Торжество победителя

*** - Я убью вас прежде, чем закончится война. Эти слова произнес высокий худой человек с ранней сединой и каким-то особенным взглядом. Уильям Тавингтон знал такие взгляды. Это были глаза человека, который Потерял. Это были глаза раненого дикого зверя. Лорд Корнуоллес бестолково суетился во дворе, тщетно подзывая собак, когда освобожденные мятежники во главе с Призраком выходили из ворот. Он успел – думал, что успел. Но оказалось, что уже поздно – пленники, с таким трудом захваченные им, полковником Тавингтоном, освобождены! Это была его добыча, но Корнуоллес решил иначе и согласился на обмен. Ему дороги офицеры. Тавингтон презрительно хмыкнул. Офицеры! Кучка жалких лощеных трусов, неумело прикидывающихся воинами – вот каких офицеров так защищал генерал. Хотя чего ждать от человека, который прежде приказал разгружать свой гардероб, а уж потом оружие и провиант? Под началом Корнуолесса Тавингтон служил только потому, что лорд обещал ему неплохие земли здесь, в Огайо – возвращаться в Англию полковнику не хотелось. Он не смог бы вернуться туда с честью – имя полковника Уильяма Тавингтона наводило ужас не только на врагов, но и на союзников. Жестокость его была такова, что о ней боялись говорить. Безнравственность, абсолютное отсутствие щепетильности, милосердия и даже элементарной брезгливости – таков был Тавингтон. Корнуолесс прекрасно знал, кого он держит рядом с собой, и боялся своего непредсказуемого подчиненного больше, чем генерала Вашингтона. Тавингтон знал это. Ему нравилось, что его боятся. И оттого он презирал своего начальника еще больше – как, впрочем, и всех остальных. Кроме одного. Бенджамин Мартин, полковник нерегулярной армии милиции. Полковник, как же. Фермер! Всего лишь фермер – но этот фермер был настоящей занозой в седле Тавингтона. Будь трижды проклят тот день, когда он явился на земли Мартина! Бунтовщик и изменник, за которым охотились англичане, оказался старшим сыном этого человека. Да еще глупый мальчишка. Второй сын. Тавингтона никогда не волновали чужие чувства, но когда на него глянули глаза отца, только что потерявшего сына, Тавингтон почувствовал, что не может отвести взгляда. Полковника не трогали ни слезы, ни проклятия. Но этот взгляд – отчаянный, ненавидящий взгляд зеленовато-карих глаз словно приковал его к седлу. - Сжечь дом. Убить раненых. Тавингтон говорил короткими фразами, боясь выдать свое смятение. Старшего мальчишку они забрали с собой. Тавингтон не мог объяснить, отчего они не повесили его прямо там, на дереве. Знал. Но боялся признаться даже себе. Если забрать сына, отец придет за ним. Обязательно придет. И он пришел. *** «Томас. Мальчик мой… За что? За что судьба отнимает у меня тех, кто мне так дорог? Сначала Элизабет. Теперь ты. Габриэл в руках красномундирников…Бог знает, что они сделают с тобой, сынок. Я не смог защитить тебя – ведь тогда они сожгли бы дом вместе с детьми. Я просто стоял и смотрел, как тебя уводят. Просто стоял и смотрел. Я, твой отец, оказался бессилен. А Томас не побоялся. Вот он – лежит на земле, изрытой лошадиными копытами, лицо в пыли, на щеках еще не сошел румянец. И это тоже моя вина. У меня осталось двое сыновей, дочери, Шарлотта. Ради них надо переступить через боль, жить, не отбирая у них любви. Они ни в чем не виноваты, они не заслуживают того, чтобы в доме повис вечный мрак и молчание. Господи, за что ты меня наказал? Ты дал мне силы растить детей без матери, значит, ты считал, что я поступаю правильно. Так в чем моя вина? Неужели это расплата за ТО? Но ведь это мой грех, за что ты наказываешь моих детей? Почему ты лишаешь их жизни? Ты бы мог сделать меня калекой, наслать на меня слепоту, проказу, паралич – я бы все понял и принял. Но ребенка ты за что наказал?» Бенджамин Мартин долго смотрел вслед человеку в красном мундире. Он прекрасно знал, кто это. И еще он знал, что этот офицер убил Томаса. Его Томаса. «Я найду его. Найду и убью. Чего бы мне это не стоило. Я буду сражаться – за каждого сына, за каждого отца, за каждую