Морри

      …Сколько я уже тут? И где это самое «тут»? Я не могу узнать, ведь сколько бы я не кричал, меня не выпустят – я проверял. Орал что-то до хрипоты, пока совсем не сорвал голос.       Здесь холодно и тесно. Стенки и пол гладкие, словно сделаны из стекла, но холодные ужасно. Решетка двери частая, крепкая - не согнуть. Отсюда мне уже не сбежать. Я пробовал перетереть о прутья запястье, и мне бы удалось - если бы я хотел покончить с собой. Но я не хочу - кажется, Морри сказали, что он может пожить тут, до следующего их слушания. Ну и поживу, хе-хе. Буду кричать, чтобы обо мне услышали как можно больше.       Темно. Пускай мои глаза привыкли ко мраку, но без солнечного света все-таки тоскливо. Сейчас ночь, и свет в камерах выключен. Даже не видно моей красной крови на полу – а я так старался нарисовать картину разводами. Сидел, вырисовывая линии... Потом мерил шагами свою временную обитель, пробовал сломать кровать, а затем лег на нее, смотря в потолок. Я лежу уже очень долго - час, или день, или пять дней, но не знаю этого. Здесь совершенно нечем заняться, и время тянется как вязкая дрянь. Я уже чувствую ее, пустоту, она подобралась к голове очень близко, давит на нее. Шалишь, тварь, Морри еще побудет здесь с ясными мозгами без червяков, да. Еще немного.       А еще мне намного спокойнее, чем было раньше. Даже в своем парке я не чувствовал себя в большей безопасности, чем здесь. Хотя… парк же оказался плоховатым убежищем, да, Морри? Значит, я был прав, изначально прав, вне сомнения прав. А прав всегда тот, кто говорит правильно, ведь правильная речь очень важна. Я работал там, где мне это внушали каждый день. Ты ведь помнишь всю эту трескотню-беготню на бывшей работе, где никто не помнил твоего имени, и ты выдумал себе новое, а, Морри?       А красивое это имя – Морри… Тот, кто морит людей, тот, кто делает их мертвыми, дохлыми и спокойными. Забавное имечко, а? И как подходит!       Вот помню, бывало, идет мимо кустов девчушка – лет семнадцать, не больше. Идет на каблучках, в длинненькой юбочке и модной кофточке, идет, разговаривая с кем-то по телефончику – весь в брелочках с мишками. Смеется, сука, над чьими-то шутками. Ну и я посмеюсь, выйду из-за дерева и – уморю. Просто возьму шейку и сдавлю. Она еще попробует завопить, а я так мило ухмыльнусь, наклонюсь к ее проколотому в трех местах ушку и прошепчу: «Пора засыпать, детка! Морри тебе поможет сладко выспаться». Глядишь, ножки уже подкосились, мобильник тонет вместе с мишками в луже крови, а она с удивлением смотрит на меня глазами-шариками.       Такие бессмысленные, стеклянные шарики… У меня сынок в детстве любил с такими играть. Катает их по полу и смеется: «Сматьи, сматьи, оганьхи!». А они и правда на свету вспыхивают красиво так, огонечками.       Огоньки… Да… на них он всегда любил смотреть. И я люблю смотреть на огонь. На все эти всполохи, греться люблю рядом. Не надо большого, хватит маленького костерка, я привык довольствоваться малым. Дым тянется едва уловимой струйкой, щекочет ноздри, а я примостился рядом и греюсь у огонька… Или ем…       Нечасто мне выдавалось вкусно поесть. Иногда в какой-нибудь сумке нарою пару сотен – куплю курицу и картошку. Продавщицы еще косятся, все антисептиком брызгают, платками закрывают носы, когда я мимо прохожу, так бы их и уморил, но нет, нельзя... Я поблагодарю их, а потом выйду и пойду тихо к себе, разведу огонь в своем любимом уголочке, подброшу туда сухих веток – пусть горят, красиво… Запеку в золе картошку и курицу, съем, а все кости отдам знакомому псу. Он тоже постоянно блохастый и голодный. Породистая скотина, а жалко все-таки. Выгнали его на улицу, как нас с сыном, те же расфуфыренные мамзельки. Чтоб им, шмарам, гнилые черви всю дырку их выели…       А, ну да… Морри и так уже их … Хех, да я тут совсем с ума сойду!        - Эй! Вы, ублюдки! Свет мне включите – я жрать хочу! - прислонился к прутьям решетки и ору. Меня не кормили с утра, морят Морри?! Выпустите только, я вас сам заморю, как червячков.       Тихо и темно. Ладно, Морри схитрит.        - Простите меня! – хрипло взвыл я как тот пес. – Я раскаиваюсь! – может, теперь кинут мне хоть кость? Я же всегда кормил тех бродяг, отдавал им остатки… Это же не человечно!       Где-то рядом пробегает свет. Услышали! Надо еще кричать. Пробую опять, рядом в клетках никого нет, никто не проснется и орать не будет. Но из горла только хрип. А, вижу, я сорвал его нахрен…        - Подождите, сейчас… - кто-то шепчет над ухом. Я испуганно поднял глаза.       Девчоночка. Совсем еще молоденькая, пухленькая, с дивной шейкой и блестящими глазами. Она что здесь забыла??       Девчушка смущенно улыбается. В руках у нее ключи и карманный фонарик. У сына был такой же…        - Я знаю, вас тут так долго держали… Но я вас выпущу! Это же ужасно – держать вас здесь, вы ведь не плохой… - и тут она отпирает дверь. Свобода снесла бы мне крышу, если бы она все еще была со мной, да, да, да...       Морри еле сдерживает оскал. О, да, девочка, меня тут долго держали. О нет, я плохой. Я уже истосковался по вашим шейкам, по вашим милым крикам, по тоске в глазках, когда я сжимаю руки все сильнее. Тише, тише, Морри, не вспугни ее…       Я деланно рыдаю и что-то мычу – голоса все еще нет. В желтом дранном плаще и старых заляпанных грязью джинсах выхожу к этой несмышленке. А, ты улыбаешься… Как мило… Твои шарики тоже горят смехом.       Ее шарики тоже смеялись, когда сына сталкивали с лестницы верзилы в кожаных куртках. Видите ли, не понравился ей мой парень, хех! Ну, полапал ее чуть-чуть, но не трахнул же! А мои ручки поприятнее его оказались, правда, солнышко? Как славно они уморили тебя, раз – и нету! Ни сына нету, но зато и тебя нету, солнышко!        - С…ы… шо, - выдавливаю из себя. Улыбаешься, ну, улыбайся, улыбайся. Так интереснее… Я вспоминаю тот экстаз, который охватил меня, когда я впервые уморил такую шлюху... Как она долго билась, а лицо все краснело, краснело... Хех, она пыталась ударить меня в глаз или по яйцам, а я все давил, давил, давил... Пока у нее что-то не треснуло, и огоньки в шариках не потухли. А потом она и сама протухла, пришлось в воду смыть, чтобы в моем доме в парке не воняло.        - Пойдемте, я выведу вас. Я ведь знаю, вы не такой плохой! Мой папа вам поможет, он хороший судья.       Судья? Так это твой папаша - один их тех, кто меня сюда засадил?! Разорву! На мелкие мокрые кусочки разломаю голыми руками!       Жалобно скулю. Псов жалеют, меня тоже пожалеют.       Крадусь за ней по темным коридорам. От света фонарика ее глаза горят красивым золотым светом. Рыженькая… Из тебя выросла бы симпотяжная рожица, да, выросла б ы…       Ты выключаешь фонарик и испуганно озираешься. Боишься, что тебя кто-то заметит? И не боишься меня, стоящего рядом? Меня, серийного убийцу, маньяка, раздирающего жертву на кусочки и кормящего ею псов? Странная ты, девчушечка… И славная, таких славных я люблю даже больше – ими никто в жизни не пользовался, кроме меня. Ни бойфренды на задних сиденьях, ни дяди с потными пальцами и яйцами. Один Морри, да, только он, первый и последний, хех.       