Проделка

Предполагалось, что родительское собрание — это такая деловая встреча. Предполагалось, что надо обсуждать достижения детей и их поведение в классе. Скучная болтовня об оценках: да, конечно, ваше золотце (читайте: ужас во плоти) нарадовать меня не может, просто сама сообразительность, но, пожалуй, ему пока не стоит проходить программу экстерном. Нет, ну что Вы, я ни в коем случае не сомневаюсь в его способностях, конечно же, Вы правы, да что это я, всё-таки родитель здесь Вы. Если бы кто предложил Альфреду выбрать между самыми непослушными детьми и родителями, он ни за что не выбрал бы родителей. Тогда как вышло, что сейчас он сидел напротив этого хмурого англичанина с безупречной осанкой и почему — о, почему из-за него сердце запрыгало у Альфреда в груди, будто маленький крольчонок? Потому что такого не должно было произойти. Никогда и ни при каких обстоятельствах. — Так, эм… — Альфред уставился бумаги, лежавшие у него на столе, и слегка нахмурился, когда увидел, чье имя там написано. — Питер очень даже неплохо справляется с чтением, но слегка отстает в алгебре— — В математике, — поправил его мужчина. Альфред моргнул. Обычно, когда родитель вот так его поправлял, Альфреду хотелось приклеить фотографию этого родителя к мишени и забросать её дротиками. Но было что-то живое и веселое в этом исправлении, было что-то строгое и плавное в фигуре родителя, и всё это вызвало у Альфреда совершенно другую реакцию. Он не знал, почему исправление показалось ему таким трогательным. Но тут же вспомнил тот раз, когда его брат притащил домой котёнка в коробке — пыхтящий, шипящий комочек шерсти. Вроде бы и страшный, а на самом деле очень милый. — Да, так о чем это я… Питер немного отстает от остальных, и я тут думал, как можно ему помочь. Если бы он брал на дом дополнительные задания, или занимался с репетитором, скажем, раз в неделю, или— — Мистер Джонс, — перебил его мужчина. Насколько знал Альфред, мужчину звали мистер Кёркленд. Такая уж вышла у них встреча, что им не довелось узнать имена друг друга. — Эм, да? Кёркленд посмотрел на него своими зелёными, блестящими глазами. — Я не против дополнительных заданий, или репетиторства, или всего, что Вы предложите, — сказал он и очень удивил этим Альфреда. Неужели кто-то действительно прислушался к его совету? — Но есть одно «но», — продолжил англичанин, заставляя Альфреда снова обратить на себя внимание. Он замолчал, и Альфред уже было решил, что Кёркленд так ничего и не скажет. Но он всё же сказал: — Вы случайно не знаете, подружился ли Питер с кем-нибудь из класса..? Это был не такой уж из ряда вон выходящий вопрос, но и не самый часто задаваемый. Обычно родителям без всяких вопросов казалось, что с их детьми всё в порядке, и не стоит попусту за них переживать. Но, кажется, Кёркленд был не из той породы родителей. — О, ну. Вообще-то, да. Он довольно популярен среди своих сверстников. Брови мистера Кёркленда нахмурились. — Нет, я имел в виду… — он замялся, — есть ли у Питера настоящий друг? Хоть один? Уж очень деликатно он задал этот вопрос, и в Альфреде зародилось какое-то странное, нехорошее чувство. Он прикусил губу и задумался. — Ну, я частенько вижу его с одним мальчишкой. — Да? — У мужчины загорелись глаза. — Да. Тихий такой мальчишка. Не очень хорошо говорит по-английски… но я всё равно часто вижу их вместе. — И это было очень мило, правда. Интересно, что думали об этом отцы того мальчишки. Сегодня Альфред с ними ещё не говорил. Альфред замер, когда поднял взгляд на Кёркленда. Тот больше не хмурился: его губы расплылись в мимолетной, искренней улыбке, а глаза засияли теплом — таким хрупким, что казалось, будто его может развеять малейшее движение. Горло Альфреда сжалось. Эта картинка вожглась ему в память. И это было только начало очень глупой, маленькой влюбленности в отца-одиночку одного из его учеников. *** Его звали Артур. Альфред немного стыдился уже того, что вообще разузнал его имя. Но как только ему это удалось, он с какой-то странной