Избавиться от страха

Солнечный зайчик весело прыгал по страницам учебника математики, над которым, без особого интереса, склонился Билл Денбро. Непослушные пряди волос то и дело падали на лицо, и ему постоянно приходилось поправлять их рукой. Цифры расплывались перед глазами так, как летом, когда температура воздуха доходит до отметки в тридцать, а то и в тридцать пять градусов, если присмотреться, расплывается линия горизонта. А еще — Билл мог поклясться — они перепрыгивали с одной страницы на другую, как будто дразнили, но когда мальчик пытался проследить за их передвижением, то оказывалось, что они все так же сидят на своих законных местах и ехидно посматривают на него. — Ты никогда не поймаешь нас, Билли, — говорила одна из них. — Мы слишком шустрые для такого, как ты. Вот если бы у тебя была хоть маленькая частичка той быстроты и безрассудности, что была у Джорджи… Билл нервно захлопнул книгу и с отвращением отбросил её в угол комнаты. Да, безрассудства у Джорджи хватало с головой, не поспоришь. Однако он еще не настолько отчаялся, чтобы говорить с цифрами. Воспоминания о брате вызвали в груди противное ноющее чувство. Это чувство было ему очень знакомо: последние два месяца Билл засыпал и просыпался с ним каждый Божий день. Мальчик пытался забыться, найти себя в разных, совершенно бесполезных занятиях. Он даже пытался научиться играть на фортепиано, чего раньше никогда бы не стал делать, но, дойдя до второй нотной страницы ни капли не понравившейся ему мелодии, сдался. Так сложно поверить в то, что прошло всего два месяца с событий, оставивших глубокий рубец где-то в глубине Билла. Он хотел бы начать существовать нормально: волноваться из-за оценок в школе, подглядывать за девочками в душе, экономить на завтраках и купить первые в своей жизни сигареты, закурить… Ему всего одиннадцать лет! Тогда почему время вокруг Билла вдруг замерло. Он будто так и остался в тех летних каникулах, просто забыл из них выйти, как забывают выйти из автобуса пассажиры. Билл проехал свою остановку, и теперь он и вся его жизнь катили в неизвестном направлении, наверное, куда-то в Тартарары. Мальчик окинул комнату мрачным взглядом и вышел из неё, хлопнув дверью. За это можно было не волноваться: отцу и матери давно стало наплевать. После смерти Джорджи они так сильно ушли в себя, что почти не разговаривали ни друг с другом, ни с Биллом. Он сбежал по лестнице вниз, перепрыгивая скрипучие ступеньки. Фортепиано стояло посреди гостиной черной тенью, его лаковую крышку, покрывшуюся толстым слоем пыли, не открывали уже как минимум год: последний раз мать играла на похоронах. Эта злосчастная «К Элизе», кажется, навсегда въелась в стены комнаты, впиталась в обои, слилась с их цветочным узором. Билл провел пальцами по инструменту, собирая пыль и оставляя на ее месте чистые полосы. Где-то в горле, незаметно для него самого, проснулось отвращение, и мальчик отпрянул, будто ошпарившись. Билл сорвал куртку с крючка у двери и выскочил на улицу, надеясь на небольшую прогулку. Ветер хлестнул по лицу со всей своей неимоверной силой, нисколько не жалея щеки, сразу же ставшие розоватыми. Еще золотистые и красноватые кроны деревьев блестели в лучах предзакатного солнца, на их разноцветных листьях играли блики от пламени сотен свечей. Они стояли на подоконниках домов, верандах, в клумбах, даже по краям асфальтированной дороги шоссе. Это не было странным — совсем скоро мир будет праздновать Хэллоуин, воздавать хвалу нечисти, и люди украшали дома и улицы так, как только могли. Свечи выгодно дополняли и подчеркивали мистическую атмосферу, царившую в это время в городе. На самом деле, Билл уже давно не помнил Дерри таким. Нет, праздник отмечали каждый год, но когда Джорджи умер, ему стало не до этого: мир потерял краски, став черно-белой лентой неизвестного фильма непонятного жанра. Биллу больше не хотелось наряжаться в глупые костюмы и бегать от дома к дому, выпрашивая у взрослых сладости. Он помнил какими глазами смотрели на него старшеклассники, которые давно уже отошли от этого. В них читалось презрение. Что