***
Прохладный дождь стекает по оголившимся от порыва ветра ключицам, навязчиво заползает под одежду. Вздрогнув, Юта оборачивается, взглядом улавливает руку Хансоля, что плавно ложится на плечо, опускается вниз по спине, попутно оттягивая промокшую насквозь футболку. Каждое прикосновение отдается легким покалыванием где-то в районе груди, ведь ладонь до жути горячая, и она словно кожу обжигает, заставляет поёжиться от контраста температур. Накамото почему-то думает, что Джи всегда такой тёплый и до восхищения уютный. Кажется, что его волосы сотканы из лучей солнца, и словно, чтоб проверить это, младший тянет к ним руку, зарывается пальцами между мягкими светлыми прядями, чуть сжимает их, заставляя намокнуть. — Пошли обратно. Тебе под дождем стоять не холодно? Японец кивает несколько раз, как-то слишком наигранно улыбается и ступает под навес к парню. Их взгляды пересекаются буквально на несколько мгновений, а после Накамото слышит, как где-то вдалеке внезапно звучит пугающе громкий раскат грома, мигом испуганно глаза зажмуривает и прижимается к широкой груди, пальцами сминает край кофты. — Дурак. И зачем ты вышел в такую погоду? Хоть бы оделся теплее, что ли. Кажется, что шепот почти растворяется под звуками стучащих по навесу капель. Словно они оба теряются в этом мгновенье. Но когда от такой близости дышать становится совсем трудно, Юта мигом отстраняется, с недовольством смотрит и что-то шепотом возмущается, а Хансоль лишь тихо смеется, своей курткой чужие плечи накрывает. Знает, что младший замерз. Уже бесчисленное количество раз Джи находит японца где-то на улице возле общежития, а Накамото выходит, зная, что его заберут. Обогреют, заварят крепкий чёрный чай с двумя ложками сахара и за руки возьмут, потому что те слишком холодными окажутся. Но Юта не просит сам ничего, ведь отдавать не в состоянии. Он может только что-то несвязное шептать в благодарность, тереться щекой о подставленное плечо и мягко сжимать чужую ладонь в ответ. Для него это кажется чем-то правильным, таким трепетным и искренним. В свою очередь, Хансоль считает, что Накамото надо оберегать. Возможно, это даже своим долгом считает. Ведь ему кажется, что от таких тяжёлых тренировок и сломаться недолго. Несмотря на то, что сам он не меньше работает, во внимание попадает только усталость японца, который постоянно чуть ли не с ног валится. Это уже привычно. Привычно то, что Джи всегда рядом. Что его прикосновения, словно тонкими нитями под сердцем в тугой узел собираются, заставляя его биться быстрее. Что его дыхание успокаивает, а шёпот убаюкивает долгими вечерами. Что его руки всегда слишком тёплые, а поцелуи такие трепетные, полные нежности. Они оба слишком близки, но одновременно не подпускают к себе. Они оба слишком потеряны, но в то же время так явно находят что-то друг в друге. — Ты веришь, что я не влюблён в тебя? — Не верю. А Накамото продолжает упрямо твердить, мол не любит. Делает вид, словно его сердце не разбивается на миллион хрустальных осколков и не падает на потертый деревянный паркет, в то время, как в ушах глухим стуком отдаётся голос Хансоля, когда тот сообщает, что решил уйти. Конечно, Тивай на это лишь тяжело вздыхает и кивает одобрительно. Он понимает, что так будет лучше. Но не для Юты. В ладони с хрустом крошится стакан, в груди так же громко ломаются ребра. Обеспокоенный взгляд Тэёна сразу же обращается к Накамото. Он замечает, как по его руке начинает тонкими струйками стекать кровь, в лужицы собираясь на полу. — Тебе больно? — Нет. мне невыносимо.***
Каждая ночь в одиночестве в