Никогда

Когда Квазимодо, трижды прокричав: «Храм Божий — убежище!», скрылся в соборе со спасённой цыганкой на руках, Фролло от неожиданности опешил. Внезапность действий и сыграла на руку храброму звонарю, всерьёз рисковавшему жизнью. Секундное промедление обернулось бы для него смертью прямо на ступенях крыльца. Всё свершилось настолько быстро, что ни Жеан, ни палач, ни кто-либо из стражников или судей не успели помешать горбуну. Затем на смену оторопи пришла яростная досада, подобная той, какую испытывает тигр, у которого из когтей вырвали законную добычу. Фролло резко дёрнул повод так, что конь его, захрапев, оскалив жёлтые зубы, поднялся на дыбы. Толпа, лишённая вожделенного зрелища, но получившая взамен иное, не менее захватывающее, ревела от восторга сотнями глоток, прославляя горбатого звонаря, ещё недавно поносимого ею на все лады за дьявольский облик. Оглушённый, взбешённый, раздавленный собственным бессилием, Фролло поспешил покинуть Соборную площадь. Он не увидел, как Квазимодо, добравшись до вершины Южной башни, вновь предстал перед взорами собравшихся и поднял спасённую девушку над головой, вознося надо всем Парижем. — Убежище! — донёсся с высоты хриплый гортанный крик, заглушаемый ветром и расстоянием. Ответом ему были ликующие вопли, слившиеся в единый хор, в котором ничего уже не представлялось возможным различить, кроме сплошного «Гаааа!». Рёв этот подстегул Фролло, заставив его пригнуться к луке седла и вонзить шпоры в бока прядающего ушами жеребца. Судья мчался прочь из города, предоставив соратникам решать участь чёрного козла, приговорённого к повешению вместе с цыганкой. Навстречу ему, весело переговариваясь, торопились запоздавшие зрители, ещё надеющиеся поспеть к тому моменту, когда палач вздёрнет ведьму. Не зная, какое их ожидает разочарование, прохожие обменивались на ходу шутками, подгоняя друг друга. Одна кумушка, зазевавшись, чуть не угодила под копыта судейского коня. Жеан, не обратив на едва успевшую отскочить женщину ни капли внимания, не видя и не слыша людей, пробирался вперёд. Ему, раздираемому адской смесью переживаний, хотелось остаться одному. До самого вечера он кружил по окрестностям, пустив коня шагом. Слёзы отчаяния душили его. Эсмеральда, спасённая Квазимодо от уготовленной ей лютой смерти, отныне недосягаема под сводами храма. То, что должно было прерваться с её агонией, получило продолжение. Помимо негодования слуги закона, которому помешали исполнить долг, Жеан переживал иные, весьма противоречивые чувства. Страх перед тем, что следствие по делу убитого капитана де Шатопер возымеет продолжение, изобличив истинного убийцу, стиснул его сердце стальным обручем. Безумная, противоестественная его природе страсть, долженствующая погибнуть вместе с цыганкой, изводила ему душу. Фролло, тяжело дыша, раздувая тонкие ноздри, содрогнулся, представив Эсмеральду, качающуюся в петле со свёрнутой набок шеей. Судье не единожды доводилось лицезреть висельников, корчащихся в судорогах, с распухшими языками, пеной на губах, вывалившимися из орбит глазами. Картина, представшая его внутреннему взору, наяву выглядела бы отвратнее и страшнее, но она убила бы его влечение к цыганке. Фролло проклинал себя, ведьминские чары, осыпал бранью горбуна. Он выкорчевал бы, собственноручно задушил проклятую любовь, причиняющую ему только муки, но не мог ничего сделать, пока цыганка жива. Жеан зарычал, как зверь, до крови закусив губу. Рассудок, близкий к помешательству, беспощадно выдавал мысли о судьбах его и цыганки, ответь девушка взаимностью. О, как крепко и преданно он бы её любил, отдав ей всю нерастраченную за годы одиночества нежность! Он, поправ гордость, стал бы её рабом, слугой, собакой — всем, кем она только пожелает. Цыганка потеряна для него навсегда: он своими руками разрушил последний мост между ними. Брат поучал его, называя любовь величайшим из сокровищ земных. Видимо, Клод ошибался: Жеану она вместо счастья принесла страдания. То, что его состояние не является настоящей любовью, Фролло в голову не приходило. Одновременно со злобой он испытывал радостное облегчение. Эсмеральда, приговорённая им к виселице, в безопасности и палач её больше не тронет. Фролло