///
Эдди водит пальцами по цифрам, чувствуя, как от каждого нового касания внутри неё атомы готовы вновь собраться в одну большую, бушующую бесшумными ветрами галактику. Дыхание как назло перехватывает, когда на таймере высвечивается меньше двадцати минут. Она готовилась к этому все шестнадцать лет, перебирая в голове образ прекрасного мальчика, тронутого солнцем, расплывающимся смешными веснушками по всему носу; но за мгновение «до» собраться почему-то не получается. Сердце колотится с удвоенной силой, разрывая грудную клетку, радужной птицей, отчаянно пытающейся вырваться на свободу. Школьный автобус тормозит резко, отчего Эдди подаётся вперёд, и раскрывает свои двери с противным скрипом, запуская внутрь пропахший сомнением прохладный осенний воздух. Если честно, Каспбрак так и хочется забиться под самое дальнее сидение, где наверняка когда-то укачало какого-нибудь очкастого ботаника из средней школы, и не выходить оттуда никогда, но ведь часы не начнут обратный отсчёт. Она набирает в лёгкие побольше воздуха, попутно нащупывая в кармане своей светло-розовой вельветовой куртки ингалятор, и, одёргивая юбку бежевого платья в цветочек, вылезает из автобуса. Солнце слабо слепит, не давая сосредоточиться, и Эдди сразу же получает толчок в спину. — Чё встала? — слышится откуда-то совсем рядом, но Каспбрак не успевает повернуться, потому что время на руке неумолимо гнёт свою линию, приближаясь к заветным нулям, и ей кажется, что она вот-вот задохнётся.///
У Ричи сейчас биология или зарубежная история, он вообще не в курсе, наверное, именно поэтому Тозиер вышагивает по заднему двору школы, как по самому отвратительному подиуму в США, и выпускает сигаретный дым кольцами. Иногда ему даже смешно от того, насколько девочки любят плохих мальчиков, ведь даже Беверли, которой её Бен пишет замечательные поэмы на все существующие и не очень праздники, заглядывается на Ричи влюблёнными глазками минимум два раза в неделю. — Извините… — за спиной раздаётся незнакомый голос, и Тозиер закатывает глаза, потому что на заднем дворе школы в середине первого урока может находиться только он; какое уж там правило о десяти процентах возможных прогулов? Он разворачивается чересчур резко, встряхивая штормящими кудрями волос, и буквально задыхается. Ричи даже не смотрит этой девочке в глаза, ему достаточно того, что таймер на её левой руке горит сплошь красными нулями. Под повязкой начинает зудеть, как бы прося заглянуть и удостовериться, правда ли всё это, а в голове проносится лишь одна мысль — «бежать». — Я искала Вас, — её голос дрожит, разносясь бьющим по ушам эхом среди серых пошарпанных стен, и Тозиер хочет закричать о том, что он, вообще-то, на это дерьмо не подписывался, но язык не поворачивается. Она смотрит сначала на свою руку, мимолетно дотрагиваясь пальцами до красных цифр, а после переводит взгляд на его повязку, хмуря брови. — Мне это не нужно, — кидает он, ожидая, что в голосе будет звучать металлический скрежет, но вместо этого Тозиер слышится напуганным ребёнком. Он поспешно выкидывает недокуренную даже до половины сигарету куда-то ближе к школьной стене и скрывается за поворотом, оставляя девочку в чудесном цветастом платье один на один со своими постыдными, никому не нужными красными нулями.///
— Какого хрена ты припёрся, Ричи? — Стэнли шумно выдыхает, поворачиваясь корпусом в сторону своей кровати. Его не бесит, что Тозиер, с которым они знакомы с двух лет и общего горшка, пришёл к нему без приглашения. Уриса не бесит даже то, что Ричи развалился в своей грязной одежде на его белоснежном покрывале, его бесит, что Тозиер молчит, как рыба, уже полчаса; все ведь в этом городе знают, что Ричи ничем не заткнёшь. — Может, расскажешь? — со второго раза Урис звучит куда мягче и даже добивается от Тозиера усталого взгляда. Молчание висит нагнетающей пеленой ещё минуты две, пробивая ушные перепонки немым криком о помощи. — Ты знаешь, я сто раз