семью, потерявшую родных и близких. Я буду сражаться за Америку. За мою Родину. Я буду жить за каждого – и за тебя, Томас…» Мартин наклонился и поднял холщовый мешочек с оловянными солдатиками сына. Положил в карман, повернулся и тяжелой походкой пошел к дому. Через десять минут он с двумя младшими сыновьями уже бежал в сторону тракта, по которому увезли Габриэла. *** - Милорд, вы ничего мне не должны. Вы будете не при чем. Я все сделаю сам. Вряд ли вам понравятся мои методы, но вы же хотите поймать этого…Призрака? Уильям Тавингтон сидел в кресле напротив Корнуоллеса и внимательно смотрел на своего начальника. Генерал собирался завтракать и теперь нервно теребил в пальцах кружевную салфетку. - Полковник…Вы хотите сказать, что… Тавингтон мягко улыбнулся. - Вот именно, милорд. Я сделаю ВСЕ возможное. И невозможное тоже. Он встал и направился к двери. У порога обернулся и поймал растерянный взгляд Корнуоллеса. Генерал знал своего офицера, и ему стало страшно – казалось, что чудовище вырвалось из-под контроля. - Главное – не мешайте мне. Полковник тихо прикрыл за собой дверь. Он знал, как привлечь Призрака. *** - Мы готовы, сэр! Дома пусты, все люди в церкви. Можно поджигать город! - Город? Нет. Церковь. - Но сэр…Я не могу… - в глазах сержанта плескался такой ужас, что Тавингтон рассмеялся. - Не можете? Помнится, именно вы говорили, что изменники достойны смерти? Поджигайте. Или вы хотите разделить их участь? Церковь вспыхнула в несколько минут. Полковник постоял, прислушиваясь к крикам, доносившимся изнутри. Теперь ты придешь. *** Отряд красномундирников расположился под раскидистыми кленами недалеко от разоренного города. Сержант порывался покинуть это страшное место, но Тавингтон объявил остановку и приказал ждать. Офицеры были рады неожиданному отдыху, они расседлали коней и сели играть в карты. Тавингтон спустился на берег маленькой речки, скорее даже ручья. Полковник любил тишину и одиночество. Здесь можно было спокойно подумать. Помолчать. Просто побыть наедине с собой. Полковник снял мундир, расстегнул рубашку и расплел волосы. Набрал в ладони воды и ополоснул запыленное и закопченое лицо. Стало легче дышать. Из-за голенища Тавингтон вынул походную бритву – надо привести себя в порядок. Чистая вода отразила узкое лицо с тонкими губами, красиво очерченные скулы, чуть выдающийся вперед подбородок, прищуренные холодные темно-кварцевые глаза. Солдату меньше всего пристало задумываться о своем внешнем виде, особенно когда большую часть суток проводишь в седле. Но Уильям Тавингтон был исключением даже в этом. Дрогнула рука – воротник рубашки окрасился кровью. Полковник неверяще провел рукой по подбородку. Порезался! Впервые в жизни. Тавингтон улыбнулся – это был Знак. Сегодня он придет. *** Мартин бродил по пепелищу среди обугленных костей, помогая находить обрывки одежды, нательные кресты, какие-то вещи, по которым опознавали родных и друзей его соратники. Он наклонился, чтобы поднять кусок голубой ленточки – что-то кольнуло пальцы. Полярная звезда – свадебный подарок Энн. Габриэл стал вдовцом, не успев жениться. «Не переживет… Будь ты проклят, Тавингтон.» - Джон? - Бенджамин, Габриэл ускакал. *** Стук копыт прервал мысли полковника Тавингтона. Крик сержанта «К оружию!», выстрелы – полковник не торопился, надел мундир и застегнул на все пуговицы. Убрал бритву. Выпрямился. Откинул за спину расплетенные волосы. Он был готов. Человек двадцать конных. Почти ничего. Но…Его не было. Был мальчишка. Сын. Разочарование обожгло, как насмешка. Ты поплатишься за это, Бенджамин Мартин. Сабля и рука стали единым целым – даже самые лютые враги Уильяма Тавингтона не могли не признать, что в бою ему не было равных. Выстрел – пуля оцарапала предплечье. Тавингтон пошатнулся – и поймал взгляд мальчишки. Сколько ненависти. Забавно. План родился мгновенно. Тавингтон упал, притворившись мертвым. Он знал, что мальчишка попытается его добить. Знал. И тихо усмехнулся своим мыслям. *** - Отец…Отец. Прости меня…За Томаса. - Габриэл! Нет…Не бросай меня, не