вспомнил, как он в крохотное оконце смотрел на цыганку, приведённую в пыточную комнату. Девушка, притянутая ремнями к жуткому, обтянутому задубевшей кожей тюфяку, запрокинула голову, устремив взор прямо на него. Жеан понимал, что цыганка его не видит, но всё же ему показалось, будто исторгнутая ею мольба о пощаде обращена к нему. Этот крик, исполненный боли, неожиданно вызвал в его закосневшей судейской душе приступ сострадания. Фролло, конвульсивно дёрнувшись всем телом, отвернулся, спрятав голову в плечи, не в силах вынести чужой пытки. Прежде подобного с ним не случалось: сдирай палач с жертвы кожу — Жеан досмотрел бы до конца. И вот теперь цыганка избавлена от страданий. Фролло не мог не признать, что рад за неё. Ненависть и любовь — эти две крайности, одинаково сильные, схлестнулись в нём, образовав невообразимо запутанный клубок. Жеан собирался с силами, дабы поступить подобно Александру Македонскому, одним ударом разрубившим пополам гордиев узел. Меж тем, как он, погружённый в пучину переживаний, ехал то по полям, то по деревенским дорогам, жизнь продолжалась, как ей должно. Качались под ветром вызревающие колосья, вращались мельничные крылья, в небе парил ястреб, высматривая мышей-полёвок, готовый камнем ринуться вниз. Птичница, насыпав в передник проса, кормила кур. Пастушок, посвистывая, гнал хворостиной свиней. Дети, играющие возле обочины, с испуганными восклицаниями бросились врассыпную от всадника в чёрной мантии и чёрном шапероне с обмотанной вокруг шеи корнеттой. — Демон! — повизгивали от страха мальчишки, но их слова не долетели до ушей Жеана. Если его сознание и примечало окружающее, то тут же забывало увиденное, не оставляя впечатлений. Фролло, бледный как смерть, с горящими безумием глазами, со струйкой крови из прокушенной губы и в самом деле походил на посланника преисподней. Так, в полубеспамятстве, он пробыл до самого вечера. Очнувшись, Жеан с удивлением обнаружил, что забрался далековато от Парижа, а день, незамеченный им, смеркается. Судья, к которому разом вернулись способность рассуждать, видеть, слышать и испытывать голод, галопом погнал коня в город, пока стража не закрыла ворота на ночь. Уже совсем стемнело, когда всадник на уставшем, роняющем клочья пены жеребце, плёлся по улицам. Жеан знал, что не должен идти к собору, однако нечто вроде безошибочного компаса влекло его именно туда. На площади Фролло огляделся, с шумом втягивая ноздрями воздух. В домах теплились редкие огни. Над его головой блестели звёзды. Серп молодого месяца плыл в вышине, окружённый млечной дымкой. Тёмный фасад собора возвышался над окружающими постройками, окутанный безмятежным сном. Ничто не напоминало о произошедшем здесь нынче днём. Не заметив ничего настораживающего, Фролло проник в храм, воспользовавшись ключом от потайной двери. Внутреннее расположение помещений он с детства знал не хуже любого священника. Жеан шёл в маленькую келью. Там и только там горбун мог спрятать Эсмеральду. Собор, погружённый во мрак, эхом разносил шорох крадущихся шагов. Позднему гостю с напряжёнными до предела нервами казалось, что сейчас он перебудит весь причет. Эсмеральда, взбудораженная дневными впечатлениями, не спала. Подтянув колени к подбородку, она лежала и смотрела на подрагивающий огонёк свечи, оставленной ей Квазимодо. Шаги, остановившиеся за дверью, напугали её, вынудив стремительно вскочить на ноги, приготовившись к защите. Скрипнув, дверь отворилась. Цыганка, узнав вошедшего, отшатнулась, гневно сжав кулаки. — Снова ты?! Что тебе здесь нужно, убийца? — воскликнула она, не спуская настороженных глаз с угрюмого лица Фролло. Даже сейчас, в суконной, доходящей до пят рубахе, с грязными спутавшимися волосами, бледная, осунувшаяся цыганка была прекрасна. Фролло не раз видел обнажённых женщин, но они не волновали его так, как эта девушка, одетая словно для ночи сладострастия. — Не бойся меня! — произнёс он осипшим голосом. — Это говорит тот, кто сегодня пытался меня повесить! — с насмешкой бросила цыганка, нервно подрагивая от страха. — Тот, кто приказал пытать меня! Фролло близок был к тому, чтобы броситься на колени перед девушкой, моля о прощении. Но отвращение, с которым она взирала на него, удерживало