говорил, что мне это не нужно, но она пришла сегодня туда и давай светить своим остановленным таймером мне перед лицом, как будто я этого просил, — Ричи начинает говорить спонтанно, тараторя, словно заведенный. — Мне это не нужно, я не хочу влюбиться, как мои родители, а потом развестись, ведь разве «родственные души» — это не вечная любовь? И будь Урис для Тозиера просто другом, он бы, наверное, попросил говорить его помедленнее и разъяснить, что значат все эти абстрактные «она» и «я сто раз говорил, что мне это не нужно», но Стэнли для Ричи — лучший друг, от того он тяжело вздыхает, переводя взгляд на всё ещё забинтованное предплечье Тозиера. — Ты проверял руку? — Урис не звучит сочувственно, как, может быть, ожидал Ричи, он требователен и уверен в своих вопросах. Тозиер неуверенно смотрит на предплечье, словно напрочь позабыл о том, что у него, вообще-то, тоже есть перманентно напоминающий о причастности к этому балагану знак отличия. — Нет, — он отрицательно качает головой и машинально прижимает повязку ладонью поближе к коже, чтобы она никуда не делась. — Я знаю, Ричи, — Стэн встаёт со своего места и кажется, что он вот-вот достанет своей кудрявой макушкой до прогнившего в некоторых местах потолка. — Я знаю, что тебе страшно. И Ричи очень хочется закричать, что нихуя Урис не знает, но обманывать в этой комнате некого. Он садится на кровать и кладёт голову на колени, пытаясь скрыться от неизбежного, накатывающего неотвратимостью ужаса, который пробивает нервы до приступа паралича. — Давай я? — Стэнли подходит совсем близко, садясь рядом с Тозиером на корточки, и Ричи чувствует себя, как на приёме у доброго детского доктора, наверное, поэтому протягивает руку, продолжая прятать лицо. Урис снимает повязку аккуратно, почти невесомо, и тут же глухо выдыхает, так, что у Тозиера сердце в пятки уходит. — Что там? — Ричи всё ещё не поднимает головы, продолжая вести себя, словно маленький ребёнок. — Они красные, — констатирует факт Стэнли, и Тозиеру хочется завопить от несправедливости; он специально не смотрел на цифры последние два года, даже когда раздирал руку в кровь. — Но они всё ещё идут. Ричи резко поднимает голову и видит, что на таймере красуются долбаных три с лишним года, отливая багряным чувством сумасшествия; разве этот мир мог стать всего за секунду ещё ужаснее каким-нибудь другим способом?///
Луна прячется за чернеющими облаками, а мелкая морось разбивает последние остатки самообладания в мелкие щепки. Ричи на какой-то детской площадке, наплевав на все правила приличия, курит уже третью подряд сигарету, сидя на качелях, которые наверняка не рассчитаны на его вес. Кажется, над ним кто-то знатно поиздевался. Да, он не очень-то хочет связывать свою жизнь с каким-то там совершенно незнакомым ему человеком, который якобы предназначен ему судьбой. Да, он этого не просил, но ведь точно так же он не просил краснеющие этим грёбаным «Ваш соулмейт умрёт через…» цифры. Таких случаев ведь один на сто миллионов, хочется кричать о сучьей несправедливости до сорванного голоса. Ведь если пораскинуть мозгами, то он спокойно мог подойти к той девочке в цветастом платье и сказать, мол «извини, дорогуша, но ты меня не интересуешь», и жить дальше спокойно и счастливо, ведь она бы точно не пропала, красивая ведь, чёрт подери. А теперь что? Отсидеться в сторонке, пока она не умрёт через эти три с чем-то там года, а потом заявиться на кладбище, где её будут оплакивать родные и заявить, что он — её соулмейт, правда бракованный, с неправильными заводскими настройками, и, вообще-то, знал, что она умрёт. Вселенная мгновенно сжимается до размера одной несчастной точки, сплющивая Ричи до таких чрезвычайно маленьких единиц, названия которых он не знает, а после сразу же увеличивается обратно, заставляя голову пухнуть от разбегающихся в разные стороны мыслей.///
