Страницы наших душ

Легкий мандраж, и уже, как минимум, пара десятка километров, вышаганных в одном кабинете — Навальный сам не понимает, почему нервничает. Предчувствие, комом засевшее в горле, посылает сигналы мозгу, который, вопреки здравому рассудку, реагирует на них слишком явно. И даже шутки Киры о том, что их босс, кажется, перепутал воскресенье с четвергом и решил, что у него прямая трансляция, совершенно не выводят его на более или менее благосклонный лад. День кажется слишком обычным, не считая внезапного Поперечного, что смог выкроить время в своем забитом графике и приехать к ним на студию. Это было хорошо — Поперечный был одним из немногих адекватных блоггеров, которые более или менее поддерживали позицию Алексея и придерживались своего мнения. Конечно, до поры до времени, ибо все продается и покупается, главное знать цену — так думал сам Навальный, потому что искоренить пессимистично-реалистичный взгляд на мир было довольно тяжело. Но даже этого хватало, чтобы приободриться и чуть больше расположить к себе молодежь, которую зажечь на подвиги было намного проще, нежели людей постарше. Нет, никаких революций и прочих движений, только для многих даже переосмысление своих взглядов на жизнь — мини-революция собственного сознания, и главное — этот огонь разжечь. Сложно скрыть улыбку, когда Даня довольно емко и четко высказывается об умственных способностях одного известного питерского депутата — смелости можно позавидовать и, наверное, это было хорошо. — Спасибо за передачу. Вы хорошо держитесь в кадре. — Опыт. Они видятся впервые за все это время. Пожимают друг другу руки, пока Навальный отмечает, что нервозность, отдававшая покалыванием на кончиках пальцев, уже давно прошла, словно ее и не было. Правда, так мимолетно и незаметно, что Алексей сам не смог ухватиться за этот момент. Рукопожатие Данилы крепкое и уверенное, правда вот взгляд мечется туда-сюда, будто боясь смотреть на Навального — это политик отмечает сразу, но не собирается анализировать такое поведение — но все же замирает на небольшой книге в кожаной обложке с золотым тиснением по краям. Книга без символов и обозначений: ни названия, ни авторов. Ее можно было принять за ежедневник, но такой ежедневник стоил бы, скорее всего, слишком дорого, чтобы позволить себе светить им перед журналистами и блоггерами. — Это?.. — Даня отпускает руку, прерывая это затянувшееся рукопожатие, и, сам не понимая зачем, касается кожаного переплета пальцами. Несложно догадаться, что это, но висящий вопрос «почему вы носите ее с собой» — остается незаданным, ибо это невежливо. Сам Даня давно запрятал свою книгу поглубже, скрывая от других людей — так проще избежать разочарования, если судьба так и не найдется. — Да, люблю ее перечитывать, — Алексей немного удивляется этому отрешенному взгляду блоггера, что скользил пальцами по переплету из кожи, и настойчиво, но не грубо, забирает книгу из-под руки Поперечного. — Жаль, концовку я так и не смог прочитать — Простите. — Все нормально, — первые страницы, которые открывает Навальный, немного смяты и с пометками карандашей — видно было, что книга перечитывалась не единожды. — А жена? — Все намного сложнее в этом взрослом мире, — Алексей улыбается, а Данил вторит ему, убирая руку в карман и чувствуя тепло на кончиках пальцев, но не придает ему значения. — Возможно, когда-нибудь. — Но лучше не разочаровываться, — Даня смеется, выдавая свой главный страх так, будто здесь и сейчас светская беседа о погоде — почему-то с Навальным говорить о книге было намного проще. — А что у вас за сюжет? Это слишком личное — Поперечный понимает это слишком поздно, ведь непрошенный вопрос уже задан, и все равно так хочется услышать на него ответ. — Писание древнего философа. Судя по дате — одна из многих книг, утраченных во время разгрома Александрийской библиотеки, — Алексей отвечает так просто, будто это нормально — делиться содержанием такой вещи с блоггером, которого ты увидел воочию только что впервые. Ему это кажется правильным. — К