История одного художника.

— Здравствуйте, Виктор. Могу я к вам так обращаться? — высокая молодая девушка вошла за хозяином в просторный, богато и стильно обставленный пентхаус. Внешне она была обыкновенной: симпатичной, тоненькой, одетой в голубые джинсы и футболку, с распущенными пшеничного цвета волосами. Вот только стоит внимательнее посмотреть в ее глаза, чтобы увидеть бездну в них: бездну понимания, бездну принятия, бездну сожаления и бездну силы. Такие глаза могут быть у старого война, или политика, или творца человеческих судеб, или… Говорящего От Имени Мертвых. — Здравствуйте, конечно, можно даже Вик. Не люблю пустые формальности, тем более нам с вами предстоит разделить самое сокровенное, что было в моей жизни, — мужчина широким жестом указал на удобный кожаный диван. — Чай, кофе, что-то покрепче? — Какао? — подобрав под себя ноги, с удобством устроившись на диване, девушка стала казаться почти ребёнком. — Конечно, — Виктор отошел, чтобы приготовить, вернее подставить кружку и набрать команду для кофе-машины. Мужчина был подтянутым, спортивного телосложения, элегантно и просто одетым. В темных волосах ни единого седого волоска, однако медленные размеренные движения, усталый вид, мудрость в уголках глаз, морщины на лице, кожа рук и шеи выдавали его возраст. — Давайте начнем. Я здесь, потому что ваш знакомый Михаэль близок к тому, чтобы переступить грань. О мертвых говорят либо хорошо, либо ничего, кроме правды. Так, расскажите мне свою правду о Михаэле, — девушка говорила напевно, придавая значение каждому слову, не поворачивался язык сказать, что это штамп, который произносится любому. Для каждого это фраза звучала по-своему, и не редко именно она и отпирала самые крепко замкнутые сердца. — Начать стоит с нашей первой встречи, — Виктор сел прямо на пушистый ковер, поставив между ног стакан, в котором плескалось виски со льдом больше, чем на половину. Длинные пальцы, которые могли бы принадлежать пианисту, задумчиво очерчивали края стакана, Виктор опустил голову и словно бы на несколько минут ушел в себя, пряча взгляд за длинной челкой. — Первый раз… — это давалось ему с видимым трудом. — Я нашел его в наркопритоне. Я был начинающим психиатром и проводил исследования по психологии зависимости от травки. Поэтому частенько бродил по разным притонам, прикидывался когда дилером, когда наркоманом и выведывал у собравшихся там истории их жизни и зависимости. Все эти места были одинаковыми — грязными, темными, усеянными использованными шприцами, иголками и жгутами. Сладковатый запах дури летал буквально в воздухе, не перебивая, впрочем, запах пота, спермы и крови. Он был настолько другим в этой привычной картине, что я не мог не обратить внимание на него. В белой рубашке с закатанными рукавами, белых брюках он стоял посреди этого кошмара, как ангел во плоти и курил травку, небрежно опираясь руками о подоконник. Я готов был на все, чтобы получить его историю. И я ее получил… — Виктор удобно откинул голову на диван смотря глазами цвета голубого сапфира в потолок и продолжая. — Не потребовалось много усилий. Михаэль был очень болтливый под травкой. В первый же день он рассказал мне, что он художник, что мастер его не ценит и в очередной раз раскритиковал его работу. Также, что Михаэль настоящий потомственный аристократ, правда мать спилась, когда отец начал гулять, а последний так и кутит возможно где-то по свету, факт того, что у него есть сын его никогда не заботил. Поэтому подростком он остался феерически богат и безумно беден одновременно. Денег хватало, они были много лет с умом вложены в дело и на дивиденды жить можно припеваючи, а вот тепла, семьи и просто людей рядом не было. Кто завидовал богатству и таланту ребёнка, который начал рисовать картины, как только кисть смог в руках удерживать, кто красоте правильных черт лица и изяществу фигуры. Михаэлю бы самому быть моделью художника, в юношестве он был совершенен: безупречно правильные черты лица, волосы цвета каштана вились крупными локонами, выразительные ореховые глаза и тот самый неповторимый тон кожи, топленое