волнительно спросила девочка. – Он не пожелает нам спокойной ночи? - Скоро должен прийти. Не волнуйся, спи. Он обязательно поцелует тебя во сне, как только вернется, – голос Ирмы звучал очень убедительно, и только мудрый взрослый человек мог бы уловить в нем тихие нотки, которые обычно можно услышать тогда, когда люди знают, что не уверены в своих словах. - Я ему покажу, как шляться до полуночи! Я ему такую взбучку устрою! – Аму удалось наконец встать со своей кровати и теперь она медленно, скрючившись, семенила по комнате, постукивая по полу длинной деревянной палкой, которая из-за кривой спины Аму, казалось, была в два раза выше владелицы. - Мама! Ну, куда ты? – выдохнула Ирма. - Воды попить! Черт бы побрал эту старость! Дети, закройте уши и спите! Бабушка воды пить идет! Ирма, я сама! - Мама… - вновь выдохнула Ирма и снисходительно улыбнулась с особой теплотой. Так улыбаются, когда любят. И Аму, несмотря на её характер, любили все. Это был талант Аму - будучи старой, дряхлой и ворчливой, вопреки всем своим грозным разглагольствованиям и выходкам, она никак не могла отделаться от образа невозможно милой старушки. - Да без меня, вы тут совсем от тоски и слюнтяйства давно померли бы! – очень медленно перемещаясь по комнате ворчала Аму. А морщины скрывали её истинное лицо. Доброе и гордое. Она каждую минуту безмерно гордилась своей семьей. Аму уже почти проходила мимо входной двери, что стояла на её пути к бочке с водой, и будь она еще чуть ближе, то получила бы этой дверью по носу, когда та неожиданно распахнулась и с грохотом оконца врезалась в стену. - Мама! Папа! Ужин! – Звонкий юношеский голос влетел в домик и заставил маленьких, конечно же еще не спящих девочек на печи, подскочить и довольно заулыбаться. - Брэн! Тише! – даже почти строго прошипела Ирма, но не смогла сдержать улыбки. В комнату ввалился высокий, широкоплечий юноша лет двадцати, с полыхающим, зеленым, как изумруд взглядом, его засаленные растрепанные волосы, выбились из небольшого пучка на затылке и трепыхались из стороны в сторону, щекоча его скульптурное, ясное, как полдень лицо. Красотой он был в мать, и силой в отца. А еще немного шумный и неуклюжий, и это скорее всего было в Аму. - Брэн! Брэн! Брэн! – Кайро и Амуямо соскочили с печи и стали бегать вокруг старшего брата, время от времени поскальзываясь на комьях грязи, которые натоптал своими сапогами Брэн. - Ужин! – повторил Брэн, протягивая вперед тушку маленького, всего килограмма четыре, пушистого существа с длинными тонкими ножками, очень крупными стопами, и хомячей мордой. - Пёсьелапка!? И-ди-от! – проорала Аму, и что есть мочи, ударила только что вошедшего Брэна по голове своей палкой, делая при этом самое недовольное старушечье лицо, которое только можно вообразить. - Мама! – вскрикнула Ирма. - Бабуля! – завопил от боли Брэн, – Арр! - он потряс головой, потер затылок и добавил, - Ну ничего! Вот сейчас мы её приготовим, накормим тебя и будешь ты сытая и довольная, и может даже на такая ворчливая, - затем он быстро поцеловал Аму в щеку, уклоняясь от нового удара и зашагал на кухню, за разделочным ножом. - Разуйся, недотепа! – Продолжала кричать бабушка, - шляешься по ночам, как гулящий мао, вылавливаешь всяких вонючих шавок, да еще и полы топчешь! Ах ты! Тьфу! Ты же их мыть не собираешься, я полагаю! - Мама! – снова крикнула Ирма, - Брэн, ты молодец, но разуйся пожалуйста, я сама сейчас всё приготовлю. Девочки! Вымойте пол! - А как же спать?! – хором произнесли девочки и испытывающим взглядом