нежностью стал думать, как же оно ему подходит — величественное, но в меру, прямо как и сам Артур. Ко всему прочему, Альфред вдруг стал уделять куда больше внимания Питеру. Мальчик во многом походил на отца, хотя был куда общительнее него и многих своих шестилетних товарищей. Было в нем что-то милое, а было что-то необузданное и вспыльчивое, и в последнее время Альфред уж слишком часто размышлял об отце и сыне. Размышлять-то об этом англичанине было до легкомыслия весело, но Альфред знал, что из этого ничего не выйдет. Родителей смущало даже то, что занятия у их детей ведет мужчина — но обычно Альфреду хватало обаяния, чтобы пресечь все подозрения на свой счёт. Ему часто задавали вопросы о жене, а он всегда отвечал, что жены у него нет — и от этого его подозревали только сильнее. Он и представить себе не мог, какой разразится скандал, если кто-нибудь узнает, что он гей. Нет, сейчас надо просто сосредоточиться на работе. Альфред не мог на всё это отвлекаться, если он правда хотел учить детей — а он хотел этого. Он обожал свою работу, а дети по большей части обожали его. Вот, в чем заключалась его страсть: подталкивать юные умы к расширению горизонтов, говорить им, что они способны свернуть горы, если только по-настоящему захотят этого и будут усердно трудиться; помогать детям, у которых не всё получалось, и направлять тех, в ком таилась кладезь потенциала. Преподавание заключало в себе столько силы, и сколько же преподавателей не до конца эту силу осознавали. Но Альфред-то знал. Он видел это в каждой паре сияющих глаз, что смотрели на него. Он умел находить то самое нечто, что заставляло детей раскрывать рот от удивления и без конца задавать вопросы. Он мог запросто расшевелить ученика и настроить его на работу до победного конца. Альфред обожал свою работу. Он чувствовал себя героем. Поэтому, когда однажды Питер подошел к нему — вообще-то, он подошел к нему впервые — Альфред воодушевился пуще обычного. Он уже заранее приготовился ответить на вопрос о математике, выслушать жалобу на другого ученика или, черт возьми, даже пресечь какую-нибудь подленькую проделку. Вот только он не ожидал, что Питер спросит: — Вам нравится мой папа? Альфред чуть язык не проглотил, но ему удалось сохранить невозмутимое лицо. Он сделал глоток воды из своей бутылки и постарался взять себя в руки. Затем он снова посмотрел в эти яркие невинные глаза и спросил: — Ты о чем это? Лицо Питера сморщилось. — Вам нравится мой папа? Ну вот, опять. Вопрос без всякого объяснения. — А почему ты меня об этом спрашиваешь? Надеяться было почти не на что, но в груди у Альфреда поднялся такой комок боли, будто его уже разоблачили: страх длинными когтями заскребся по внутренностям. Именно поэтому он всегда чувствовал, что ходит по острию ножа — он каждый раз подвергал себя риску. Черт подери, если бы не этот дикий страх, может, Альфред и попробовал бы завести с кем-нибудь отношения. Мальчик недолго смотрел на него, склонив голову, а потом сердито уставился в пол. — Папа… — начал он тоном, предвещавшим долгую историю, — папа очень старается, работает. У него не всегда получается со мной побыть. А ещё он ворчун. — Проницательные слова для мальчика его возраста. — Но он… — Питер замялся, подыскивая нужное слово. Альфред терпеливо выжидал, пристроившись на самом краешке своего учительского кресла. — Думаю, ему одиноко, — признался Питер. — Ему мало кто нравится. — Молчание. — Вообще никто. — А затем его голубые глаза снова загорелись. — Но вот Вы ему понравились! Альфред — пропади он пропадом — почувствовал, что сердце забилось у него в груди, как у последнего дурака. — П— правда..? — Ага. Вот… как думаете, сможете Вы с ним подружиться? Я хочу, чтобы у папы был друг. Какое-то мгновение Альфред мог только диву даваться, что же это за ребёнок — потому что в ту секунду он остро ощутил, что Питер и правда сын Артура Кёркленда. Они походили друг на друга самым невероятным образом. — Конечно, Питер, — сказал Альфред и наклонился, чтобы потрепать