золотистое молоко, прибавьте ко всему этому высокий рост, потрясающе длинные ноги и правильно сложенные торс. Хотя вы же безусловно видели его на фотографиях таким, но это не передает того очарования, которое в он в себе нёс. Именно оно всегда привлекало к нему людей, в него невозможно было не влюбится, не влипнуть с головой, не погрузиться до безумия, — Виктор еще на несколько минут замолчал, мечтательно глядя в потолок и улыбаясь. Понимал ли он, что и сам, даже в пятьдесят лет, излучал магнетизм, который поражал от мала до велика? Виктору досталось лицо искусного актера, игра эмоций на котором завораживает настолько, что ты готов прожить каждую жизнь, каждый раз на одном дыхании. — Я отвлекся, простите. С Михаэлем было слишком легко, когда он под травкой, но на этом мы и сошлись. Неделю были под кайфом и узнавали друг друга всеми доступными способами. Сначала я писал его историю жизни, потом забил, а потом просто утонул в нем, и он перестал быть частью моих наблюдений. Именно в это время Михаэль перестал принимать травку и вернулся в студию к мастеру. В один миг я познакомился совершенно с другим человеком. Искусство, процесс рисования был для него превыше всего — он молчал, пока работал, и становился невероятно раздражительным, способным запустить в меня любым предметом, который помешал его единению с музой. Не спал, мало ел и вообще не реагировал на внешние раздражители, если попытаться вывести его из этого состояния, можно было получить поток дикой неконтролируемой ярости и агрессии. Имело смысл только терпеть и ждать, когда картина оформится в его голове, на стадии прорисовки эскиза, он вновь начинал общаться, а ближе к завершению — был снова моим Мишей: ласковым, дурашливым, болтливым и бесконечно мечтательным. — У меня всегда было такое ощущение, что в нем уживается несколько людей сразу и никогда заранее не знаешь, с кем из них встретишься сегодня. Он менялся мгновенно, без перехода, с этим было тяжело уживаться. Но для меня, понять его было почти спортивным интересом. Поймите правильно, я никогда не использовал его в своих исследованиях, не упоминал на конференциях, не приводил в пример. Это был слишком личный опыт, которым я готов делиться только с вами, пожалуй, — Виктор перевел серьезный взгляд на девушку, подтверждая сказанное. — Мы прожили с ним вместе два года. И я так и не смог его понять за это время, не хватало какого-то связующего звена, чего-то, что объяснило бы сразу и все. Михаэль был добрым и наивным сверх меры — сколько брошенных, покалеченных животных перебывало у нас в квартире, я уже на память знал номера всех ветклиник и питомников. Он никогда не возвращался домой с деньгами в карманах — всегда находился кто-то, кому они нужнее. Но его хватало всегда только на этот первый жест — дать денег просящему, сделать пожертвование в благотворительность, принести домой раненое животное, ухаживал же потом за всей живностью только я, и не редко забирал его из мастерской, просто потому что попрошайки не давали ему прохода. Казалось судьба тех, кому он помогал его не заботила совсем, на мои вопросы об этом, он делал вид, что не понимает, о чем или ком я. Он любил внезапно удачные активности, прогулки и незапланированные поездки. Ему нравилось решать все только здесь и сейчас, чтобы вольный рандом и лишь судьба, которая решает все. Да, он точно был фаталистом и верил, что не умрет раньше положенного, и с ним не случится незаслуженного. Он не любил планировать, и не давал этого делать мне, вечно забывая о встречах, походах в театр и даже о покупке продуктов. Бытом из нас двоих всегда занимался я — оплата счетов, покупка продуктов и бытовых принадлежностей, обновление гардероба и уборка. Михаэль был слишком в другом мире всегда, чтобы видеть детали и мелочи, впрочем, когда меня совсем это доставало я заставлял делать его уборку или слал одного за покупками. Единственное, в чем память его никогда не подводила, — сердечные таблетки, у него врожденные проблемы с сердцем, и он с детства принимает лекарства. Михаэль был всегда в некотором роде большим ребенком, это часто раздражало меня, но я любил его и это скрашивало в итоге всё.  — Счастливые часов не наблюдают, знаете? — тень печали уже легла на лицо Виктора. — Поэтому я даже и не знаю, что вам еще рассказать о том времени. Никаких важных событий не было, вдвоем в компаниях мы не появлялись и большинство этого времени посвятили только друг другу. Я забросил научную работу и друзей, а он — своё вечное одиночество. Было по-разному, но счастливее, чем тогда, я уже никогда не был.  — Продолжайте, я спрошу, если у меня появятся вопросы, — девушку кивнула на вопросительный взгляд Виктора, а он мельком подумал, что это талант слушать так, чтобы хотелось рассказывать и доверять сокровенное, смотреть при этом так, что чувствуешь себя прощенным за все. Если бы эта девушка не стала бы Говорящей, она была бы монахиней, решил Виктор.  — А дальше произошел разрыв. Вопросы и недопонимания имеют свойство накапливаться, а Михаэль был не тем человеком, который готов долго говорить об отношениях, копаться в них и въедливо искать причины. Просто однажды, когда я внезапно решил встретить его из мастерской, на улице шел проливной дождь и я решился постучаться внутрь, а обычно ждал всегда снаружи. Дверь оказалась не заперта и легко подалась, я тихо вошел и даже немного заволновался — может что-то сучилось, кто в наше время живет с открытой дверью? Однако, когда я заглянул в комнату, я просто онемел и не смог сказать ни слова по началу. Михаэль был голышом перекинут через подлокотник кресла и его мастер методично бил его по спине и ягодицам чем-то, что как я позже узнал называет паддлом. Пока я впал в ступор, его мастер тихим голосом говорил, как недоволен учеником, как плохи его картины, как он дальше его накажет и прочее в этом духе. После первых секунд стопора меня накрыла ярость. С трудом помню, что творил — я был в состоянии аффекта и абсолютно не понимал, что увидел. В итоге я чуть не убил его мастера, жестоко избив, а когда оттащил от него Михаэля понял, что у него крепко стоит и надавал пощечин — даже в таком состоянии я не был способен бить его серьезно. И тут меня прорвало я начал на него кричать, про то, что он шлюха и психопат, про то, что он два года изменяет мне, про то, как я его сейчас ненавижу, про… Да все я собрал, что накопилось, обвинил во всех смертных грехах. Это был первый раз, когда я позволил себе поднять на него руку и голос, он же и последний. Прооравшись, я одел его, вытащил из мастерской, под зонтом довел до дома, а сам ушел в ночь. Мне необходимо было остыть, меня все больше пугало, что я не услышал за все время этой сцены от него ни слова, ни протеста, ни отпора — только опущенная голова и слезы на щеках. Всю ночь я ходил по городу под проливным дождем и не мог успокоиться, впадая то в состояние нервной возбужденности, то ярости, то растерянности, то опустошения. На утро, я пришел домой больной, простуженный и сломленный своими же мыслями и выводами. За эту ночь из квартиры исчезли все вещи Михаэля вместе с ним самим. Неделю я болел. Подхватил, как позже оказалось, воспаление легких и имел все шансы умереть от отека, если бы не давняя подруга, решившая позвонить, узнать, как я и где и услышавшая в трубку грохочущий кашель и мои маловразумительные просьбы Михаэлю. Она вызвала скорую, приехала сама и сопроводила меня в больницу, где еще две недели меня лечили бы, если бы я не сбежал спустя пять дней, под честное слово, что приду на дневной стационар. Очнувшись еще в больнице, я начал понимать самое страшное — я не знаю никаких знакомых Михаэля, кроме его мастера, его фамилию, прописку, где живут родственники или знакомые. Я знал о нем все, но ничего, чтобы помогло его найти. Логично, что мастерская на тот момент уже пустовала, соседи ничего не знают — да, уходил, думали к родственникам в гости поехал. Я днями напролет курсировал по городу в его поисках, когда изматывался совершенно заходил и те места, где мы бывали вдвоем и ждал, искал его в каждом посетителе, в каждом человеке на улице. Вы наверняка спросите, неужели я так быстро простил его? Неужели больше не злился? Нет, я все хорошо