ж, теперь Билл их понимал. Действительно, выглядело это просто глупо. Видимо, праздники перестали приносить ему нескончаемое удовольствие, как раньше. Видимо, он повзрослел. Сильвер стоял, прислонившись к металлической двери гаража. Огромный, как и всегда, сейчас он казался Биллу больше раз в сто, как минимум, и тяжелее килограмм на двести. Старый друг, так часто выручавший его в трудных ситуациях и не раз спасавший жизнь, теперь излучал такой холод, что мальчику не хотелось даже смотреть на него. Железная рама блестела, подзывая, но Билл жестко покачал головой, уверяя, скорее, самого себя: — Не с-сегодня. Он вышел за калитку их небольшого дома в центре жилого района города и прошёл мимо соседских домов, несколько раз повернул налево, два направо, и вышел на одну из главных улиц Дерри. Тут тоже всё было подготовлено и украшено к празднику. Со всех витрин на Билла смотрели морды чудовищ с большими белыми клыками и выпученными глазами, а тыквы ехидно ухмылялись светящимися кошмарными улыбками. Но мальчика это не пугало. Он понимал, что клыки чудовищ на самом деле сделаны из пластика, и они уж никак не могут быть такого чистого белого оттенка, так же, как и понимал, что горгульи на крыше банка Дерри всего лишь пенопласт, выкрашенный в темно-серый и темно-зеленый цвета банковскими работниками, а сидящие на протянутых от фонаря к фонарю марлях, изображающих паутину, пауки куплены в ближайшем магазине приколов «У Джока», девизом которого было: «Вызовите скорую прежде, чем ступите на порог магазина». Билл был там, и не раз: покупал элементы для костюмов. Обычно его мама шила их сама, но если вдруг нужны были острые когти для оборотня, или, например, бутафорская кровь для вампира, то это всегда можно было приобрести здесь. Улица битком была забита людьми. Билл скривился от отвращения. Недавно в его голову вдруг пришла мысль о том, что все они так жаждут напугать друг друга, а больше всего им хочется самим оказаться испуганными, но на самом деле они даже не представляют, как выглядит настоящий страх. А он представляет. И очень даже хорошо. Лучше бы Билл не знал. О Боже, как бы он хотел остаться в неведении. Мальчик прошёл мимо площади, каким-то чудом удержав себя от плевка в сторону высокого клоуна в ярко-зелёном костюме. Ноги несли его всё дальше и дальше от людей, и Билл, полностью им доверившись, лениво разглядывал грязные шнурки стареньких кед. От своего, несомненно, очень интересного занятия, он отвлекся только тогда, когда шум толпы за спиной утих окончательно, а всевозможные тематические украшения остались далеко позади. Билл остановился, понимая, что ушёл очень далеко, потому что впереди уже маячила зеленая полоса леса. Он огляделся, и вмиг корни волос на его голове затвердели, готовые подняться вокруг неё тёмным ореолом. Билл ощущал, как пряди двигаются, передвигаются, будто личинки, извиваются, переплетаясь между собой. И это шевеление привело его в чувство. Перед ним, шагах в двадцати, мрачной громадиной высился дом, такой старый, что Билл, стоя посреди дороги, поросшей мелкой желтой травой, слышал, как где-то в глубине тёмных комнат доски поют свою зловещую колыбельную, а настоящие пауки скребут тоненькими лапками по древесине. Ледяной поток ветра пролетел над домом, покачнув табличку с почти не читаемой надписью «Нейболт-стрит, 29». С земли поднялся ворох пыли и жухлой листвы, закружился в маленьком торнадо, слишком слабом, чтобы хотя-бы сбить кого-то с ног, и исчез за большим лысым деревом, будто корчившимся в невыносимой агонии. Билл почувствовал, как по коже пробежал холод, совсем не связанный с порывом воздуха. Разум кричал, бил в висках, молил: «Беги! Беги как можно быстрее, так, как никогда не бежал. Не оборачивайся и не останавливайся, Билл! Ну что же ты стоишь?!». А Билл и сам не знал, почему стоит, почему не слушается, но сделать шаг в сторону он не мог. Понимал, что глупо, понимал, что опасно, но через какое-то время, может пять минут, может тридцать пять, он сделал один неуверенный шаг по направлению к калитке. Голос в голове почти совсем