Сломанное окно

      Большой чёрный пёс развешивает на обе стороны уши и смотрит блестящими глазами.       — Ну вот и чё ты пялишься? Нет у меня ничего.       Собакен, не поворачивая головы, косится на пакеты в его руках. Юре на слово не верит.       — Это не тебе. У меня и так два голодных рта дома. Ты же, наверняка, домашний, вон аж лоснишься весь. Тебе не стыдно?       Моргает он тут ещё ему. Стыдом тут и не пахнет. Юра недовольно вздыхает. Он слишком добрый, все этим пользуются.       — У меня только кошачий корм, ты будешь такой? — Пёс ведёт носом. — Бля, кого я спрашиваю вообще? Конечно, будешь, тебе ж всё равно, чё жрать.       Он наугад суёт руку в бездонный набитый пакет, из которого так и прорываются наружу острые углы пачек с вкусностями разной степени вредности. Нащупывает гладкий пакетик. Выуживает — не то, это жевательные червяки. Юра думает десерт из них сделать. Хотя быстрее всего он их так сожрёт. Сырыми. Дальше ищем. Пёс скучающе наблюдает за Юрой. Он бы даже сказал, если бы мог: чувак, ты не мог бы побыстрее, я тут голодаю, типа, посмотри на меня, видишь, помираю? Пёс зевает и переступает лапами. Отвлекается на что-то более интересное за спиной Юры.       — Погоди, кажется, нашёл. — Юра победоносно вскидывает руку и разглядывает находку. — О, смотри, чё у нас тут? Так. Рагу из индейки в соусе. Пиздец, даже я такого не ел, а я чемпион, ничё так? — Пёс равнодушно смотрит на него. Видал он таких чемпионов. — Или ел? Или это фондю было? Или как она там правильно, фуагра?.. Ай, короче, жри, я угощаю. У моего парня сегодня дэ рэ, и это типа от нашего стола вашему.       Юра торжественно вскрывает пакетик резким движением. А иначе если не резким, то хуй потом оторвёшь эту полоску. Полоска отрывается не ровно по линии надреза, а съябывается вкривь, и Юра дёргает сразу до середины, разрывая пакетик напополам. Хлопка шампанского ещё не хватает, блядь. Юра смотрит на свою новую куртку. С-сука.       Руки беспомощно падают вдоль тела, Юра смотрит вверх, взывая к высшим силам. И натыкается на балкон, где стоит Отабек и подыхает от смеха. Натуральным образом ржёт, только почти беззвучно, свесившись через перила. Придурок, ёбнешься — подбирать мозги с асфальта не буду.       Юра как можно дальше вытягивает вверх руку с оттопыренным факом, чтобы уж точно рассмотрел. Машет на него рукой, ай ладно, живи, birthday boy. А потом опускает глаза на собакена, который молча (ну ещё бы он вякал что-то после такого) взирает на Юру, скептично подняв брови, мол, братан, ну ты чего. Одна половинка разорванного пакетика висит в Юриных пальцах, и оттуда капает на его новые найки. Вторая половинка лежит в ногах у животного. Нетронутая. Даже ненюханная, Юра уверен. Зато сам он стоит весь в этом говно-рагу из индейки. Спасибо, пожалуйста.       — Пройти хоть дай, а, будь человеком. — Он нашаривает ключи в кармане, уляпываясь окончательно. Пёс укладывает длинные лапы поперёк крыльца и устраивает на них свою острую морду. Жопа его так и остаётся у самой двери, не протиснуться. Юра прижимает магнитный ключ к выемке домофона, отодвигает пса дверью и протискивается в подъезд.       Отабек открывает ему дверь и тут же уходит. Проржаться, видать. Да, давай, съябывай, я уже два часа с утра по магазинам, весь переебался, воняю индюшатиной, и меня оборжала собака. Юра сгружает пакеты на пол, и содержимое начинает расползаться и вываливаться наружу. Петя высовывает морду из-за угла, дёргает усами.       — Ещё ты скажи, что жрать это не будешь, отправишься к чернышу этому подъездному жить на крыльцо, вместе будете жильцов разводить на хавчик, а я ебал!       С кухни раздаётся просто дичайший ржач. Петя облизывает хвостом косяк и удаляется. Юра злится.       — Я очень хочу верить, что ты подавился там хурмой и умираешь, а не в то, что ты ржёшь над тем, какой твой парень лох.       