помнил и ночами просиживал на форумах БДСМ, вспоминал, думал, пытался понять, нашел тысячи объяснений и оправданий, вынес тысячи приговоров. Но все это не меняло того, что мне необходимо было его увидеть, я был уверен, что смог бы с ним поговорить и все узнать. Я был уверен, что где-то кроется чудовищная ошибка и иногда всерьез думал, что у меня тогда была галлюцинация. Не буду и дальше вдаваться в подробности, но в следующий раз я услышал о нем только через пять лет. За это время я успел дойти до нервного срыва, вернуться к работе и друзьям, закончить диссертацию, получить степень и стать практикующим психиатром. — Вам обновить какао или что-нибудь еще? — Виктор только сейчас заметил, что девушка монотонно крутит в руках пустую кружку. — Кофе с коньяком нальете? — девушка лукаво улыбнулась. — Быть может сразу виски? — отвечая, улыбнулся Виктор. Хотя мысль спросить, действительно ли она пьет алкоголь была. Слишком эфемерно и чисто она выглядела, чтобы заподозрить ее в таких земных грешках. — Виски я буду пить под конец вашей истории. Вы умеете преподнести эмоции, с вами сложно не проживать, слушая, — девушка не могла отделаться от чувства печали и потери, она ведь уже знала, что должно быть дальше. — А я, пожалуй, продолжу. Напиваться я не буду, но рассказывать о нем на трезвую голову, я не смогу, особенно дальше, — своеобразно извинившись, Виктор поставил графин рядом с собой, обновил себе виски, а девушке навел кофе с коньяком. — Активные поиски Михаэля я прекратил где-то года через два после того случая. Поэтому еще через три, когда наткнулся в глянцевом издании на анонс его выставки… Сложно передать. Это было как выстрел в сердце, было больно и радостно, и зло брало и хотелось сбежать на край света. Я даже не знал, чего я хотел больше — увидеть его или забыть, что я вообще открывал этот журнал. Промучившись три дня, взяв отпуск я отправился на его выставку. Как я позже узнал, его тогда уже там не было — он уехал за вдохновением куда-то к морю. Я провел неделю, каждый день приходя на выставку и всматриваясь в каждую картину, ища то ли ответы, то ли шифр, то ли послание. И в результате был все равно поразительно и чудовищно слеп. Эта его выставка единственная была проникнута солнцем, счастьем, позитивом и мечтой — будто бы сон описывал, идеальный в своей гармонии и красоте. На тот момент я был слишком занят своими переживаниями и выводами, чтобы понять его, понять очевидное. Встретились мы с ним лично только еще через семь лет. Все это время я следил за ним по СМИ, но даже оно редко когда знало его местоположение — он был в постоянных переездах, никогда не светил свои дома и квартиры. Прятался так скрупулезно и удачно, что был повод думать, что есть от кого. Однажды за это время ко мне на прием привели пациента — богатый бизнесмен, у которого выявили шизофрению. Таких ко мне приводят, чтобы я продлил период ремиссии и хоть как-то смог его закрепить. Огромные деньги подразумевают моё молчание о личности и истории этого человека. Скажу вам только одно — два месяца он жил с Михаэлем, а потом тот ни с того ни с сего, просто взял и ушел от него, не оставив ни адреса, ни записки. Собственно, на почве этого у него обострилась сначала паранойя, а потом и активно развилась шизофрения. Он был влюблен до безумия в художника, но абсолютно не знал его настоящим, что меня поразило. Михаэль виртуозно его избегал, и насколько я знаю, они так больше и не встретились с ним. Аккуратно наводя справки, я узнал о множестве таких вот случаев, а еще позже частично это просочилось в СМИ — у Михаэля было множество романов на 2-3 месяца и ото всех он внезапно уходил по-английски, старался после не видеться, а с кем все же вынужденно пересекался, делал вид, что не помнит этого человека. Все это не давало мне спокойно жить, я чувствовал, что что-то упускаю… Увиделся я с ним случайно. По работе коллега меня вызвал ночью — надо было тихо и без афиширования вывести человека из состояния истерики и вколоть транквилизаторы, к которым только я имел доступ. Да, это незаконно, но в какой-то момент моей специализацией стали творческие личности, а с такими публично и гласно не работают. Приехав на место и вколов нужное щуплому парнишке, я увидел Михаэля — они были соседями по квартире. И не смотря на то, что прошло 12 лет, я будто бы видел его только вчера.  — Виктор, — он произнес это так счастливо и восторженно, будто глазам не веря.  — Рад тебя видеть, Михаэль, угостишь меня кофе? — я был готов на все, лишь бы остаться и поговорить с ним хоть пару минут.  — Хорошо, — он улыбнулся мне так будто бы и не было тех лет, будто мы в своей квартире, и я пришел после учебы. И мы с ним всю ночь проговорили на кухне обо всем и ни о чем. От него я тогда узнал, что та выставка была посвящена мне, что тот смутный силуэт мужчины на каждой картине был я, просто он не хотел никому об этом говорить. Я осторожно пытался узнать о его мастере, однако Михаэль пропускал эти вопросы мимо, будто бы даже не слыша. Так здорово было сидеть с ним, разливалось такое ощущение тепла и единения, что я почти поверил, что он вернется ко мне и все будет как раньше, нет, даже лучше. Однако в ходе разговора, после первой восторженности и счастья, потихоньку включался мозг психиатра. Моя профессия подразумевает профдеформацию, в какой-то момент ты перестаешь разделять пациентов и людей вокруг. И вот когда я начал внимательнее вслушиваться в разговор я понял, что Михаэль не понимает сколько прошло лет с последней нашей встречи. Чем больше я задавал наводящих вопросов, тем яснее начинал осознавать, что у него вообще проблемы со временем, и сопоставлением с ним событий. — Миш, давай встретимся вечером, мне пора на работу. Но я не хочу вновь тебя терять, — я осторожно взял его за руку и смотрел прямо в глаза. Мне нужно было немного времени, чтобы разобраться со всеми мыслями в голове и действительно три клиента до обеда.  — Вик, так это просто выставки. Я никогда от тебя не уходил, конечно, приходи, я буду скучать и ждать, — Михаэль сжал мою руку и поднес её к щеке ласкаясь, как кот. Окрыленный этой фразой, истолковав ее совершенно неправильно, я действительно ушел на работу. И вернувшись вечером понял, как ошибся — Михаэль вместе с вещами вновь исчез. Я психанул и месяц упивался своим горем, своей истерикой, жалел себя и дурил как мог. Потребовалось еще два года, чтобы наконец-то начать думать. В закрытой клинике мне попался парнишка, который с юности страдает расстройствами памяти и в буквальном смысле живет одним днем. Нет в его памяти точного прошлого, а будущее вечно-размытое и постоянное. Длительные события, или те, которые оставили максимально сильный эмоциональный след он помнит, но абсолютно не понимает, когда это происходило — у него все здесь и сейчас, максимум вчера. Работая с ним я в какой-то момент поймал себя на мысли, что мне это напоминает Михаэля и прозрел. Виктор сделал паузу, неожиданно девушка заметила, что в его глазах появились слезы и одна робко покатилась по щеке, а руки сжались в кулаки. — Не буду описывать всю степень своей дурости. Это осознание далось мне тяжело хотя бы потому, что как только я еще раз перебрал все факты о нем из своей памяти и СМИ, я точно понял его заболевание, а также, что это только вершина айсберга. И что я мог бы всего этого не допустить и, если не исправить, то хотя бы замедлить и удержать в одной стадии. Следующий год я работал как проклятый: много денег уходило на то, чтобы искать Михаэля, в ходе поисков я узнавал о нем все новые вещи, встречался с его бывшими любовниками, заказчиками, владельцами галерей. В итоге я даже нашел его бывшего мастера, правда спустя три года после прозрения, почти отчаявшись найти Мишу… Из паззлов постепенно я собрал общую картину, вы даже не представляете, как стыдно и страшно мне было её видеть. Нарушение памяти у Михаэля скорее всего начало развиваться с юности. Именно поэтому я ничего не заметил, когда мы жили вместе, ибо болезнь развивалась медленно и мягко. Он просто забывал ежедневную рутину — что и когда купил, когда и что надо оплатить, каких животных приносил, кому уже давал денег на улице. Все то, что является мелочами в нашей жизнь и откладывается в памяти автоматически, у него вылетало в черную дыру забвения, — Виктор повернулся ко мне и пояснил. — Я не буду грузить вас терминами, их вы можете прочитать в его карте, я постараюсь объяснить.  — Я же списывал это на рассеянность, забывчивость, творческую личность. А Михаэль этого действительно не знал и не помнил, и имея покладистый и ведомый характер, никогда не спорил и не отстаивал свою точку зрения, когда я начинал его ругать за забывчивость, просто улыбался, целовал в щеку и спешил сделать то, что я просил. Встретившись с его мастером, я вытащил из него еще одно страшное откровение. Михаэль с малых лет подвергался насилию — первым был его собственный отец, который изнасиловал сына, когда тому не было и 12 и именно поэтому сбежал — боялся, что рано или поздно это всплывет. Но слабая психика ребёнка выбрала другое решение — он просто забыл об этом. И так усердно старался не вспоминать, что это могло и послужить началом развития болезни. Мастер появился, когда ему было 15 и быстро увидел в ученике все задатки для сабмиссива. В теме мастер был достаточно давно, чтобы правильно все объяснить и подвести ученика к практике. Только он не знал о проблемах с психикой у Михаэля, поэтому в первую же сессию Мишу откинуло в воспоминания о насилии отца и у него случилась истерика. Так мастер узнал об инциденте, но попыток не оставил, а Михаэль научился забывать о сессиях сразу после их окончания. Мастер не был дураком или неумехой и проводил все сессии так, что следов на коже Михаэля почти не оставалось. И только гораздо позже понял еще одну вещь: покорность не означала принятие. Михаэль просто хотел достичь максимума, как художник, и восхищался талантом своего Мастера, по-своему был привязан к нему, как к единственному близкому человеку и очень боялся остаться один. И ради этого готов был терпеть, что угодно, даже сессии. Да, физически он тоже приспособился и с этой стороны не было насилия — оргазм он получал. Насилие всегда было моральным. Психически он не просто не получал кайфа, а с каждым разом все больше разрушался, воспринимая все в прямую — унижение, агрессию, занижение его достоинства, растаптывание его гордости и самооценки. Забывая о сессиях он не замечал, как теряет самоуважение, гордость, желание хоть к какому-то сопротивлению. Поэтому после романы в его жизни становились все короче и в большинстве случаев своих любовников он не помнил — соглашаясь на все, в какой-то момент он все же выныривал из своего забвения и понимал, что с ним снова не тот человек, пугался и стыдился того, что было и убегал, не в силах объяснить что-то или сказать нет. Невыносимо было то, что я единственный в его жизни, кто был не из числа таких вот связей. Он помнил меня, как однажды позднее Михаэль сказал — я единственный, кто заботился о нем лучше мастера, был рядом и в его памяти. Насколько он мог, он любил меня в ответ. Но когда я увидел ту сцену, которую он каждый раз забывал, я сломал ему механизм: он запомнил, услышал все, что я тогда ему сказал и в сильнейшем отчаянье сбежал. Именно тогда у него случился первый кризис с затяжной истерикой, причинением вреда себе, первыми транквилизаторами и первым лечением в клинике. Он вспомнил то, что не хотел вспоминать, потому что это зацепил я — тот, кого он не хотел забывать. Ему тяжело было выйти из этого состояния, но в этот раз он не хотел забывать, поэтому подменил свои воспоминания, решив для себя, что мы не расставались, что он просто уехал на выставку, а я должен был приехать к нему, как закончу работу. Он представлял, как покажет картины, расскажет, как я его вдохновил. И на фоне этого продолжал забывать, год за годом забывал все больше того, что было. Для него время за 12 лет почти не сдвинулось вперед — и наша встреча на кухне… Он был уверен, что я приехал к нему, однако его сосед по комнате своим приступом напомнил ему то, что он пытался забыть и Михаэль снова сбежал, побоявшись открыть «ящик Пандоры» для себя. Но не смотря на все это, несмотря на то, что он не мог разобраться даже в себе, он продолжал привлекать к себе