Когда Эдди спускается к завтраку, она выглядит абсолютно точно такой же, как и вчера/позавчера/полгода назад в Нью-Йорке. Её мама не замечает ни замазанных синяков под глазами от ночных слёз, ни разодранной в кровь руки с остановившимся таймером, которую скрывает милая розовая блузка с длинным рукавом, она не замечает ровным счётом ничего. Каспбрак так долго мечтала о встрече со своим соулмейтом, что у неё в прямом смысле перехватило дыхание, когда она увидела этого мальчика, чьи волосы были, словно смолистый, бушующий волнами океан, а лицо его было усыпано веснушками, словно звездной пылью в новейшей туманности. Но ему это не нужно, и всё тут, разговор окончен, Эдди. Автобус останавливается около школы ровно на том же самом месте, что и вчера, и Эдди поспешно выползает, посильнее запахивая свою единственную теплую куртку. Народ в коридорах снуёт в разные стороны, заставляя Каспбрак чувствовать приближающийся приступ; «самое главное — не встретить того парня, и всё будет хорошо». Убеждения работают плохо, и, когда Эдди чувствует, что больше не в состоянии бороться с астмой, она сворачивает в пустующий коридор, забиваясь в угол. Каспбрак роняет из рук всё свои учебники и роется в карманах куртки, чтобы как можно скорее найти ингалятор, но всё тщетно, похоже, она оставила его дома. Перед глазами проносится всё: от момента, когда ещё был жив отец, до лица того идиота — её соулмейта, которого она встретила вчера на заднем дворе новой школы. — С тобой всё в порядке? — его лицо оказывается далеко не предсмертной галлюцинацией, и, когда Эдди распахивает глаза, она буквально чувствует, как влага оседает в альвеолах, не давая ей вздохнуть. Каспбрак готова под землю провалиться со стыда, но приступ настолько сильный, что она лишь показывает пальцем на своё горло, пытаясь дышать. И тут он, тот самый мальчик, чьи волосы словно смолистый, бушующий волнами океан, достаёт из внутреннего кармана своей куртки старенький потёртый ингалятор: — Я ношу это для своего лучшего друга, у него тоже астма, — он протягивает Эдди прибор, будто так и должно быть, будто вчера он не говорил, что ему это совсем не нужно, и она хватается за ингалятор, словно за спасательный круг, наплевав на то, что он чужой и суммарная численность микробов там стремится к секстильону.///
Ночь заволокла небо звездной россыпью уже более двух часов назад, а Ричи всё ещё стоит через улицу от дома Эдди и собирается с духом. Вчера она спросила у него, почему он никогда не показывает свой таймер, ведь у него он точно такой же: красный и по нулям. Нет, не сказать, что за два года их отношений она ни разу не просила показать цифры, чтобы удостовериться, что они точно соулмейты, конечно же, просила, правда всего пару раз. А Ричи всегда отшучивался и просил поверить на слово, и она верила. Но время неумолимо неслось вперёд, оставляя на руке Тозиера вместо годов ничтожно короткие месяца, и он всё острее чувствовал необходимость рассказать ей. — Привет, — Ричи ловит Эдди, спускающуюся с большого ветвистого дуба; ведь только так можно улизнуть из её спальни на втором этаже незамеченной. — Я очень по тебе скучала. Они не виделись около восьми часов — нет, Тозиер не считает, это за него делают часы на предплечье, — но он тоже безумно соскучился, может быть, потому, что каждый грёбаный час порознь кажется настоящим предательством по отношению к Эдди Каспбрак, ведь им осталось всего ничего. Он обнимает её, утыкаясь носом в ключицу, и вдыхает запах стирального порошка вперемешку с антибактериальным гелем, к этому Ричи привык, ему даже нравится. Эдди улыбается, несильно толкая его маленькими ладошками в грудь, и выдаёт: — Ты чего? — Тозиер непривычно молчаливый, она бы даже назвала это «пугающе-молчаливый». Но Ричи не отвечает, а лишь берёт её за руку, переплетая их пальцы, и тянет в сторону школы. Они уже забираются на школьную крышу, явно нарушая всё существующие в уставе правила, когда Эдди, улыбаясь, спрашивает: — Зачем ты привёл меня сюда? — её улыбка кажется чем-то таким, что