уходи… Как же я теперь… «Боже, за что ты наказываешь меня? Ты уже спрашивал, Бенджамин Мартин. И ты знаешь, за что. Это снова он. Тавингтон. Я найду его. Уже совсем скоро. Для мести еще будет время.» *** - Вперед! Не сметь отступать! Не сметь! За мной! За мной, друзья! К победе! – Мартин подхватил знамя из рук упавшего бойца и бросился вперед. За ним в едином порыве рванулись все. Победа была еще далека, но теперь они будут сражаться. У него получилось. Он выстоял – и помог выстоять другим. Мартин взмахнул знаменем – и чуть не выронил его. Потому что в дыму он увидел знакомое лицо. Среди тысяч и сотен тысяч лиц он узнал бы эти кварцевые глаза. И Мартин, передав знамя французу, бросился сквозь толпу, расталкивая сражавшихся, сметая с пути своих и чужих. - Тавингтон. - Мартин. Я знал, что ты будешь здесь. Еще бы, разве стадо фермеров отправилось бы сюда без своего пастуха, – тонкие губы презрительно выплевывают оскорбительные слова, но Мартин не слышит их. Он видит перед собой лицо умирающего Габриэла, слышит выстрел – и этот голос, от которого он просыпался в холодном поту: «Глупый мальчишка». Шаг вперед – со страшным звоном скрестились клинки. В этом бою не будет ни снисхождения, ни милосердия, ни... победы. Для двоих нет сейчас ничего, кроме смерти. Тавингтон искусный боец, и его клинок уже не раз обагрился кровью, но разве чувствует боль от ран тот, у кого заживо вырвали сердце? Удар в спину – клинок проходит плашмя. Еще минута. Упасть на колени – и дождавшись, пока враг размахнется для последнего удара, сделать один-единственный выпад… *** Ты очень хорошо сражаешься, Бенджамин Мартин. Гораздо лучше, чем твой сын. Но я непобедим, и мы оба это знаем. Ты истекаешь кровью, ты вот-вот падешь. Значит, надо дать тебе шанс. Хороший замах полезен в любом деле, кроме фехтования – у тебя будет время. Думаешь, я не видел, как ты сжимал в ослабевшей руке штык? Сейчас я подниму клинок, Призрак. Всего на миг. Ты ведь знаешь, что делать? *** - Ты говорил, что убьешь меня прежде, чем кончится война. Выходит, ты не самый лучший боец! - Да. Мои сыновья были лучше меня. Нож твоего сына. Тот самый, которым я его заколол. Как странно – сейчас умру я. Может, в этом тоже какой-то знак. Я везде вижу знаки с тех пор, как мы встретились. В груди нарастает боль. Я не знал, что умирать так нелегко. Так долго – острие прокалывает кожу у основания шеи, но ты медлишь. Почему, Мартин? *** - Ну и чего ты ждешь? - в хриплом от боли голосе звучит все та же презрительная ирония. – Думаешь взять меня живым? Не надейся – моя рана смертельна. - Ты так уверен? – трудно сдержать ярость, но еще труднее держать свою руку, которая так и норовит перерезать горло этого дьявола. - О да, уверен. Я ведь немного понимаю в ранах. Видишь ли, Мартин, я умею убивать. Хотя…Разве я должен тебе об этом рассказывать? Разве твои сыновья не рассказали тебе лучше? Ах да, я забыл, они же мертвы. - А сейчас умрешь ты! - Ну разумеется, я же не бессмертен. Ты смешон, Мартин. Ты фермер, а не воин. Если бы я был на твоем месте, я бы не позволил тебе умереть…сразу. Как твоему сыну… - ЧТО? - А ты и не знал? Да-да, твой старший. Он умирал долго, я сделал все, чтобы он не скучал в последние часы своей жизни…Красивый мальчик… - Ах ты… да я тебя…. – дикий взгляд, полный нечеловеческой боли и ненависти. Рука выпускает нож и сжимает горло Тавингтона до хруста. - Что ты с ним сделал, ублюдок? Что? Что? – полковник торжествует, он знал, на что давить. Почему бы и не рассказать любящему отцу о последних часах его сына? Рука Мартина бессильно разжимается… «Габриэл. Мальчик мой. Я отомщу за тебя. Время для мести пришло. За тебя. За Томаса. За Энн. Он погибнет так же, как твоя жена. Здесь достаточно обломков, чтобы получился большой костер. Он будет умирать долго.» Мартин на миг представляет это лицо в пламени, искаженное страшной болью…«Пусть он умрет в таких же мученьях, как умерла Энн. Пусть горит в аду – еще здесь, на земле…Но тогда… Тогда гореть нам на одном костре, вместе, рядом. Чьи это