людей. Правда те, кто были с ним какое-то время, кто пытались выстроить отношения, любить его, в большинстве своем сходили с ума. Большинство его бывших любовников я нашел в лечебницах, впрочем, как и его мастера. Он был как наркотик — мало кто мог пережить ломку, а сам Михаэль не давал ни единого шанса на новую дозу. Если он уходил, то навсегда. И забывал все и всех, как бы они потом не пытались из него вытрясти память о себе, как бы не напоминали, что бы не показывали. Он прочно забывал и не позволял вывести себя из этого состояния, даже если его били: после всего, что он пережил, порог боли у него необыкновенно высок. Как вы знаете, я все-таки его нашел. Не знаю, как я сам сохранил разум за все это время, как не переступил черту. Знание, что я мог это все попытаться предотвратить, что мог помочь избежать всех этих ужасов, поддержать и просто быть рядом… Да не просто мог, я был обязан! Это знание меня убивало изнутри. Я был настолько слепо влюблен, настолько очарован и верил, что меня такое не коснется, что дал себя убедить. Юнец… Правда в этот раз вместо буйного самобичевания и дурости, я переплавил всю боль в энергию на его поиск. Если бы я его не нашел, я думаю, искал бы всю жизнь — это самое малое, что я мог для него сделать. Я его нашел… Девушка не заметила, как сама начала всхлипывать с тихо плачущим мужчиной. Он старался, глотал слезы и говорил громче и четче, стараясь выдать все и без прикрас. И в этом всем была такая боль и мука. Как не сойти с ума просто слушая? — Я нашел его в лечебнице почти случайно, и он уже был очень плох. Большую часть времени он бредил, но были редкие дни, когда его память позволяла ему хоть как-то мыслить, говорить и жить, а не оставляла его совсем. Сердце не выдерживало нагрузки и давало серьезные сбои, вызывая сильные боли в груди, головокружение, кашель и рвоту. Все сказанное ранее я собирал все эти года на основе его слов в бреду и в периоды все более редких ремиссий, со слов людей, знавших его. Как вы уже знаете последние пять лет я всецело посвятил ему и лечебному центру, в котором он находится. — Также, вы знаете, что все своё имущество он, как оказалось, очень давно, завещал мне и именно на эти средства я стал попечителем этого лечебного заведения и обеспечил ему максимальный комфорт и новейшие лекарства. — Эти пять лет… Он стал твоим пациентом? — голос девушки дрожал, ей становилось сложнее сохранять дистанцию, она даже перешла на «ты», но надо отдать должное, она быстро брала себя в руки. — Нет. Как я и сказал в самом начале, он никогда не был моим пациентом, я скорее был сиделкой при нем и ревностно следил за ходом лечения. Невозможно быть психиатром для по-настоящему близкого и дорогого человека, ты в любом случае теряешь всю объективность, а соответственно ничем уже не можешь помочь. Психиатры не имеют права на личную заинтересованность, потому что в их руках душа человека — цена ошибки слишком высока. Его лечили лучшие, а я просто хотел, чтобы он был не один, больше не один. Я же все равно любил его, даже таким. Неважно как отвратительно он мог выглядеть в свои острые периоды, какую чушь нести, плевать, что я выносил за ним утки, тазы со рвотой и мыл его тело… Все это совершенно ничто перед тем, что это был именно он… — Виктор тяжело дышал, глаза покраснели, руки мелко тряслись. Пройти весь этот путь заново, оказалось очень сложно. Но что в нем действительно подкупало, так то, что, когда он говорил о Михаэле его лицо всегда озарялось абсолютно искренней и чистой улыбкой, в голову закралась мысль, что именно она говорит о любви громче слов. — Есть что-то о нем, что ты еще хочешь сказать? — девушка присела рядом и накрыла маленькими ладошками его нервны пальцы. — О нем я днями бы мог говорить. Однако это лишь мои эмоции, но кое-что я все-таки еще должен сказать. Михаэль никогда не жаждал славы, картинами он жил, а выставки — это лишь его распростертая душа, а не способ получить похвалу и деньги. Миша спешил выразить то, что помнил, пока помнил — это чертовски актуальная мысль для любого. Мы так привыкли полагаться на память и откладывать