Отабек выходит к нему весь красный, когда Юра заканчивает снимать свои грязные кроссы. Осень всё-таки подводит его в этом году. А Юра так рассчитывал погулять в сквере у них за домом, куда дворники почему-то не доходят и не разметают листья с дорожек, и они так клёво хрустят под ногами. Можно прям идти и зачерпывать носками кед. А можно как те девчонки, Юра недавно наблюдал, фотосессию прям на земле устроить, подбрасывая листья в воздух, а потом случайно обнаружить в руке сюрприз в виде собачьего экскремента. Юра долго тогда ржал над ними.       Он беззлобно смотрит на Отабека.       — Всё? Проржался? — Тот кивает, явно сдерживая смех. — Молодец, с днём рождения, типа.       — Спасибо, Юра. Иди сюда, — и руки протягивает. Как тут не пойдёшь, когда такими глазами смотрит? Даже у собакена на крыльце так не получится. Отабека бы вместо него, и никто бы мимо не прошёл. Вот это был бы бизнес у них. Юра скользит в носках по натёртому ламинату и оказывается в тёплых объятиях.       — Тебе спасибо, что приехал, — бурчит Юра ему в шею. Носу сразу щекотно от забивших его ворсинок на свитере Отабека. Он жмурится и примеряется губами к незащищённому участку голой кожи поверх ворота. Целится наставить засосов, а то старые давно выцвели. Непорядок. Отабек должен носить его поцелуи и помнить. Гордиться. И смущённо краснеть, когда кто-то заметит. Это их ритуал. Потом под зубы попадается вкусная бархатная мочка уха, а Отабек уже забирается горячими ладонями под худи. Кипяток вместо крови у этого человека. Юра отпускает сцапанную обсосанную мочку и трётся о щеку. Гладкий, побриться успел, пока Юра бродяжничал. Тянется ко рту и лижет его поперёк снизу вверх, смачивая своей слюной. Успевает в который раз удивиться, как эти обычно тонкие и сжатые губы могут быть такими мягкими в расслабленном состоянии. На нижней — ямочка вертикально делит её пополам, и немедленно хочется куснуть. Попробовать на зуб эту мякоть, пожевать. Отабек стоически терпит. Ничего, отыграется потом, Юра ещё запросит пощады.       Не расцепляясь, они проходят на кухню, шаркая и волоча по полу два ставших неподъёмными пакета. А Юра на ходу подмечает перемены, начавшиеся с приездом Отабека. Едва тот только переступает порог его однушки, та сразу будто оживает и наполняется совсем другой жизнью. Звуками музыки, и это не шипящие из ненастроенной Европы плюс хиты-однодневки, а олдскульные депеш мод или пронзительный мановар. Запахами еды, ароматного кофе, сладкой выпечки и чуть уловимым ароматом глинтвейна. Такого, как бывает, когда только откроешь бутылку вина и поднесёшь пробку к носу. Пару раз в году можно позволить. Отабек варит охуенный глинтвейн. А всё нажранное они потом отрабатывают всё равно.       — Выспался?       — Вроде да, я слышал, как ты уходил, и больше не ложился. Увидел, как ты идёшь. Это было реально очень смешно. — Отабек смеётся, выгружая содержимое пакетов на стол, пока Юра рассовывает по шкафам и холодильнику. — Я за этим псом с утра наблюдаю, он у всех попрошайничает, его подкармливают, но он ни хрена не жрёт. Уже, наверное, весь подъезд это просёк, ты один такой остался.       — А, ну так вот если он твой знакомый, иди и скажи ему, что наябывать людей нехорошо, — Юра ворчливо кидает на стол хрустящие пачки с жевательным мармеладом. Отабек хмыкает и наваливается на него со спины, дотягиваясь до червяков и шумно дыша в ухо. Нет, не доживут эти ребята до десерта и умрут мучительной смертью. Юра пихается локтями, выворачиваясь из рук Отабека. Но тот держит крепко, пока не получает законный деньрожденный поцелуй. Очень сладкий, с едва различимым уже вкусом зубной пасты и только что выпитого кофе. А язык у Отабека упругий, прохладный и сильный. Его обладатель уже убирает его из Юриного рта, а тот тянется следом и хнычет:       — Ещё.       