его по волосам. — Я буду ему другом. Может, мальчишка так над ним подшучивал. А может, говорил серьёзно. Но как бы там ни было, лицо Питера загорелось едва ли не ярче рождественской елки, и Альфред почувствовал, как его сердце пытается вырваться из тесной грудной клетки. *** — Что Вы здесь делаете? Это оказалась ловушка. Первые подозрения закрались у Альфреда уже после того, как Питер вручил ему уж слишком аккуратно распечатанное приглашение на вечеринку по случаю его Дня рождения — но в конце концов, любопытство взяло над Альфредом верх и он пошел туда. Его как-то по-странному обрадовало то, что они с Артуром, оказывается, жили в одной части города. Но теперь, когда он видел перед собой эту хмурость и эти напряженные плечи, Альфред понял, какая же это была глупость — потому что учителей никогда не приглашали на празднества учеников, а если и приглашали, то приходить на них считалось очень дурным тоном. Родителям после такого визита только добавилось бы хлопот. Вот и сейчас Альфред добавлял хлопот. Он протянул Кёркленду листок бумаги и выдал заготовленное оправдание: — Ваш сын дал мне вот это, так что, эм… я подумал: «а почему бы и нет?» — путано объяснил он. — Я просто хотел передать ему подарок, — торопливо добавил Альфред, — раз уж он так старался мне угодить. — Он показал Артуру аккуратно упакованную коробочку. Артур взглянул сначала на него, затем на подарок, а потом на приглашение. После этого сделал долгий, мученический выдох. — Его здесь нет. Альфред моргнул. — Что? Артур поднял на него взгляд — взгляд куда более неловкий, чем мог вообразить себе Альфред. — Питер отправился в поездку вместе с— — его голос раздраженно оборвался, — он уехал. Он хотел так отпраздновать свой День рождения. — Какая-то темнота промелькнула на лице Артура, но казалось, что он просто устал и загрустил. — О. — Альфред нахмурился. И правда, судя по звукам, которые доносились до него с порога, в доме стояла гробовая тишина. Ни ленточек, ни украшений, ни детей. Альфред перемялся с ноги на ногу. Как неудобно вышло-то. — Так что, эм… спасибо за беспокойство, — сказал Артур, пристальнее разглядывая приглашение. — Я сам толком не знаю, откуда он это взял, но я уж точно заставлю его извиниться за эту маленькую выходку. Мне жаль, что Вы проделали такой долгий путь впустую. У Альфреда изогнулась одна бровь. Он уставился на мистера Кёркленда. И тогда что-то щелкнуло у него в голове. Питер пытался свести их вместе. Питер наверняка не просто так уехал в самый ответственный момент. Потому что прямо сейчас Артур выглядел не просто грустным, но прямо-таки отверженным, и вот он, Альфред, стоял прямо перед ним. А Альфред был героем. Все это знали. Питер это знал. Он чуть не выдохнул от восхищения, осознав всю суть этой проделки. Но Альфред не хотел, чтобы Кёркланд подумал о чем-нибудь дурном — так что он сдержался и осторожно улыбнулся Артуру. — Это пустяк, — сказал он, — но раз уж я здесь, не хотите ли выпить по чашечке кофе? Я сегодня свободен, как ветер. Артур удивленно моргнул — в этот момент он чем-то походил на сову — а потом медленно произнес: — Эм… Да, хорошо. — Его согласие вышло каким-то сомнительным, будто он пытался «прощупать» намерения Альфреда. Альфред сжато ухмыльнулся. — Отлично. Артур долго, непрерывно смотрел на него. И пока он смотрел, Альфред невольно задался вопросом, почему никто ещё не придумал какое-нибудь тайное рукопожатие, которое бы означало: «я гей, ты гей, пошли геиться вместе». Оно так, так сильно облегчило бы ему жизнь. — Знаешь, я… — начал Артур. Затем он замер и стал чего-то выжидать. — Да? — настоял Альфред. Выдающиеся брови англичанина изогнулись, а затем он слегка нахмурился. Кажется, он наконец-то сообразил, что же ему хотелось сказать. — Это свидание? Улыбка Альфреда расплылась до самых ушей. Больше никакого ответа Артуру и не понадобилось, потому что он закрыл лицо руками и сказал: — Господи, ну какой, какой же Питер негодник. Альфред ничего не смог с собой поделать. Он рассмеялся.