мысли? Молчи, Бенджамин, просто молчи». - Эй, Мартин! Голос Тавингтона прервал поток мыслей. - Ты уже решил, как лучше меня прикончить? Что, стареешь, теряешь прежнюю сноровку? Где же тот безжалостный убийца, каким ты был прежде? - Я никогда не был…убийцей… Последнее слово Мартин произнес внезапно севшим голосом. - Форт «Пустыня», да, Мартин? Старые грехи не дают спать? Может, ты и со мной поступишь так же, справедливый народный мститель? – по бледному лицу скользнула какая-то непонятная улыбка. - Нет. С тобой я поступлю иначе. «Господи, прости». *** Иначе? Неужели ты осмелишься на это, святой Бенджамин? Неужели переступишь через все, ради чего ты бьешься? Как же твоя честь? Твой долг? Ты не забыл, кто я? *** Ненависть затмевает мне разум. Ты умираешь, Тавингтон, я вижу – тебе осталось жить не более часа. Всего час – это так мало, чтобы отомстить тебе за все, за Томаса, за Габриэла, за Энн, за всех убитых и раненых, за моих друзей, за Джона и его семью. Ты не жалел никого и никогда, неужели ты думаешь, что я пожалею тебя? Ты не умрешь с честью. Ты не ускользнешь от меня в небытие. Не смотри так. Всего час… Так много – для одного слова. Мне будет мало вечности – нам будет мало. Что это? Это не я. Я не знаю. Это не мое. Не смотри на меня так. Ты не человек, ты демон, посланный на землю, я верну тебя в ад… Только не смотри на меня. Ты погубил моих сыновей. Теперь ты погубишь и меня. Ты видишь мое смятение. Ты знаешь, что я убью тебя…Ты не боишься того, что я могу сделать с тобой. Ты желаешь этого. Я знаю, что ты носишь в себе, Уильям Тавингтон…Я знаю, чего ты ищешь. Ты получишь все, что хочешь, мой возлюбленный враг. Я обещаю, Уильям. *** Не трудись говорить, Мартин. Я заранее прочитал каждое слово на твоем лице. Ты бы бросил меня в огонь, но ты не сможешь. Я слишком дорог тебе. Я последнее, что осталось у тебя в этом ненадежном мире, который расползается в руках, как старое знамя, зашитое твоим сыном. Я – осколок старой эпохи. Я – убийца твоих детей. Я не смог убить тебя – ни тогда, ни сейчас. Я умираю здесь, на берегу моря, в ясный осенний день, на развалинах крепости – моя кровь на знамени Америки. Я умру от твоей руки – могло ли быть иначе. Наши судьбы слишком тесно сплетены, Бенджамин Мартин. Ты так страстно ненавидишь меня, так желаешь моей гибели…Ты боишься выпустить меня из рук – словно так я исчезну, уйду, умру раньше, и ты потеряешь власть надо мной – а вместе с ней и надежду. Не бойся. Я не уйду сейчас, не закончив то, что начал. Я не уйду, пока ты не вернешь мне долг. Твои сыновья будут отомщены – я искуплю…каждой каплей крови…каждым вздохом – каждым взглядом… Я обещаю, Бенджамин. *** - Уильям. - Бенджамин. - Готовься умереть. Твоя смерть будет… - …Прекрасной? - Да. Ты ведь не уйдешь раньше? Не оставишь меня? - Обещаю. *** Это безумие. Я не должен, я не способен на такое…Форт «Пустыня». Но ведь там были враги! Они заслужили свою участь! А он? Разве он не враг? Я не знаю. Я мог бы изрезать его на куски, замучить насмерть. А разве я не это делаю? Он такой бледный. Дыхание слабое, в нем почти не осталось сил – с каждой каплей крови уходит жизнь. Я не забуду. Это невозможно забыть – эту белую кожу, не тронутую южным солнцем, этот разворот плеч, эти волосы – словно смола на мраморе…Он уходит – я чувствую, как под моими руками бьется его сердце. Я думал, у него нет сердца. Ненавидел его. Ненавидел. И все-таки простил. Прошел тот порог, за которым ненависть превращается в прощение. Простил? Или просто забыл обо всем, ловя каждую секунду обладания этим человеком, каждый его вздох, каждый взгляд потемневших глаз – зачем он так смотрит на меня? Я ведь уже пал. Погиб. Лишился всего – чести, совести, разума. Только Он – здесь, сейчас, на этом поле, где кругом смерть и ужас. Это лучшее место, чтобы потерять себя. Я не знаю, что я делаю. Пелена перед глазами – глубокие раны от ножа на этих невозможно белых плечах. Губами собираю кровь, провожу пальцами по его лицу – он открывает глаза. Уильям. Мой пропуск в рай. Моя дорога в ад. Моя жизнь. Что