И Отабек даёт ему ещё. Они сталкиваются ртами, носами, зубами, втягиваясь в мокрый, сбивающий с ног поцелуй. Юра оказывается прижат к холодильнику, под лопатку впивается какой-то выпуклый магнитик. Он тянется к волосам Отабека, обнимая ладонью его затылок и скребя по нему пальцами. Член наливается и больно тычется в ширинку, и Юра ищет трения. Стискивает обтянутые джинсой ягодицы Отабека и толкает к себе. И оба стонут в рты друг друга. Юра — громче, у него оказывается прокушена губа.       — Прости, — Отабек обрабатывает ранку языком, — нечего руки распускать.       — Имею полное право, — ухмыляется Юра. Завершает поцелуй звонким чмоком и возвращается к распаковке.       На дне одного пакета остаётся ещё два небольших чёрных, без логотипов. Воровато косясь на Отабека, который отворачивается к мусорке под раковиной выкинуть ненужные упаковки, он прячет один пакет за штору на подоконнике. Им тут же заинтересовывается Петя, запрыгнувший на окно. Усы топорщит, локаторами своими шевелит. Этому надо всё знать, где что лежит и зачем тут что-то новое. Юра оперативненько закидывает пакет на холодильник. Петя смотрит на хозяина, как на придурка. И что? Зато у кого-то сегодня будет охуенный секс, а ты лижи дальше свои яйца. Из второго пакетика Юра выуживает желейные наклейки на окна. Ими хватит заклеить все поверхности в этой квартире. Отабек рассматривает криво вырезанные оранжевые рожи, Юра виновато смотрит:       — Слушай, я понимаю, наверное, неприятно, когда твой праздник совмещают с другим, но…       — Да, Юра, мы будем вырезать лампу Джека, — улыбается тот, кажется, совсем не обижаясь.       — Правда? А-а-а, Бек, я люблю тебя, ты лучший парень на свете! — Юра набрасывается на него, промахиваясь мимо губ и попадая в ямочку над верхней. Отабек держит его и смеётся, что вообще-то он его единственный парень.       Несмотря на заверения, что он выспался, и выпитый кофе, Отабек ещё выглядит немного сонным. Прилетел накануне ночью, и они почти сразу легли. Почти — потому что сначала Юра воплотил свои давние фантазии о быстром грязном сексе прямо на входе, едва только Отабек переступил порог. Буквально грязном, потому что это Юра готовился, а Отабек перед вылетом ещё мотался по городу и не успел принять душ. Но Юра в восторге лез к нему в штаны, брал в рот и усердно сосал, пропуская мимо ушей протесты. А потом развернулся спиной и практически сам трахнул себя его членом, пока Отабек тормозил. Надо думать, что уснул он потом в полёте до подушки, еле выйдя из ванной.       Выспаться до обеда не получается, хотя таких планов и нет. У Юры грандиозные задумки на этот день. И на Отабека. Он дико соскучился. Но погода и сломанное пару дней назад окно очень сейчас некстати. Из-за этого окна, у которого ломается механизм и створка теперь не закрывается до конца, они сегодня и не высыпаются. Будит их дворник, когда в пять утра выходит делать свой шурх-шурх метлой по асфальту. Акустика их внутреннего двора впечатляет. Отабек спит крепко, а Юра готов подушку сожрать, чтобы не слышать этих звуков. Бля, пять утра, имейте совесть!       Отабек просыпается чуть позже от прогрохотавшей под окнами мусоровозки. И сразу по-хозяйски облапывает и прижимает к себе спиной взбешённого Юру, который материт в голос всё ебучее жэ-кэ-ха вместе взятое. Но Отабек знает, как заставить Юру перестать психовать. Юра всегда ведётся. Стоит только тому нашарить под одеялом его член, уверенно провести по нему — и голова вмиг становится пустой и лёгкой. Отабек знает все чувствительные точки Юры. Дыша в затылок, он отодвигает в сторону мошонку с членом, нахально лезет рукой дальше, хотя есть путь короче, но Отабек никогда не ищет лёгких путей. И он заставляет Юру дрожать и ныть, подставлять сладко сжимающийся анус под свои пальцы. Он слышит, как чаще и тяжелее начинает тот дышать, когда обнаруживает, как легко пальцы проникают внутрь. Да, Юра постарался накануне. Он слишком скучал. И требует сразу три пальца, в то время как пальцы другой перекатывают его яйца, прижав член к животу. Идеально.       