уставились на маму. - Сегодня ляжем немного попозже – подмигнули им в ответ зеленые глаза. - Ура! Ура! Ночные поедалки! Ура! – завизжали девочки, и стали бегать по комнате, в поисках половой тряпки. - Такой кавардак, все как обычно, и хорошо, что мне не придется разделывать этого бедолагу - подумал про себя Брэн и на душе у него стало легче, – такой кавардак, как я люблю этот дом! - Отец, здравствуй! - умываясь прокричал юноша. - Здравствуй, Брэн, снова шляешься по ночам? – раздался голос Радерика из родительской комнатки. - Поймал пёсьелапку! Сегодня пируем! - Ух ты! Какой ты прыткий у нас, однако! – может слегка и наиграно, но вполне искренне порадовался новости отец. - Пап? – Брэн заглянул в комнату, где отец заштопывал свой рабочий костюм, - пап, получил жалование? - Хорошо, что ты принес пёсьелапку, – улыбаясь и умоляюще посмотрел на сына Радерик, не переставая при этом шитье. - Мы позовем тебя, как будет готово – снисходительно, как это умела его мать, улыбнулся Брэн и оставил отца одного. Он, слегка раскачиваясь, скрипя полом, подошел к столу, где мать разделывала сегодняшний ужин, и облокотился о него с совершенно непринужденным взглядом, который быстро исчез от вида окровавленной тушки зверька. Всю комнату уже заполнил премерзкий запах мокрой псины, обыкновенный запах пёсьелапок. - Ужасный запах, не так ли? – начал он из далека, - я бы хотел принести домой листорога, или вепря, или хотя бы кролика, но они не водятся на равнинах, они… - Пёсьелапка – отличное мясо, Брэн, и ты большой молодец, ты делаешь то, что можешь. Ты большой молодец, Брэн! – уверенным и быстрым темпом, слегка придыхая перебила его мать. Сложно было разобрать то ли это придыхание от того, что она тужилась, разрывая на части тушку, то ли от чего-то еще. - Эх… - выдохнул Брэн, - хорошо, я понял тебя, мам, - разочаровано произнес парень, - Но мы так долго не протянем, подумай об этом еще раз, пожалуйста. Фодзимару снова взялись за старое. Я помню, как пять лет назад, они удерживали жалование почти шесть месяцев! Ямо тогда чуть с голоду не умерла! Ты помнишь?! И теперь что? Уже третий месяц… мам, мы так долго не протянем! - Тише, успокойся, Брэн! – голос Ирмы дрогнул, – Я говорю нет. Это слишком опасно. - Да, я понял, тебя, прости, - Брэн поцеловал маму, и направился к входной двери. - Куда намылился, голубчик – медленно прохрипела Аму, сидевшая у питьевой бочки. - Проветрюсь немного во дворе – сухо ответил юноша и бесшумно закрыл за собою дверь. Выйдя из дома, он осмотрелся, поднял с земли ветхую деревянную лестницу, подставил ее к стене дома и быстро вскарабкался на крышу. Ветер пробежался по его волосам, развивая их на ветру, оставляя своим прикосновением безумно приятное ощущение. Оно будоражило в Брэне душу, и очень быстро успокаивало бурю, еще минуту назад готовую разорвать его изнутри. Его уши залил шепот листвы, доносившийся из-за горизонта, и взор его устремился далеко туда, где едва-едва виднелись очертания великой лесной стены. Это был шепот оттуда. - Вильдимор он Мелихорн отару, – тихим нежным шепотом сорвалось с губ Брэна, так неожиданно для него самого, что он на секунду опешил и перебил сам себя, подумав, - Чего это я? Я ведь только что обещал матери, что… - и мысль сорвалась, улетела от него вместе с новым порывом ветра, пришедшим из ниоткуда. Небо стало ясным и луна залила глаза юноши, отражая в них серебряный перезвон жаждущего, пожирающего просторы равнин взгляда. В это время Ирма стояла на кухне, хлопотала, и пыталась всем своим