его от подобного шага. Понурившись, исподлобья глядя на цыганку, Жеан сказал: — Не в моей власти мешать следствию. Будь моя воля, я бы не позволил им тронуть и волоса на твоей голове. — Почему ты не оставляешь меня? — не унималась Эсмеральда. — Уйди же, ступай прочь! — Не гони меня! — взмолился Фролло, по-прежнему не трогаясь с места. — Позволь мне утолить пламя, которое ты разожгла. Тогда, клянусь, я оставлю тебя и сделаю всё, чтобы стражи закона забыли о твоём существовании. Цыганка поняла его намерения. Брови её взметнулись, будто крылья чайки, губы дрогнули, обнажив в отчаянном оскале ровный ряд зубов. — Пусть твоё пламя пожрёт тебя, Мулло*! — выкрикнула девушка, вскинув перед собой руки. — Я не стану твоей ни на миг. Никогда! Он вытряхнул из рукава свой последний козырь: — Тогда ты либо состаришься в этой келье, либо духовный суд найдёт способ вывести тебя из храма. И я не подумаю препятствовать. Цыганка почувствовала, как мороз прошёл по её коже. Безоружная, трепещущая, она всё же не собиралась сдаваться, брезгливо вздрагивая от одной мысли о том, как похотливые мужские руки коснутся её тела. — Пресвятая Матерь Божья! — замолилась она, как прежде, перед статуей в храме. — Защити меня! Не дай этому человеку свершить то, что он задумал! — Молитвы тебе не помогут, язычница! — усмехнулся судья поистине дьявольской ухмылкой. — Решай же скорей, пока у тебя есть возможность выбирать. — Ох, что за выбор между насилием и петлей! — горестно ответила Эсмеральда. — Даже тюремный страж лучше тебя — он не посягал на меня. — Я под страхом смерти запретил ему касаться тебя! — рыкнул Фролло. — Я не настолько унизился в своей любви, чтобы взять тебя силой. Решай, ведьма! Я жду. Они застыли в немом противоборстве: гордость против гордости, пичужка против коршуна, невинность против чудовищной, изуродованной любви. Восковые губы цыганки приоткрылись. Судья пристальным взглядом впился в её лик, ловя слово, готовое сорваться с её уст. И словом этим было: — Никогда! Эсмеральда увидела, как страшная судорога исказила тонкие черты её злейшего врага. Он бился, корчась в безмолвном крике, яростно сверкая глазами. Третий невольный участник разыгравшейся драмы прибыл как нельзя более вовремя, ускорив развязку. Квазимодо, топтавшийся в дверном проёме, с тревогой взирал то на господина, то на девушку, пытаясь понять, что между ними произошло. Фролло, в бешенстве толкнув горбуна, стремительно вышел вон, бросив напоследок сквозь зубы: — Стены храма не спасут тебя, цыганка! Квазимодо, дождавшись, пока он скроется из виду, обратился к девушке, делая паузы между словами: — Он не обидел тебя? Эсмеральда, обрадовавшись появлению горбуна, покачала головой. — Прости… — вздохнул Квазимодо. — Не надо бы мне беспокоить тебя до утра, но я не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть ещё хоть раз. Ведь право, нет ничего дурного, если я посмотрю на тебя, пока ты спишь? Но вот я увидел свет и решился войти сюда. — Во второй раз ты спасаешь меня от судьи! — проговорила Эсмеральда, сложив руки, как перед причастием. — Он мучает меня, его любовь причиняет мне боль! — Не бойся ничего, — напутствовал горбун, делая усилие, чтобы продолжать речь. — Он не посмеет вернуться. — Но он сказал… — Я знаю, что он сказал, — понял бедный звонарь. — Никто не тронет тебя, пока я рядом. Девушка, неотрывно смотревшая туда, куда ушёл Фролло, не могла принять на веру слова горбуна. Несчастья, постигшие её в последние месяцы, не позволяли кому-либо доверять. В ушах неотступно звучало: «Стены храма не спасут тебя, цыганка!» Эсмеральда понимала, что недруг её, расточившийся в эту ночь среди приделов собора Богоматери, не солгал, и злоключения не окончились. Много ещё могущественных людей, которым не даёт покоя жизнь маленькой цыганки. Тёмный рок поглощал девушку, вовлекая в эпицентр событий, проистекающих одно из другого. Над головой бедняжки собирались грозовые тучи, угрожающие вот-вот разразиться ливнем, который невозможно предотвратить человеку. Эсмеральда, нахмурившись, прошептала с безнадёжной тоской: — Он вернётся. * Мулло — букв. «тот, кто мёртв», в цыганском фольклоре — нежить, вампир, мертвец, возвратившийся с недобрыми намерениями.