Поцелуй в запястье

Сегодня ночью Аму не спалось, воспоминание о том, каким Икуто вернулся с Мальдив, будоражило кровь. Загорелый, подтянутый, со скрипкой в руках — она зарделась — когда он вышел из самолета и спустился по трапу, приветливо помахав им с Утао рукой. Аму не раз за эти четыре года видела его на фото, но дыхание все равно перехватило, а сердце забилось быстрей. Утао повисла на шее Тсукиёми, радостно щебеча, и можно было бы сказать, что у Хошино все еще по уши влюблена в него, но Хинамори знала — та переросла «комплекс старшего брата» и давно встречается с Кукаем. Икуто ласково погладил ее по светлым волосам, потом, не смотря на возражения, забрал сумку у Аму и они направились в кафе. Икуто почти не изменился, и в то же время в его глазах было что-то новое, еще неизвестное… он был вежлив, обаятелен, не пошлил. Хинамори узнавала и не узнавала прежнего Икуто в этом высоком молодом человеке. Он действительно вырос, обрел себя, а Аму по-прежнему краснела, в окружение своих хранителей, чувствуя себя младшеклассницей. Когда она спросила не скучает ли Икуто по Йору, тот ответил, что он не исчез бесследно. И если нужна поддержка, хранитель всегда откликается из глубины сердца и это важнее любых слов. Со времен отъезда Икуто старался не пропадать из ее поля зрения, и Аму поначалу казалось, что он делает все, чтобы выполнить обещание, данное в аэропорту. Хинамори не представляла, откуда он узнал ее электронный адрес, но с того дня Тсукиёми не уставал забивать всевозможным «спамом» почтовый ящик. Начиная от коротких зарисовок на тему «как прошел день», умных мыслей и заканчивая фотографиями. Порой письма приходили несколько раз в день, а порой он замолкал на неделю, чтобы потом вновь заваливать ее записками о жизни. Он словно вел дневник для нее одной и Аму со временем начала ценить его откровенность, его доверие. Хинамори любовно сохраняла его фото в отдельную папку, отвечала на письма, стараясь шутить, когда не могла позволить себе откровенность или когда смущалась. И вот четыре года спустя, когда он решил вернуться в Японию, она не знала радоваться ей или волноваться. Аму уже училась в последнем классе старшей школы, готовилась к экзаменам, но будущее было зыбко, пугало вступительными в колледж и другой «взрослой» жизнью. Хинамори нутром ощущала, что скоро переступит тот порог, за которым возврата в беззаботное детство уже никогда не будет. Она со стоном отбросила одеяло, и постаралась устроиться горячей щекой на прохладном уголке подушки. Сон, как назло, не шел к ней, хотя хранители уже безмятежно посапывали в своих скорлупках. Шорох на балконе, заставил ее подскочить на постели со смутным чувством дежа вю, чтобы увидеть, как балконную дверь открывает темная фигура, омытая желтоватым светом уличных фонарей. — Ты так и не запираешь дверь. Между прочим, у тебя тут дерево под балконом. Лезь — не хочу, — заметил вошедший, вытряхивая из волос листья. — Икуто, ты с ума сошел, — зашептала Аму, хватая одеяло и натягивая его до подбородка. — Я чуть не умерла со страху. Если родители тебя услышат… — Если ты не будешь вопить, то не услышат, — нога об ногу скинув ботинки, он деловито подошел к кровати и уселся на самый край. Аму сжалась под его пытливым взглядом, не зная, что говорить и как себя вести, а Тсукиёми протянул руку к ее щеке, касаясь горячей кожи. — Я хотел побыть с тобой наедине. — А… м-м-э-э… — Аму замолчала, кляня себя за косноязычие и свою нерешительность. Сколько времени она ждала этого момента, как долго грезила о встрече и теперь блеет овцой. Хотелось отбросить одеяло и крепко обнять человека, неизвестно когда ставшего таким родным, но… — Ты почти не изменился. Все такой же самонадеянный кошак, — «Господи, что я несу?!». Икуто удивленно приподнял брови, убирая руку. — Что? Ждал, будто я к тебе на шею брошусь, как только ты приедешь? — «Кто-нибудь, зашейте мне рот!» — Да я тебя не очень-то и ждала, между прочим… — Аму краснела от своей неуместной лжи, от глупого упрямства, толкающего на эти слова, привычки, оставшейся с младшей школы: «если смущаюсь, то нагрублю». И от понимания, что он сейчас встанет и уйдет и всей ее решимости не хватит, чтобы удержать его, хотелось плакать. — Дура, — спокойно оборвал ее Икуто, сгребая в охапку вместе с одеялом. — Что ты ревешь? — Я не реву, — упрямо возразила Аму, капая слезами на его рубашку, цепляясь за Тсукиёми в нелепом отчаянии удержать, хотя он никуда и не собирался. — Я рада, что ты вернулся… — прошептала она, зажмурившись. — Я тоже рад, — по голосу слышалось, что он улыбается. Икуто зарылся лицом в ее шею, щекоча кожу теплым дыханием, и Аму почувствовала