Вот и почти пришли. Ты открываешь последнюю дверь и первая вдыхаешь ночной воздух. Я почти на воле! Морри идет, девочки, да! Он возвращается из этой гнилой дырки!! ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ!       Эй, давай остановимся, славная девочка? Ночь ясная, звездная, красивая. Со ступенек этой тюрьмы все кажется мне красивым, да. Я туда не вернусь. Я ушел, и они меня не поймают никогда. Взамен я оставлю им тебя, сладенькая. На синем небе четко вырисовывается твой силуэт. Что ж, так даже лучше… можешь мне довериться...        - Вот, можете идти! Ведь вы же не винов – хрип.       Ты с радостью обернулась ко мне. Здорово было сломать твою радость! Хрустнули шейные позвоночки, Морри знает свое дело, а, девчушечка человека, который сажает людей в клетки? Да… Морри знает.       Сыночку тоже было больно ломать себе шею, летя с лестницы. А ты там стояла, смеялась, видела… Пока не поняла, что он умер, да, золотко?       Ты и представить себе не можешь, как приятно смотреть на твои глаза-шарики. Такие горящие, такие яркие... огонечки… Я даже лизнул один, но он оказался не сладким, а соленым. А отчего? От слез?       Ну-ну, не плачь, глупая рыжая девочка со сломанной шеей. Ты всего лишь почти мертвая. Тебе всего лишь пора спать…       Затылок почему-то заболел. И запахло кровью.       Хорошо, в виде исключения, я полежу с тобой рядом. Отдохну…       Парк же все еще ждет меня? А вы, девчушки, ждете ли вы Морри?.. ***       - Он еще жив? – спросил мужчина в форме, подходя ближе к врачу, осматривающему рану на затылке лежащего.       - Не думаю, что надолго, - отозвался тот. – Вам как лучше: откачать или...        - Он должен остаться в живых, – припечатал мрачный голос. – Судья получит доказательства того, что он попытался сбежать, и мы постараемся, чтобы это стало решающим шагом к его казни. Я хочу видеть, как он корчится на стуле – и как можно дольше.       Врач встал с колен и обернулся к говорившему. Это был среднего роста мужчина, волосы которого отливали сединой. Черты лица, крупные и грубые, словно вырезанные из камня, выражали крайнее отвращение при взгляде на тело преступника. Санитары уже облепили того и старались заставить работать эту извращенную человеческую машину.       Операция по его поимке была спланирована давно. Этот маньяк убил почти двадцать девушек и женщин, но хитрил и избавлялся от тела в других местах, далеко от своего парка. Счастливая случайность помогла одной девушке сбежать и натравить на монстра полицию: она вовремя заметила странно выглядевшего человека за деревом в парке, и когда тот кинулся на нее, рванула в другую сторону. Судебно-психологическая экспертиза показала, что этот мужчина имеет тяжелое психическое расстройство и должен проходить лечение, но этот ответ не устроил людей, потерявших своих близких по его вине. Еще больше он не устроил сотрудника полиции, дочь которого пропала не так давно, и которая была далеко не последней. Вместе с друзьями он организовал поддельный побег для Морри. Его вторая дочь согласилась помочь в этом, и они разработали все так, что в каждую минуту могли прийти ей на помощь.       Теперь она стояла рядом со старым отцом, держа его за руку. Шею поддерживал корсет - Морри не сломал ей горло, ведь они с отцом хорошо подготовились к такому варианту событий, но все же покалечил. Ненависть исказила милые черты лица. Ненависть за сестру, за себя, за всех девушек, кого он убил. Ей было мало того, что она уже совершила, хотелось убить этого подонка, причинить ему - и таким же, как он - очень большую боль. Хотелось разломать на мокрые, маленькие кусочки...