затих, а, может, Билл просто перестал его слушать. Теперь для него пропало всё вокруг: он не слышал голосов птиц, шума ветра, не видел и не ощущал солнечных лучей, падающих прямо в глаза. Сейчас он чувствовал только настойчиво колотящееся в унисон с его сердцем желание — ему неистово, до боли, до дрожи в коленях хотелось еще раз зайти в дом двадцать девять на Нейболт-стрит. Билл обнаружил себя внутри, стоящим посреди чего-то, смутно напоминающего холл. Как он преодолел расстояние от дороги до того места, где сейчас находился, мальчик не помнил, как если бы сделал это на автомате, не задумываясь. Внутри особняк выглядел не лучше, чем снаружи, но это не интересовало Билла. Холод и страх, сковавшие его на улице, излучал вовсе не дом, сейчас Билл это понял, но то, что находилось под ним. Где-то глубоко под землёй, надёжно спрятанное в хитросплетениях городской канализации. Билл точно знал, куда хочет пойти. Куда должен пойти. Он спустился по шаткой лестнице в подвал. Один раз чуть не покатился кубарем вниз из-за сломавшейся ступеньки. В помещении было очень сыро, и, что неожиданно, Билл не заметил ни одной крысы. Зато, прямо около каменной стенки колодца, свернувшись кольцами, будто выжидающая в засаде змея, лежала металлическая цепь, по которой Билл и остальные из их «Клуба неудачников» спускались вниз два месяца назад. Это он и собирался проделать сейчас. Руки немного дрожали, когда он надевал один конец цепи на крюк под потолком, а другой сбросил внутрь колодца, и тот полетел вниз с громкими глухими ударами, разлетевшимися эхом по помещению. Билл начал спуск. Он крепко держался за холодный металл, но ноги его то и дело соскальзывали с мокрых камней. Наконец, он нащупал ступнёй пустоту на том месте, где должна была быть стена, и, спустившись еще немного, забрался в полукруглое отверстие, уходившее темным туннелем далеко вперед. Несмотря на то, что Билл был довольно худым и низким, ему пришлось пригнуться, чтобы не задевать головой потолок туннеля. Билл свернул за угол и выпрыгнул из узкого сырого помещения в широкое, с высоким потолком, через решетчатое окошко которого пробивался солнечный свет, но не менее сырое. По телу пробежали мурашки. В центре возвышалась огромная гора из вещей, которые некогда принадлежали детям города Дерри. «Памятные сувениры», — подумал Билл, и вздрогнул, осознав, как ужасно это звучит. От Джорджи остался точно такой же «памятный сувенир». Билл побежал к горе, не обращая внимания на лужи, похожие на маленькие озёра, заполнившие пол так сильно, что сухого места уже почти не осталось. Кеды моментально намокли и прилипли к стопам, сделав походку Билла немного неуклюжей. Где-то там, в груде из плюшевых зверей, красных, желтых, синих машинок, маленьких детских ботиночек и других игрушек, мелькнула ярко-жёлтая, блестящая от капель, ткань дождевика. Он больше не мог укрывать от дождя. Не мог выполнять свою прямую задачу из-за огромных дыр. Теперь дождевик был источником воспоминаний, и, взглянув на него вблизи, рассмотрев каждое кровавое пятно, Билл чётко осознал, зачем пришёл и чего ему не хватало всё это время. Он забыл попрощаться. На протяжении года продолжая верить в то, что Джорджи всё еще жив и просто прячется где-то в окрестностях Пустоши, а потом ещё несколько ужасных месяцев, даже понимая, что надежды больше нет, и его брат, не смотря на все его, Билла, молитвы, мёртв, он так и не смог сказать прощальных слов. Не смог сказать, как любил его, и любит до сих пор. И теперь он собирался это сделать, поставив, наконец, жирную точку во всей этой истории. — Дж-Джорджи, — пробормотал Билл, сжав в пальцах мокрую ткань, — п-помнишь, т-ты как-то раз слом-мал мой велосипед? Он т-т-тогда был с-совсем новенький, и я не м-мог подобрать слов, чтобы всё теб-б-бе в-высказать, так что п-просто не разговаривал с т-тобой три нед-дели. Знаешь, я ведь с-сразу же тебя п-п-простил, п-просто подумал, что тебе ну-нужно осознать вину, и всё такое. Я реш-шил преподать тебе у-у-урок, Джорджи. А по-помнишь, как т-ты испортил мамино пианино и свалил в-всё на м-меня? Она очень