А ещё Юра ведётся, когда Отабек подставляется ему сам. Когда притворяясь, что спит, позволяет взять у него в рот. Позволяет трогать его везде, где вздумается. Юре только дай повод. Поглядывая за спящим Отабеком, с размётанными по подушке волосами и подрагивающими ресницами, Юра медленно поднимает одеяло. Любуется плотной аккуратной дорожкой волос внизу живота, обхватывающей пах, и уложенным набок эрегированным членом. Сглатывает набравшуюся в рот слюну при виде оголённой головки и стекающей с неё капли предъэякулята. И вот это всё его. Задница начинает пульсировать в предвкушении. Он устраивается поудобнее. И уже прижимается языком к дырочке уретры, ловя губами вязкую каплю, во рту становится солоно.       Но насладиться всем этим сполна Юре не дают. Дворник, кажется, стоит прямо под окнами и будто назло возит метлой, ускоряясь и сбивая Юру, когда он только засасывает головку и принимается работать языком. Он уже набирает ритм, и рука Отабека вплетается в его волосы, дёргая бёдрами и долбясь в горло. Но это мерзотное «шурх» туда-обратно, туда-обратно, вперёд-назад…       — Да ёпт, ты меня передразниваешь что ли?! — орёт он, выпустив член. — Дайте поебаться людям спокойно, блядь!       Отабек ржёт, уже не притворяясь спящим. Всё равно клёвое утро. Юра с улыбкой вспоминает его, намывая в раковине небольшую тыкву.       Когда они заканчивают декор, и на стекле всех зеркал и окон в доме наклеены фигурные тыквы, на улице уже темно. Юра выходит на балкон и его тоже украсить, и внизу замечает на крыльце на том же месте пса, почти слившегося с темнотой. Как будто никуда и не уходил. Тот словно учуяв, задирает морду кверху и смотрит на Юру, не мигая.       — Он потерялся что ли или дом перепутал? — спрашивает Юра вошедшего к нему на балкон Отабека. Тот приносит ему очищенную от утреннего рагу куртку, пока Юра не околел. Температура на улице ощутимо опускается. — Спасибо, я уже выхожу. Я его не видел тут раньше. Точно заблудился, бедолага.       — Ты знаешь, что нельзя впускать в дом чужих животных? — загадочно произносит Отабек, помогая долепить последние наклейки. — В особенности, чёрных, неважно кошек или собак. А ещё мух нельзя.       — Мухи-то здесь при чём? — удивляется Юра, кутаясь в тёплую куртку. — И как их можно не пустить? Возьмут и залетят, и тебя не спросят.       — Вот в том-то и дело, что нельзя. Таким образом нечистая сила пробирается в жилище.       — Да ну тебя. Не боюсь я нечистую силу. — Они заходят обратно в тёплое помещение, задёргивая плотно шторы. — Ко мне однажды кошак чужой пробрался, я даже не понял как. Выхожу из квартиры, поворачиваюсь дверь закрыть, смотрю — у меня в коридоре кот сидит и на меня смотрит. Я сначала думал, приглючилось. Откуда взялся, непонятно, я даже не заметил. Петька у меня тоже малость прихуел. А тот, наверное, дверью ошибся и сидел под ней, а когда я вышел, прошмыгнул мимо меня под ногами.       — Коты никогда дверьми не ошибаются.       — Ты вот спецом счас нагнетаешь, да? — недовольно зыркает на него Юра, падая на диван и заворачиваясь в плед. Отабек идёт на кухню. — Не верю я в эту чушь.       — А зря, — вещает тот оттуда. — Это самые распространённые поверья среди ведьм.       — Мой идиот шерстяной тоже пару раз от меня сбегал и двери путал этажом выше, сидел там и орал, как потерпевший. Он тоже нечистая сила, по-твоему? Он сам за мухами гоняется, он, наоборот, оберегает меня. Прекрати, это всё твои эти казахские штучки. Шаманы и… ну, прочая поебота, — Юра морщится, потому что ничего больше вспомнить не может. А вот Отабек, вернувшись с кухни с кружками вишнёвого глинтвейна, рассказывает дальше, и хуй пойми по его непробиваемому лицу — на полном серьёзе он или прикалывается.       — Знаешь, что слово шаман произошло от самайн?       Они устраиваются на диване, под взглядом уродской тыквенной башки с кривыми зубами и разными глазами. Хэндмэйкер из Юры так себе. Отабек предлагает воткнуть в её верхушку мясницкий нож, и после они щедро поливают несчастную тыкву кетчупом, превратив её в отрубленную бошку переболевшего гепатитом зомби.       — Ты пользуешься тем, что я счас погуглить не могу, — ворчит Юра. — А мне тупо лень за телефоном идти.       — Я не придумываю. — Отабек залезает к нему под плед, Юра немедленно просовывает стопы между его ног. — У нас есть злой дух, который мешает спортивным соревнованиям. Мыстан-кемпир называется. По вашему, Баба-Яга. Меня в лагере им пугали. Я спать не мог и коньки вместе с собой таскал в кровать, потому что ребята рассказывали, что она во время катания за ногу могла схватить, или лезвие погнуть.       Юра тут же представляет маленького Отабека, перепуганного детскими страшилками, под одеялом, что глаза одни торчат и макушка. Вот же уроды, пугали его будущего парня! А сам-то Юра где тогда был? Мелким он в том лагере никогда не участвовал в подобных ночах страшилок. У него была самая отдалённая кровать, и он презирал всех остальных детей. Считал, что они выкладываются не на полную, если после тренировок не падают с ног, а сил ещё остаётся на глупые сказки. Сам-то он всегда спал, как убитый. Интересно, а как бы сейчас сложились его отношения с Отабеком, собери тот тогда свои тринадцатилетние яйца в кулак и предложи Юре дружбу? Послал бы он его? И не сидели бы они сейчас, обмакивая мармеладных червяков в глинтвейн. Юра чешет голень. Зуд под кожей перерастает в судорогу. Юра недовольно стонет. Ну вот опять.       Отабек тут же перехватывает под пледом его ногу, убирает Юрины пальцы и, вытащив наружу, кладёт стопу себе на колено. Юра сползает по дивану ниже, головой на подлокотник, наблюдая за его пальцами, профессионально разминающими мышцы, как котлету. Сейчас запанирует, зажарит в сухарях и сожрёт, как Бабка-ёжка их казахская. Юра фыркает.       — Болит? — поднимает серьёзные глаза Отабек.       — Немного, — морщится тот, собирая строгое лицо.       — Всё ещё растёшь.       — Пойдём гулять? — пожимает Юра плечом. — А то погода совсем в говно.       Но они никуда не выходят, пока Отабек не заканчивает массаж и целует каждый палец на его ноге. Носки можно не надевать, так горячо становится.       С неба, никуда не торопясь и не подгоняемые ветром, падают крупные хлопья. Словно кто-то наверху вспарывает гигантскую подушку и выпускает перья наружу, хорошенько встряхнув. И теперь они кружатся в воздухе, оседая на землю. Одна такая залепляет Юре точно в глаз, пока он, подняв голову, пялится на эту красоту, подсвеченную оранжевым светом фонарей. Вот же блядина! И так настроение к нулю, теперь ещё и глаз мокрый, словно снежком зарядили.       — Юра, смотри.       Прикрыв глаз, из которого стекает растаявшая снежинка, Юра оборачивается и подвисает. Отабек, задрав лицо, стоит с далеко высунутым языком и ловит на него снежинки. И вид такой довольный, что очень легко сейчас представить его в детстве не угрюмым нелюдимом, а весёлым и беззаботным ребёнком. Таким, который бы и сам рассказывал по ночам страшилки, собирая вокруг себя толпу перепуганных сородичей. Задирал бы тех, что постарше, а малышню бы наоборот защищал. Да Юра бы сам млел от такого чувака и бегал бы за ним, сверкая своей тощей задницей в колготках.       — Идиот, простудишься же. А если голубь сверху тебе счас скинет?       Отабек не реагирует на угрозу, только улыбнувшись с высунутым языком. Юра подходит ближе и смотрит. На скосившего на него глаза Отабека, на его длинный подрагивающий язык, бликующий слюной. А потом берёт и целует его, обхватив губами этот язык. Холодный. Целоваться на морозе оказывается приятно. Хотя не такой уж и мороз, плюсовая температура. Но хоть так, раз уж не успели пошуршать сухой листвой. Прикрытые сверху белыми шапками, кучи листвы лежат теперь молчаливым укором. Добрались до них дворники всё-таки.       — Играл когда-нибудь в «градусник»?       — Даже не смей, блядь! — орёт Юра, вырываясь из рук Отабека. — В «градусник» зимой играют, когда сугробы выше головы, тебя приглючило что ли от джетлага? А-а-а-а!       Барахтаться в кучах листвы оказывается тоже круто, и пофиг на замаранную куртку. Они, кажется, перепортили все кучи, нахватались холодного воздуха до хрипоты.       А то, что снегопад к вечеру сменяется дождём, никого даже не удивляет. Только греть друг друга остывшими губами и окоченевшими пальцами без перчаток ещё приятнее. Они спотыкаются и вваливаются через порог, целуясь как одержимые.       — Подожди, я сча. Иди пока в душ. На кухню не входить!       Чтобы достать из холодильника запрятанный на самую верхнюю полку в углу и замаскированный шоколадный торт, а после — заныканный на верх самого холодильника пакет, приходится встать на табуретку. Юра растёт, но ещё пока не настолько. Под пальцами так волнующе шелестит новенькая хрустящая упаковка. А в комнате уже ждёт его на всё готовый Отабек. Юра кричит выключить в комнате свет, и телефон тоже, и идёт к нему. По дороге вспоминает про свечки и, матерясь, возвращается на кухню, крикнув подождать ещё минуту. Этот торт Юра пёк накануне сам. Ну как пёк. Там бананы слоями с парой коржей, сгущёнка, и полито всё шоколадом, на что Юра извёл пять плиток. Застыло это в холодильнике не очень эстетичной массой. И Юра очень надеется, что это хотя бы вкусно. Как бананы со сгущёнкой не могут быть вкусными?       Зайдя в тёмную комнату, он ставит торт на стол в углу и с разбега ныряет в кровать. Пакет до неприличия громко шуршит. Юра кидает его на одеяло и торопливо раздевается, разглядев привыкшими глазами, что Отабек уже лежит под одеялом голый.       — Это что у тебя там? — кивает тот на загадочный пакет.       — Сча всё увидишь. Я подготовился.       Глаза Отабека предвкушающе блестят. Уже заранее соглашается на всё и на всякий случай капитулирует. И правильно.       — Ита-ак! — Юра запускает руку в пакет. — Готов? Только не ржи, хорошо?       — Зачем ты мне это сказал? — хмыкает тот.       — Ну Бек!       Внезапно идея, нежно взращиваемая с начала месяца, уже не кажется такой классной. Но включать заднюю поздно. И не будет же Отабек, правда, ржать? Хотя Юра ни в чём уже не уверен. Надо было заранее содержимое рассовать под подушки. А то вытаскивать всё из оглушительно шуршащего пакета как-то не очень сексуально. Отабек внимательно наблюдает за тем, как Юра извлекает нечто продолговатое. Губы его моментально искривляются в улыбке. Не-ет, это не то, о чём ты думаешь. Юра с хлопком срывает колпачок. В неяркой темноте в его руках начинает светиться.       — Это что?       Юра садится на его бёдра, держа в правой руке толстый пахучий маркер с неоновым кончиком. Выпрямляется, приставляет его к впадине между своих ключиц, слегка надавливает и ведёт вниз. Отабек следит за его действиями сначала с недоумением. У самого пупка Юра заканчивает линию и чертит две небольшие линии, образуя стрелку, ведущую к его поднявшемуся члену. Вдруг начинает потряхивать. Но он быстро понимает, что это не он трясётся от возбуждения, а Отабек начинает ржать.       — Ну что опять?       — Юра, что это за дорожные указатели? Боишься, что без этого я не найду твой член?       — Блядь, Бек. — Но Юра не успевает возмутиться или расстроиться. Он вдруг понимает, что его самого начинает крыть. Но он ни за что не покажет. Из вредности он рисует хуй на животе Отабека, рядом с его собственным, стоящим наизготове. Старается с высунутым языком так, что даже волоски на яйцах изображает. И пока тот пытается разглядеть его художество, прижав подбородок к груди, дорисовывает к нему ещё пару сердечек. Отабек перехватывает Юрину руку с маркером и перебрасывает на спину. Завязывается нехилая такая борьба. Юра упирается коленями и руками ему в грудь, вопит и машет головой, отплёвывая волосы, но Отабек сильнее. И вскоре у Юры на щеках красуются кошачьи усы, кривые и волнистые. Юра в долгу не остаётся, и он трудится над лицом Отабека, прижав