я буду делать, когда ты умрешь? Что мне останется? Ты такой красивый. Даже сейчас – особенно сейчас, залитый кровью, беспомощный и беззащитный. Это кошмар без надежды проснуться. Что ты сделал со мной, Уильям? Гладкая кожа под пальцами. Старые шрамы переплетаются с новыми в странном пугающем узоре. Я не могу смотреть на твое лицо – я не могу оторвать взгляда. На твоих искусанных губах появляется улыбка. Не ухмылка, а именно улыбка – нежная, счастливая. Невозможная. Не для этого мира. Последним усилием ты притягиваешь меня к себе…Как я раньше не понял? И невозможно было отпустить тебя в этот момент. Абсолютное счастье. Ты шевельнулся в моих руках и что-то прошептал. *** Вся горечь ушла. Осталась печаль. Теперь я увидел человека, который живет под маской Бенджамина Мартина. У него смертельно усталые глаза, тускло-зеленые, словно увядающие травы. И в этом виноват я. Я искуплю. Становится легко-легко. Будто все плохое ушло. Будто ничего плохого не было. Будто ничего плохого больше не произойдет. Больше всего на свете я хочу, чтобы тот человек остался. Чтобы он просто был здесь, со мной, до последней моей секунды. Кровь на одежде. Он разорвал рубашку и перевязал мою рану. Это не поможет – но все равно. Пусть так. Главное – сейчас. Он. Здесь. Когда кровь засыхает, то пахнет, будто старая земля в могилах. Я знаю. Я убивал. Много. Только вот умирать не приходилось. Это в первый раз. Я не заслуживаю такой прекрасной смерти. Нож, пламя – все неважно. Его руки. Губы. Его слова, которых я почти не слышу. Я закрываю глаза. Он любит меня. Я буду жить сначала. Делай со мной что хочешь. Темные струйки из моего рта. Одна за другой, превращаются в целый поток. Мое тело сгорает в его руках. Он убивает меня. Я умираю. Я рождаюсь заново. Только не останавливайся. Я хочу пройти все. *** Я схожу с ума. Я все время пытался – забыть. Свой грех. А сейчас совершаю новый, в тысячу страшнее прежнего. Бог не простит мне – и я сам не прощу. Но невозможно отказаться. Страсть сломала меня, не оставив ничего. Без тебя я - никто. Габриэл как-то сказал, что в глазах человека можно увидеть его душу. А я все думал, что я увижу, если загляну… Я увидел – бездну. И сорвался в нее. Ты обещал. Подожди. Только не сейчас. «Прости…за сыновей». В последний раз улыбнулись тонкие губы – последний взгляд кварцевых глаз. Уильям! Нет…Не уходи…Не оставляй меня одного…У меня больше ничего нет, Уильям… Господи, сжалься, не отнимай! А потом остановилось сердце. Пустота. *** Оказывается, я умираю. Прости меня, Бенджамин. Прости…за сыновей. Нет. За меня. Господи, прими душу мою… как там дальше? Я не помню. Я должен быть готов. Прощай, мой любимый враг. Мы еще встретимся – там, за гранью… Ты ведь узнаешь меня? *** Бенджамин Мартин стоял на холме и смотрел вниз. Сражение закончилось, они победили. С высоты холма люди казались похожими на суетливых муравьев, бегущих по своим делам. Кто-то нес оружие, кто-то помогал раненым, в воздухе витал запах пороха, крови, но ветер с моря уже нес вечернюю прохладу и свежесть. Войска Корнуоллеса отступили, можно было заняться подсчетом потерь и решать, что делать дальше. Мартин знал, что теперь он сможет вернуться домой. Шарлотта. Дети. Слабая улыбка осветила его лицо. Сьюзан наверняка уже болтает без умолку. Они ждут его дома. Все хорошо. Все закончилось. Победа. Но над лицами Шарлотты и детей вставал, как солнце, единый образ - безупречно-прекрасный, с тонкими губами и темно-кварцевым взглядом прищуренных глаз. И в шорохе ветра Мартин услышал голос…. Он опустился на колени над тем, кто еще полчаса назад был для него всем – его миром. Его жертвой. Палачом. Возлюбленным. Обвинителем. Приговором. Спасением. Бенджамин откинул край потрепанного знамени – мертвое лицо Уильяма Тавингтона было спокойно, на бледный губах застыла улыбка. Глубокие раны на груди и плечах не успели затянуться, и кровь проступила на знамени, как на хоругви. Мартин опустил голову и замер. В вечернем воздухе раздались пушечные залпы. Это наконец-то прибыли союзники-французы.