видом не выказывать волнения, что охватило ее, и обычного человека давно заставило бы трястись. Но не Ирму. Ирма – мать, очень ответственная мать, которая может вести себя достойно и раскусить её истинное настроение, как было уже сказано, не просто. - Что случилось, милая? - рукава Ирмы коснулась тощая, иссохшая рука Аму, - я вижу, как тебя кидает из стороны в сторону, будто юнгу на девятом валу, - толи с укоризной, то ли с заботой прохрипела старуха, - о чем это вы с Брэном спорили? - Все в порядке, мамуля, я в силах разрешить это сама, не переживай. - Ты говоришь сейчас прям как твой сын, – совершенно спокойной сказала старушка – а он говорит, так же, как и ты. Помнишь, сколько раз я запрещала тебе общаться с Радериком? Помнишь, что ты говорила мне? Ты без конца вторила, что все поняла, что ваше знакомство окончится уже совсем скоро, ты повторяла это из раза в раз, и в один прекрасный день ты чуть не убила меня новостью о том, что вы женитесь! О, как я хотела убить Радерика в тот прекрасный день, только представь! Как я была разочарована в тебе, доча… Но… сейчас… - старуха закашлялась, будто выгоняя ком из своего горла, – сейчас я искренне убеждена в том, что пока Брэн не вырастит, нет для тебя в мире мужчины лучше, чем Радерик! И я… я каждую ночь молюсь Мелихорн, и благословляю ваш брак… - Аму покраснела, замешкалась и затем очень громко, так чтобы слышал весь дом добавила, - но он все равно тюфяк! Тьфу! - Хватит нотаций мама!.. – едва сдерживая слезы и смущение, оборвала Ирма мать, - Брэн это совсем другая история, совсем другая!.. – она застыла на мгновение, бегая по столу в поисках чего-то, а потом принявшись усиленно натирать солью куски пёсьелапки, добавила, - Но… спасибо, я обязательно дам тебе знать, если мне понадобиться совет. Аму подставила щеку, и получив от дочери поцелуй медленно побрела обратно к бочке с водой. Пёсьелапка была готова уже через пол часа и, покрытая золотистой корочкой, лежала на семейном столе в большом глиняном блюде, хорошенько обложенная со всех сторон гарниром из круглого оранжевого и очень пухлого корнеплода, который в этих краях называется маргуцином. Сверху была посыпана сушеная трава жгучевичка, которая для неискушенного гурмана отлично заменяла перец, и росла почти в каждой глиняной канаве. Какова на вкус пёсьелапка? Она отвратительна, так как от запаха мокрой псины ее мясо не избавит даже подлив из ладана. Но кому до этого есть дело в Тахоме? - Позовите кто-нибудь Брэна, а то он там себе всю жопу отморозит, придурыш! – прокричала, очень громко Аму. - Брэн! – не менее громко прокричала, высунувшись в окно премилая Амуяма, - Брэн, кушать! - Иду, Ями, - послышался сверху приглушенный соломой ответ. Парень спустился с крыши, заглянул в окно и увидел, как вся семья сидит за столом и весело что-то обсуждает. Его душу защемило. Улыбка сама приподняла его аккуратные губы, и тепло подступило к глазам. Брэну стало стыдно. Он не знал почему, но он точно знал это чувство. Он осторожно вошел в дом, тихо подошел к сидящей за столом матери, поцеловал её в щеку, а потом сел на свой стул и принялся активно учувствовать в ночных поедалках, которые похоже, не без причины так любила вся семья Спароу. Лишь иногда Брэн, незаметно для себя самого, будто проваливался в прострацию, скрипел вилкой о стол, и в его взгляде можно было заметить переливающуюся луну. - Вильдимор он Мелихорн отару – беззвучно произнес он и, наконец, наколол кусок красиво приготовленного, но все еще вонючего мяса и положил его в рот.