предплечьем за шею и делая из него куклу Билли из «Пилы». Завитушки на щеках, конечно, не получаются как надо, зато нижняя челюсть выходит очень реалистично. За эти художества Юра оказывается опрокинут лицом вниз и безжалостно отшлёпан. Он вынужден упереться лбом в кровать и кусать перепачканный маркером кулак, глуша стоны. Он так любит, как горит, ноет и чешется потом кожа ягодиц. Потому что Отабек после очень нежно и долго целует отхлёстанные половинки. А заканчивает всегда первоклассным риммингом. Язык у Отабека длинный, сильный, и точно знает, куда надавить, Юра это прекрасно помнит.       После того, как он с криками кончает, выпачкав простыню в маркере и в собственной сперме, даже не прикоснувшись к члену, он смотрит на Отабека и тянет его к себе поцеловать. Его до одури возбуждают собственные запахи на его языке и губах. И Отабек не против.       — Что ты там ещё купил?       — Ничё особенного, так, — Юра пытается запинать пакет под кровать, но Отабек его опережает. Вытащив оттуда коробочку, он вскрывает упаковку, и в воздухе разливается запах резины, намешанной с тыквой. Отабек смотрит на него с изумлением. Юра не знает, для чего он купил эти презервативы. Они давно ими не пользуются, потому что он невыносимо обожает, когда Отабек кончает глубоко в его заднице, и после сперма вытекает из него. Но эти презервативы в аптеке идут в комплекте со смазкой, так же с тыквенным ароматом, которую следом вынимает из коробочки Отабек. Он щёлкает крышкой и с опаской подносит к носу.       Юра надувает щёки, сдерживая прорывающийся из груди ржач. Он смотрит, как Отабек нахмурившись выдавливает на пальцы субстанцию ярко-оранжевого цвета, и больно сдавливает губы.       — Гос-споди, на вкус, как кабачковая икра.       И тут Юру пробивает. Из горла вырывается первый истеричный смешок.       — Юр, не проще было кабачковую икру купить и на член намазать?       Тишину в комнате разрывает хохот, больше похожий на хрюканье и стоны больного животного. Юра падает лицом в подушку, бьёт по ней кулаком. Отабек срывается следом, скорее над самим Юрой, чем над всей ситуацией в целом.       Но сюрпризы на этом не заканчиваются. Юра затихает, пару раз икнув, и садится снова на постель по-турецки перед Отабеком, который извлекает из пакета…       — А это ещё что за херня?!       — Это-о… — его опять начинает пробивать на неудержимый смех, — ретракторы. Стоматологические. Я хотел типа в доктора и пациента поиграть. Я бы к тебе такой на приём пришёл зубы лечить, а ты бы мне эту штуку в рот вставил, чтобы я не смог его закрыть, и заставил бы тебе сосать. Смотри, клёво же.       Юра, пока тот моргает и переваривает информацию, выдирает из его руки и ловко вставляет пластмасску себе в рот, растягивая щёки в стороны.       — Ы как? Къё-уа?       И это становится последней каплей терпения Отабека.       — Юра, ты ёбнулся? — стонет он. — Я не буду трахать тебя с этим! Мне страшно! Ты себя в зеркало видел с этой штукой? Я боюсь тебя нахрен!       Ретрактор выскакивает у Юры изо рта, когда он начинает дико ржать, подтирая набежавшую слюну с подбородка. А потом утыкается носом в живот Отабека и начинает ржать с ним на пару. В перерывах между истеричными взрывами смеха слышит вопрос:       — Мы трахаться будем сегодня или нет?       Напавшая на Юру икота не способствует успокоению, и они ещё минут пять катаются по кровати, кашляя и воя от смеха.       — Блядь, я никогда не смогу больше жрать тыкву, — успокоившись и вытирая слёзы, стонет Юра. Они лежат на спине на мокрых от пота простынях.       — Можно подумать, ты до этого её ел, — смеётся Отабек и прочищает горло.       — Но теперь-то уж точно никогда не попробую, — не переставая хихикать, говорит тот. Лицо всё сырое.       — Ты опошлил весь хэллоуин. И мой день рождения, — без какой-либо обиды в голосе произносит Отабек. А Юру подкидывает на кровати с новыми силами.       — О, точно, день рождения! У нас же ещё есть тортик!       — Стоять!       Юра замирает от командного крика в комичной позе с поднятой ногой, собираясь слезть с кровати.       — Не делать резких движений, иди сюда, — Отабек осторожно тянет его обратно, двигаясь, как охотник за пугливым оленем. — Всё, хватит, Юр, не надо больше, я прошу тебя! Никаких смазок, тортиков, фломастеров, и прочей херни, Юра, пожалуйста! — он повышает голос, когда Юра тянет руку, пытаясь вырваться, и крепче держит. — Я понимаю, что ты старался, и я очень ценю это, но пожалуйста, у меня яйца болят, я не дрочил с нашего последнего раза по скайпу, умоляю, дай мне, Юра, пожалуйста!       — Юра, да дай ты ему уже, и потрахайтесь нормально, заебали орать, блядь!       Юра вжимает голову в плечи, с ужасом глядя на Отабека. Они переводят взгляды на окно, раскрывшееся шире от сквозняка, и со двора доносятся разговоры и смех собравшейся внизу компании. Лай собаки, взрывы петард.       — Я утром починю окно, — зачем-то шепчет Отабек.       И Юре уже не до смеха. Он больше не тянет время. Приникает пахом, животом и грудью, всем собой, падает на спину, опрокидывая Отабека на себя, и глубоко, мокро и до безумия сладко целует. Отабек не пытается перехватить инициативу, просто широко раскрывает рот, лаская мягкими губами, сосёт его язык. Юра сглатывает их смешавшуюся слюну, свободно затекающую в рот. За дрожащими тонкими веками видит фейерверки, разрывающиеся за окном. Чувствует их переплетающиеся за головой пальцы, и целует без остановки. А потом Отабек раздвигает коленом его бёдра, сплёвывает на ладонь, берёт член и толкается, а Юра старается раскрыться навстречу. Потому что другой смазки у них нет, и по слюне будет больно. Но он готов и будет терпеть. Приподнимает бёдра, переживая первые, не самые приятные ощущения от проникновения.       — Бля-адь, да-а! — стонет он, когда сначала головка, а потом и весь член медленно и туго скользит по кишке внутрь, так нужно и невыносимо правильно распирая там, где всё давно ноет и пульсирует. Он дышит часто, глядя в расширившиеся зрачки напротив. Смотрит на Отабека, который старательно загоняет член внутрь его. Юра видит его искажённое болезненным желанием лицо и хочет трахаться так сильно, что едва ли переживает о том, как потом будет ныть и болеть сфинктер от трений почти насухую. Ждёт с нетерпением, когда задница начнёт гореть, пока её будут натягивать, так, чтобы тяжёлые яйца шлёпали о кожу. Отабек цепко держит за ягодицы, раздвигая их. Юра опускает руки вниз, помогая ему, и держит себя раскрытым для него. И принимает его всего до основания.       — Юра, — хрипло шепчет Отабек, двигаясь в нём и едва ли выходя, натирая и раздражая стенки. — Не смогу долго, прости…       Он прижимается ртом к шее рядом с кадыком и начинает дрожать. Юра протяжно стонет, выгибаясь в пояснице, чувствуя пульсирующий огонь, разливающийся по внутренностям. И начинает следом кончать прижатым к животу членом, сильно, долго, пачкая их и склеивая друг с другом. До тех пор, пока оба не перестают биться в оргазменных судорогах…       Юра не выпускает Отабека, пока член сам не выскальзывает из его задницы. Отабек тут же оказывается на боку и прижимает Юру к себе, тянется рукой между его вспотевших ягодиц и погружает по собственной сперме внутрь пальцы. Лёгкими массирующими движениями, от которых у Юры снова начинает вставать. Отабек смотрит так настойчиво и напряжённо.       Голоса и шум за окном стихают. Может, им не стали мешать, или они сами прогнали их своими криками. Юре всё равно. Как и всё равно на неудавшиеся сюрпризы. Потому что он знает, что на самом деле Отабеку не важно это. Главное, что он здесь. Съест его торт и скажет, что это вкусно. А потом починит окно, хотя скорее всего они позвонят в контору и вызовут мастера, но дело-то не в этом.       Он перебирается на Отабека, целует его расслабленные губы и шепчет:       — С днём рождения, Бек, я люблю тебя.