Ричи не заслужил бы и за десять своих жалких жизней, поэтому на душе становится ещё тяжелее. — Я хотел, чтобы ты увидела звёзды, — он достаёт из рюкзака плед, который заботливо перед этим выстирал вручную, и расстилает его на крыше. — Но звёзды видно везде, — озадаченно говорит Эдди, присаживаясь рядом с Тозиером. — Здесь лучшего всего, — он кладёт голову на колени Каспбрак и поднимает руку, указывая куда-то далеко в недра ледяного космоса. — Видишь вон ту, отдающую розовым? — они молча всматриваются в мерцающую яркую звезду, а затем Ричи продолжает. — Я думаю, что это — ты. — Что? — хихикает Эдди, она не сказала бы, что Тозиер — романтик, по крайней мере, за два года их отношений она этого не заметила. Они вообще были как чёрное и белое, словно их соткали из совершенно разных, но таких дополняющих друг друга материалов. — Ты же слышала, что где-то там, далеко, звезды взрываются, чтобы потом стать чьими-то атомами? — Ричи выдаёт эту фразу чересчур серьёзно для того, кто пытается страдать романтической чепухой. — Ну да, — Каспбрак уже не хихикает в открытую, но всё ещё улыбается, отвернув лицо, потому что ей весело наблюдать за таким Тозиером. — Ну и то, что звезда уже давно могла взорваться, но мы всё ещё видим её свет, ты тоже слышала? — он переводит свой взгляд со звезды на неё и застывает. — Так вот, я думаю, что эта звезда — ты. Между ними на минуту повисает молчание, а после Эдди заливисто смеётся, потому что сдерживаться больше не может: — Это тебе Бен написал такую речь? Ричи резко поднимается с её колен, смотря обиженным взглядом: он, вообще-то, честно и долго готовился сам. — Могла бы просто послушать, а не смеяться, — Тозиеру и правда очень обидно, потому что он первый раз в жизни решился на что-то более романтичное, чем бургер и кино за его счёт. — Ричи Тозиер, — Эдди наклоняется ближе к нему и берёт его лицо обеими ладонями, — любая звезда на этом чёртовом небе была бы рада взорваться, чтобы потом стать твоими атомами, и мне не нужно, чтобы ты пытался быть похожим на Бена или Стэнли, я люблю тебя таким, какой ты есть. В эту ночь Ричи Тозиер так и не сказал Эдди Каспбрак, что она умрёт через одиннадцать месяцев и двадцать четыре дня.///
Ричи сидит в своей комнате, смотря на краснеющий кричащими нулями таймер на своей руке, и хочет вскрыть себе вены или выстрелить в голову, потому что он так и не сказал ей, что она умрёт, оставив её в неведении до последней секунды жизни. Попала в аварию, как банально, но разве ты мог это предотвратить, Ричи? Конечно же мог, не отпускал бы её от себя ни на шаг, и ничего не случилось бы, идиот. Он даже на похороны не пошёл, просто не мог позволить себе стоять возле миссис Каспбрак. А что он ей скажет? «Знаете, мне очень жаль, что я знал, но не помог ей». Только при одной мысли об этом появляется едкое желание выдрать себе сердце с мясом. Телефон противно пищит, оповещая о новом голосовом сообщении, и Ричи уже собирается разбить его о стену к чертям собачьим, но на экране, как по больному, высвечивается «Эдди». Руки начинают трястись, и в голове проносится бредовая мысль «а вдруг?», хотя он прекрасно знает, что чудес не бывает. Ричи нажимает на зелёную кнопку и вслушивается в шорохи, предвещающие голос Каспбрак. — Привет, — она делает паузу, тихо всхлипывая, — дорогой, я хотела попрощаться с тобой, — у Ричи сердце начинает гулко тарабанить по рёбрам, собираясь вот-вот выскочить из грудной клетки. — Я знаю, что я не с тобой, и мне очень жаль, — слышно, что она плачет. — Я видела твой таймер, пока ты спал, пару недель назад, извини, я не хотела лезть, мне просто было очень интересно, — Тозиер чувствует, как начинает задыхаться в этой чертовски маленькой комнатке. — Не вини себя, пожалуйста, ты не мог этого исправить, я очень люблю тебя. Сообщение обрывается на очередном всхлипе, и Ричи ещё раз смотрит на свой застывший нулями таймер. Оказывается, он не был бракованным. До этого момента.