сожалению, пока не будет второй части, узнать верны ли наши предположения не является возможным. — А жаль, это могло бы неплохо всколыхнуть научное сообщество. Неловкость, возникшая в паузе — оглушает, а люди из штаба вокруг — белый шум, какофония голосов, которая не может разрушить легкую напряженность, скользящую между ними. Они совершенно из разных миров — это осознание не пугает ни одного, ни другого, но отдает разочарованием где-то в груди. — Я пойду, а то самолет, — Даня улыбается, неловко жестикулирует, показывая на дверь. — Приятно было познакомиться. — Мне тоже, — уже в спину, уходящему Дане, пока руки сами тянутся к книге, открывая ее на середине там, где неровный почерк обрывается на полуслове. Только больше этого обрыва нет — тот же почерк продолжает свое повествование дальше, заканчивая предложение, что Алексей уже выучил наизусть; продолжает свое повествование на нетронутых, практически белых листах; продолжает свою историю, раскрывая тайны, что были так давно утеряны. И взгляд Алексея — затуманенный, хаотичный — бегает по этим строчкам, чувствуя, как его кидает в жар — щеки горят, а в руках легкий тремор и сковывающий холод. — Данил, — Алексей сам не понимает, зачем же окликает молодого человека, что так увлеченно разговаривает с Любой. В горле ком, а на душе какая-то неразбериха, и руки так сильно сжимают злосчастную и истрепанную временем книгу, что Волков подозрительно косится сначала на Алексея, а потом уже на Поперечного, но молчит. « — Почему ты не ищешь? — Юля, как обычно, не юлит, задавая волнующий вопрос прямо в лоб — у него, наверное, научилась, а как иначе — и задумчиво вырисовывает на этой злосчастной книге узоры. Если приглядеться, то можно различить силуэт бабочки в ее мимолетных движениях пальцев, но Алексей не приглядывается, а смотрит куда-то на — но сквозь — жену. — Знаешь, какой самый частый вопрос задают мне люди? Ну кроме «как вы считаете, выиграете ли вы на выборах?», — Алексей улыбается, Юля копирует эту улыбку, даже не видя, и продолжает очерчивать золотое тиснение на черной кожаной обложке — настоящая кожа, которая осталась благовидной даже через столько лет. — Вы не боитесь, что вы повторите судьбу Немцова? Он копирует интонацию какого-то журналиста или блоггера — сложно вспомнить, когда твое каждое интервью смешивалось в какофонию вопросов — ответов — провокаций — ответов — и тяжело вздыхает. — Но ты не боишься, — не вопрос, ибо они давно уже обсуждали этот момент, давно уже истратили нервы и силы на дальнейшие действия Юли и детей после такого исхода. — Не боюсь, но есть ли смысл в поиске, когда вероятность такого исхода все больше и больше стремится к ста процентам? И дело даже не в собственном эгоизме, а в страхе за Судьбу, в страхе за то, что случится, что может случиться с этим человеком после его кончины. Страницы в книге Юли уже давно черные — и она, как никогда раньше, теперь понимает мотивы Алексея. » — Да? — Улыбка у Дани легкая и даже счастливая; замученный Милоновым и провокаторами из интернета — его сложно было назвать проигравшим. И Алексей всегда восхищался его силой духом и той непосредственностью, с которой Данил — по крайней мере, на камеру — справлялся с этим всем. И Навальному, как никогда, хочется подойти ближе, показать заполненные страницы, где еще пару часов назад не было и намека на чернила; хочется задержать, оставить, поговорить — им так многое надо было обсудить друг с другом, рассказать, поделиться — и собственноручно коснуться его книги, что скрывалась за завесой тайны для всех, кто не был знаком с Поперечным, но Алексей не может. Физически. Его ломает и сделать шаг так тяжело, а руки уже занемели от цепкой хватки на книге. « — Вряд ли я захочу уехать когда-нибудь из Питера.» « — Москва — мой самый любимый город.» — Будем рады видеть тебя снова в нашем штабе. Он улыбается в ответ на емкое «надеюсь, я смогу приехать еще» и убирает книгу в портфель, унимая дрожь в своих руках и, вопреки своей обычной манере, мирясь со своей судьбой.