смущение, но не отстранилась, слишком уютно было в надежном кольце его рук. Поражаясь своей смелости, она осторожно дотронулась губами до его шеи, где-то за ухом и почувствовала ответное прикосновение к скуле. Икуто мягко поймал пальцами ее подбородок, разворачивая к себе, и прижался к соленым, влажным от слез губам. Аму с готовностью раскрылась ему навстречу, обмякла, позволяя чужому языку проникнуть в свой рот. Тсукиёми целовал ее жадно, нетерпеливо скользя ладонями по бокам Хинамори, задирая тонкую майку до подмышек. Горячо, жарко, влажно… тянущее чувство внизу живота и желание прижаться крепче… Когда они оторвались друг от друга, Аму обнаружила, что оседлала его бедра. Но прежде, чем она успела смутиться, он мазнул языком по ее шее, яремной впадинке и заскользил ниже, надавливая на поясницу, заставляя прогнуться и накрыв небольшое полушарие груди ладонью. — Ахн… — Хинамори задохнулась от удовольствия, когда он нашел напрягшийся сосок, втянул его в рот и принялся кружить вокруг твердого комочка языком. Неизвестное доселе чувство, далекое от скромных поцелуев с Тадасе, разливалось от низа живота, пульсировало. И это все было так не похоже на ее единственный сексуальный опыт, когда подвыпивший Тадасе на вечеринке попытался залезть к ней под юбку и получил по лицу. Кажется, именно после этого они расстались. Она даже не знала, почему тогда ударила Хотори. То ли из-за его тошнотворно-виноватой улыбки и дрожащих потных ладоней, то ли из-за нерешительности и шкодливости в его движениях, словно он делал это с девушкой лучшего друга, а не со своей невестой. И от этого было так противно! А Икуто знал, чего хочет и не собирался останавливаться. Аму выгибалась от прикосновений губ к ребрам, дрожала, чувствуя, что тело звенит как натянутая струна в его тонких музыкальных пальцах, понимая, что если сейчас скажет «нет» он просто сожмет ее запястья в горсти, заведет за голову, пресекая попытки к сопротивлению, и все равно получит желаемое. И это возбуждало чуть ли не больше всего остального. — Икуто… пожалуйста… — захныкала Хинамори, когда терпеть эту сладкую пытку не осталось сил. Одеяло полетело на пол, и вскоре за ним последовала рубашка Тсукиёми. Аму упала на спину, приподняла бедра, помогая стащить спальные шорты, когда он распутал завязку на них. И когда Икуто медленно раздвинул складочки у входа во влажное тепло, словно давая Хинамори возможность передумать, остановить его, она вцепилась в его руку, направляя пальцы в себя, насаживаясь на них. Горели щеки, горело все внутри от желания. — Икуто… — почти заскулила она, и Тсукиеми запечатал ей рот поцелуем. А в следующий миг сладостная боль пронзила ее, и вместе с этим пришел восторг: он в ней, они стали единым целым! Ощущение заполненности, мешалось с тянущей болью растянутого входа. Аму закусила губу и толкнулась бедрами навстречу: — Ну же… Он вышел из нее почти полностью, чтобы потом вновь проникнуть в самую глубину, вызывая сладкие спазмы. Хинамори сдавленно стонала, впиваясь зубами в запястье Тсукиёми, царапая его спину, Икуто хрипло дышал, едва сдерживаясь, целуя ее лицо, шею, губы — везде, где мог достать. И каждый толчок — половина пути к блаженству. В груди что-то медленно росло, грозясь лопнуть, затопить все вокруг. И когда она, наконец, захлебнулась этим чувством, оглохнув и ослепнув от удовольствия, Тсукиёми сделал еще несколько движений, сдавленно застонал, заставляя себя покинуть ее тело и теплые капли его семени оросили ее живот. Потом они лежали рядом, и Аму лениво перебирала его волосы, — Икуто… — позвала она, когда к ней вернулась способность связно говорить. — М-м? — Спасибо. — М-м… — одобрительно промычал он куда-то в покрывало. Тсукиёми повозился и перекатился на спину, принявшись тереть лицо руками. Аму смущенно прикрылась простыней, сворачиваясь в комок на разворошенной постели. Икуто отбросил с лица челку, потянулся к Хинамори, высвобождая из-под ткани ее ладонь, и коснулся губами запястья. — Мне нельзя оставаться. — Я знаю, — она смущенно улыбнулась и поймала его за шею, притягивая к себе. — Я вернусь утром, — пообещал он, целуя ее в нос. И сонно глядя, как он собрался, а потом вышел на балкон, чтобы скрыться в жаркой пресыщенности июльской ночи, Аму прикрыла глаза, дотрагиваясь до того места, куда в последний раз ткнулись его губы, и заснула, успев подумав о том, что теперь шагнуть во взрослую жизнь будет даже приятно.

Мне не жалко ни слов, ни яда. Ни нимба, ни перьев. Просто знать, что ты здесь. Ты рядом. Что куришь за дверью. Пьем вино. И хандрю опять я В весеннюю полночь. «Я, когда-то… Тебя… в запястье. Ты, может быть… помнишь?» Саша Бес