з-з-злилась и п-посадила меня под домашний арест. Т-т-ты не слышал её криков и с-смеялся надо мной. Я в-всё равно нашёл силы т-тебя простить. К чему я это веду, — Билл вытер катившиеся по щекам слёзы. Заикание мешало ему говорить, и он, всё более распаляясь, повышал голос и выговаривал слоги более чётко, стараясь донести мысль. — Я прощаю тебя, Дж-Джорджи. И т-ты меня, п-пожалуйста, прости. Я был не самым лучшим братом, н-но я лю-лю… — Он хватал ртом воздух, заикаясь и начиная снова. — Я люблю тебя, Джорджи. Билл уже не сдерживал слёз и перестал пытаться вытереть их, потому что понимал, что это бессмысленно. Его сердце разрывалось на куски, а пальцы до онемения сжали ткань дождевика. Он закричал, сотрясаясь в рыданиях. Боль и тоска, хранившиеся в душе всё это время, вырвались на волю, сжигая нутро и оставляя внутри болезненные язвы, которым не зажить уже никогда. Понадобилось несколько секунд, чтобы Билл смог различить звук, которого раньше определённо не было. Он вскочил и прислушался. От стен отскакивали и разносились по всему помещению увеличенные во много раз шуршание и свист воздуха, но оглянувшись, Билл не заметил ничего, что могло бы их издавать. Точнее, не заметил никого. Только сейчас в лохматую каштановую голову пришла мысль, что приходить сюда одному было не самой лучшей идеей. До этого подталкиваемый лишь чувствами и эмоциями, Билл понял, что совершил огромную глупость, придя сюда снова. Вполне возможно — нет, даже очень вероятно, — что они ЭТО не убили, и что ЭТО всё еще бродит по канализациям, дожидаясь своего часа. Тени на каменных стенах стали заметно больше, а света наоборот с каждым мгновением становилось меньше и меньше — солнце стремительно приближалось к горизонту, сейчас его лучи в последний раз за этот день играли на окнах домов, готовясь уйти и вернуться завтра. Билл нервно озирался по сторонам. На какой-то миг его взгляд остановился на потрепанном зеркальце в цветочной оправе, лежащем, как и плащ его брата, в общей груде вещей, и увидел то, что привело мальчика в ужас такой огромный, что он чуть не свалился с ног. В отражении он увидел себя — бледного и испуганного, а рядом, прямо за левым плечом, стояло нечто в костюме клоуна с ярко-оранжевыми пуговицами и белым лицом, на котором в наступившем сумраке отчётливо выделялись желтые хищные глаза. Билл отскочил, подобрал лежащую у его ног машинку, обернулся и занес руку, собираясь обороняться. Оборачиваясь, он был готов встретиться с глазу на глаз с тем, что многие сотни лет ввергало Дерри в отчаянье, готов был бросить ему вызов и сразиться даже один на один. Он готовился послать в ухмылявшуюся морду столько пластиковых машинок, сколько потребуется, готовился запихать одну из них прямо в глотку существу, чтобы ОНО больше никогда не смогло сделать то, что сделало с Джорджи, или Бетти, или Вероникой, да с любым пропавшим ребёнком! Только, когда Билл всё же обернулся, то не увидел ни ухмылявшейся морды, ни остальных частей тела клоуна. На том месте было пусто. Шуршание и свист всё не прекращались, теперь к ним добавился высокий смех. Казалось, сами стены смеялись над ним, над его глупостью и беспечностью. А, может, над его жалким видом. — Что, Б-Б-Билли, — передразнил знакомый голос, — теперь это кажется тебе реальным?Теперь ты готов летать? « Теперь ты готов летать?» — слова заполняли воздух, наслаивались друг на друга, повторяемые сотнями разных голосов, прежде незнакомых Биллу. Он чувствовал, что дух клоуна витает прямо тут, вокруг него, но само существо еще недостаточно сильно, чтобы принять физическую форму. ОНО не сможет убить его сейчас, значит, он сумеет убежать. Билл плохо помнил, как вылезал наружу, как однажды чуть не сорвался, потому что руки, как и всё тело, отказывались слушаться его. Как он, сто раз пожалев, что не взял Сильвера, бежал, шлепая мокрыми кедами по асфальту, и остановился только на пороге своего дома. Как всю ночь дикий смех и жёлтые глаза не покидали его, но Билл, не смотря на это, чувствовал не страх, а облегчение. Странное, не совсем уместное, но такое желанное облегчение.