Нет никакого солнца (there is no sun)

«Никогда не было никакого мира, кроме моего», — говорит Колдунья. * Дама помнит всех своих старинных подданных. В конце концов, она правила ими долгие, долгие годы, и ее соглядатаи докладывали о каждой мелочи. Болотные квакли — народ, способный на что угодно ради защиты своих детенышей, и поэтому она убивает его заранее — прежде, чем он успевает хотя бы подумать о том, чтобы наступить на огонь. Комнату наполняет приторно-сладкий сонный аромат да негромкое бренчание мандолины. Ее шелковые юбки шелестят при движении, и воздух потрескивает от колдовской силы. Она торжествующе мурлычет себе под нос; ибо дети затерялись в ее чарах, а ее возлюбленный кроха-принц корчится в муках. Ее победа безусловна, и она вкусит от плодов. Что до принца — верно, кресло утрачено, но есть и другие способы сковать его. Он рухнет на пол в сонном забытьи, и чуть позже она позаботится о нем. Мальчик тоже уснет. Ее мало интересуют дети мужского пола. В мареве памяти всплывает ее последний такой ребенок: его испачканный сахарной пудрой рот и изменническое сердце. Девочка, впрочем... Именно юные девочки засвидетельствовали возвращение ее врага, именно их бьющиеся сердца придавали ему сил. И именно эта девочка полна Его благодатью; Его слова у нее на языке и в сердце, целиком и полностью она принадлежит Ему. Дама улыбается, и в этой улыбке нет доброты. Ибо она запятнает любимицу своего врага, его глашатая, его героиню, и медленно, бережно разорвет ее на куски. А следом: перекроить, перестроить, пересоздать; что-то — кого-то — поразительного. Нарния подождет. * Колдовство способно на многое. Оно может создавать и разрушать. Оно может порабощать и восхищать. Возможен всякий род неестественного, если чародейка искусна в своем ремесле. Дама за целую жизнь сотворила многое, и во многих мирах. Нет такого заклятья, что не покорилось бы ей. И вот, она зачаровывает дитя-девочку на такой манер, что спустя считанные часы это уже вовсе не девочка, но зрелая женщина. Округлые изгибы гладкого тела и нежное, угловатое лицо. Прекрасный образчик Евиной плоти. Дама улыбается, ибо знает: враг безразличен к тем из женского племени, что стали взрослыми. Глаза девочки-девушки — само воплощение ужаса, ибо, пусть ее тело сковано и зачаровано, Дама оставила нетронутым ее разум. Гораздо приятнее будет сломить ее волю, чем получить лишь похотливую куклу. Если ей захочется чего-то попроще, у нее, в конце концов, остается принц. — Теперь, — произносит она голосом столь же сладким, как сладчайшая птичья песня, — мы приступим. * Все начинается так: Имя, со вздохом вырывающееся из ее груди — низким голосом, взрослым голосом. Синяки, расцветающие на ее запястьях и лодыжках, когда она бьется в своем серебряном узилище. Открывшаяся полоска кожи, что заставляет ее дрожать, точно лист под ветром. * — Ты хоть представляешь, как ты прелестна, прекраснейшая Джилл? — нежно пропевает она. — Прекраснейшая во всех моих землях, ценишь ли ты этот мой дар, это твое новое тело? Джилл мотает головой, но следом всхлипывает, когда Дама обхватывает ладонями ее груди и медленно сжимает, прежде чем защипнуть сосок — мягко, ласково. — Всё это мое, понимаешь ли. Я создала это — так что оно мое, и я вправе делать, что пожелаю. Дама сопротивляется искушению взять ее силой, не щадя, в этот странный первый раз. Но у нее еще будет довольно возможностей. — И я научу твое тело столь многому, — говорит она, пока ее пальцы с легкостью перышка скользят по коже. Она издавна восхищалась женской плотью, но имела мало возможности испробовать ее. Ни разу с тех времен, думается ей, ни разу со времен планеты под красным солнцем и сестры, наслаждавшейся их тайными играми. Такого рода воспоминания весьма смутны: о прошедших временах. Порой она не уверена: воистину ли это воспоминания, или повесть, перешедшая к ней от кого-то еще. Но здесь есть это — и это реальность: здесь Джилл, которая извивается перед нею, и Дама отпечатывает королевский поцелуй на ее набухших грудях. — Столь многому, — эхом повторяет она. * Девичий разум ныне, должно быть, являет собой какофонию шума, ибо что это дитя знает об удовольствии? — Чего же ты от меня хочешь? — спрашивает Джилл между прерывистыми вздохами. Ладонь Дамы застывает на середине мучительно-долгой ласки. — Присяги на верность. — И это честный ответ — чувство, приходящее с ним, отзывается в ней до самой кости. — Есть только один итог, Джилл Поул. Всё кончится тем, что твое горячее сердце будет биться лишь для меня одной. Ласка становится болезненной, когда Дама проводит ногтями по коже, покрытой мурашками. Джилл отвечает что-то, схожее с полузадушенным «нет», но тело предает ее, дергаясь навстречу прикосновениям Дамы. Невозможным теперь становится иное, чем желать, чем глубоко вожделеть прикосновения к самому потаенному месту Джилл. Чем знать, что усилия Дамы не были втуне. — Твоя очередь одарить меня. Открой рот, юная дева. И Джилл делает это — делает, чтобы заговорить, но Дама накрывает ее рот своим. Поцелуй — обещание, и в этот самый миг пальцы Дамы добираются до влажной теплоты Джилл. Они вместе издают стон: прелестный звук в полумраке. Дама отстраняется лишь на мгновение — лишь краткий взгляд на раскрасневшиеся щеки Джилл и ее потемневшие глаза. Губы