в ней все на потом… Именно жить здесь и сейчас, выражать все, что есть внутри в этот же момент — это то, что Михаэль хотел сказать миру. Именно поэтому у меня к вам будет одна просьба. Вы будете говорить о нем со дня на день, но не говорите его имени и не несите эту информацию в массы. Пусть для мира он просто пропадет — персонал больницы подписывал бумаги о неразглашении. Я не стыжусь его истории, но я не хочу, чтобы ее полоскали люди, не имеющие ни малейшего представления о нем, не хочу, чтобы в его картинах искали признаки слабоумия, безумия и пагубных страстей. Михаэль заслужил быть оцененным непредвзято и услышанным. — У меня остался только один вопрос, но к цели нашего разговора он не относится, поэтому можешь не отвечать, если сложно. Как ты столько лет его любишь? — не первый раз девушка Говорит от Имени Мертвых и не первый раз слушает исповеди. Но что-то в этой истории зацепило ее лично, и как она предполагала эта история зацепила бы любого, в ком есть душа. — Как… — Виктор невольно отметил, как мудро и правильно задан вопрос. Она не давала оценку истории, она не выказала сомнения в чувствах или их возможности, она пыталась именно понять и это подкупало. — Когда-нибудь вы или может кто-то другой будет говорить и обо мне после смерти. Сейчас мы говорили не обо мне, поэтому вы не знаете предыстории. Мой отец был призван на войну и не вернулся, когда мне было 9 лет. Моя мама всю жизнь любила только его и никогда не допускала даже мысли о ком-то еще, поэтому умерла, как только я встал на ноги — я убежден, она ушла за ним. А я на уровне подсознания, понимая все это, учился на психиатра и надеялся убедить маму жить. В моей жизни было много коллег, знакомых, друзей разной степени близости, но не было якоря, к которому мне хотелось вернуться, где я бы чувствовал себя дома. Михаэль характером очень похож на мою маму, какой я ее помню, поэтому возможно в этом чувстве есть хорошая доля попытки удержать дорогого человека, который растворяется на глазах, а также желание построить какое-то постоянство, семью, быть нужным и даже необходимым для любимого человека настолько, чтобы он не хотел без тебя жить… Что есть любовь? Это желание быть рядом с человеком, который делает тебя цельным, и которому это ощущение даешь ты. От которого не хочется никуда уходить, которому прощаешь в итоге все просто потому, что он родной — изначально и бесповоротно твоя часть. Миша не был единственным с кем у меня были отношения в жизни, и, судя по репликам бывших, я тяжелый человек. Я люблю свою работу, к которой могу сорваться в любое время суток даже в отпуске, я не терплю частых шумных сборищ дома — предпочитаю уединенность и покой. Я педант и чистюля, некоторые называют это деспотизмом. А еще я очень уперт и не брошу начатое дело, чем бы это в итоге не обернулось для меня. Таким меня принимал только Миша, таким он меня и любил. Именно благодаря ему я сформировался как психиатр, написал много статей и сейчас работаю над книгой. Причиной моего развития всегда был он. Ты скажешь это благодарность… Нет, это констатация того, что все это время Миша был неотъемлемой частью меня и всегда ею и останется, все остальные люди приходили и уходили, я отпускал их с легким сердцем. И только Мишу, как и сколько не пытался, я не смог ни отпустить и ни забыть. Мне и так невероятно повезло — все это было взаимно, и я предпочитаю ценить то, что есть. Пока еще есть… В тот вечер девушка еще долго сидела, прижимаясь к плечу Виктора и сжимая руками его руки. Разделить на двоих тишину и память было правильно, законченно. Через два дня Михаэль не проснулся — ночью случился сердечный приступ. Через год Виктор построил галерею его имени и всю оставшуюся жизнь скупал его картины по миру и собирал в ней. По официальной версии Михаэль умер от рака. По официальной версии Виктор был его другом. По официальной версии Виктор прожил много счастливых лет, сделал весомый вклад в психиатрию и до последнего помогал людям. А неофициально он расплачивался перед любимым за то, что не умер вместе с ним и оставил его там одного… даже на время.