Джилл приоткрыты — чудесный вид, — и она выгибает спину ровно настолько, насколько нужно, пока Дама обводит круговыми движениями ее набухший клитор. — Дочь Евы, ты восхитительна на вкус. И я вкушу от этого яблока не единожды. — Следом она переходит на шею Джилл: спускается влажными, причмокивающими поцелуями вдоль нежной кожи, пальцы же ее продолжают двигаться внизу. Стоны Джилл теперь делаются глубже — берут начало где-то внутри ее живота и поднимаются к горлу. Признак женщины, готовой к тому, чтобы ею обладали. И Дама довольна — весьма и весьма. * Когда девица кончает в первый раз, это происходит резко и быстро; она задыхается в своем удовольствии, а следом всхлипывает. — И на этом, выходит, все? — говорит Джилл; попыткой укола. — Это лишь начало, милая. — И Дама толкается пальцами вверх и внутрь пульсирующей жаркой щели. Джилл ловит ртом воздух от изумления, и всё ее тело отдается дрожью. Медленно вбиваясь в нее, Дама следит за лицом Джилл: за тем, как ей нравится, а как — нет. Джилл начинает постанывать и извиваться, когда Дама находит безупречный, устойчивый ритм — жесткий и уверенный. — Для тебя не отыщется избавления: ни рыцаря на белом коне, ни большого кота. — Голос Дамы — едва ли громче шепота. — Никакой надежды не ждет тебя во тьме. Есть только ты и я. * Дама, как и всегда, довольна, что ее стражи не перечат ей, что не входят внутрь, когда крики звенят в этих покоях. Ибо Джилл голосиста, когда наслаждение находит ее — достаточно голосиста, дабы пробудить ото сна сыновей Адама в соседней комнате. Те скованы точно так же, потому не будет предпринято никакой попытки спасения, сколько бы они ни выкрикивали вопросов и приказаний. Джилл не отвечает им, она только лишь в отчаянии свешивает голову, пока ее бедра движутся навстречу пальцам Дамы — дабы та могла лучше послужить ее удовольствию. Дама улыбается и покрывает сладкими поцелуями лицо Джилл, восхищаясь в ней одновременно новой игрушкой и отрадным отмщением. — Должна ли я позволить им войти и увидеть тебя такой? Должна ли я позволить им взять от тебя свое, милая? Ты вожделела ко принцу, я убеждена. И он столь миловиден, столь готов ублажать. Глаза девушки распахиваются; ее тело застывает недвижно. — Или ты скорее останешься со мной? Джилл поспешно кивает — и издает стон, когда пальцы Дамы сгибаются у нее внутри: прежде, чем к двум пальцам добавляется третий. — Тогда скажи мне, что ты — моя. В ее глазах стоят слезы, но рот остается нем. Вдыхая холодный воздух, Дама произносит: — Тогда мы начнем сначала. Ибо терпение Дамы неисчерпаемо — неисчерпаемо, словно бездонный колодец. * Ее язык скользит по коже. — Прекраснейшая из всех. Ты, конечно же, знаешь, что произойдет следом, и что произойдет после. Джилл смотрит на нее ровным взглядом. — Нет. Дама целует ее. — Как я выставлю тебя напоказ, моя милая. Мужчины будут падать к твоим ногам, о тебе будут слагать песни, в твою честь сразятся на турнирах. Будет множество тех, кто умрет ради тебя. И девушка отворачивается; ее лицо искажается в гримасе. — И что, если мы отправимся в какое-нибудь еще место? Что, если мы отправимся... — и она замолкает на миг, — в тот твой другой мир? И Дама получает все то внимание, какого хотела. — Да, милая. Там у тебя есть враги. Тебе ведома моя сила, тебе ведомо, что я могу сделать с ними. Прах к праху, так говорится. — Она смеется: с искренним весельем. — А что же насчет тебя, в таком случае, что насчет милой Джилл? — И она тщательно подбирает следующие слова. — Все нейлоновые чулки, и губные помады, и приглашения, каких только может пожелать прелестница вроде тебя. — Я не хочу... я никогда не хотела... — О, но ты должна получить все это. И больше того. * Некоторое смещение тел и оков позволяет принять еще одну позу, и что за чудную при том. Время словно бы замедляется, когда ее рот смыкается на влажном и жарком, и ее язык с нажимом обводит клитор Джилл. Дама блаженствует в этом искусстве, наслаждается вкусом и исступленным откликом Джилл. Что до нее самой, то Дама немало наслаждалась этим интимным действом, и чарами велела принцу служить себе на такой манер целыми часами. Ей известно, на какие выси это может поднять: как если бы ты парила над облаками. Чудесная, прекрасная вещь. Так что она задерживается здесь, между ног у Джилл; ее язык движется неустанно, и пальцы вторгаются внутрь без милосердия. И она теряет счет тому, сколько раз ее пальцы оказывались сжаты в пульсирующем, неугасающем ритме, когда Джилл сдается своему удовольствию. Сама она сейчас влажна от желания, от подавляющего вожделения к пленнице. Как прелестно будет это смотреться, когда ее золотые волосы перемешаются на подушках с вороново-черными прядями Джилл. Это случится однажды; вскоре. Сколь радостно. * — Лишь полюби меня, милая; люби меня, и это прекратится.— За каждым словом следует ласка — нежная, нежная. — Я никогда не полюблю тебя, — тихо отзывается Джилл. — Никогда. Дама улыбается, касаясь губами кожи Джилл — ибо она выдержала все испытания Времени. Ныне они с ним добрые товарищи. Потому это неизбежно: то, что девушка скажет, без обмана, без колебания: «Я твоя. Клянусь в том на твоих златых локонах». И когда это произойдет, Дама будет смеяться: самым звучным, самым музыкальным смехом, какой только можно себе представить.