я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды
1. — Если ты возьмешь Старбакс, я не пущу тебя в квартиру. — Это моя квартира, — отвечает Никита, толкая перед собой стеклянную дверь. — Не ебет. Митя отключается, через минуту посылает ему эмодзи с высунутым языком. Никита смахивает уведомление и щурится, рассматривая меню. У Мити всегда все так — если кофе, то из богом забытого ссаного закоулка, где, по его словам, варят так, что забываешь, какое дерьмо происходит в твоей жизни. У Никиты нет на это времени. У него вообще нет времени: сегодня две съемки и три — завтра. Нужно забрать платья из шоурума, выложить пост в инстаграм и доказать модели, что если она сосет у каллиграфиста, то не может опаздывать на три часа. Если бы Никита сосал у каллиграфиста, ему бы не пришлось с ворохом разноцветных туфель ехать в метро в час-пик. Но из-за чего-то, даже став более-менее прилично зарабатывать, он не променял подземку на такси. Никогда не забывай, откуда ты начал, и остальные дебильные заповеди, которым он следует время от времени. Да и новый объектив все равно вываливался из бюджета, экономить приходилось. Но день классный. Никита выходит на улицу, и солнце остервенело светит ему в макушку. Слишком тепло для марта — можно развязать шарф, затолкать его в рюкзак и расстегнуть пальто. Можно забыть про дела и пойти в Парк Горького, в кино, на выставку, шататься по улицам. В солнечные дни город кажется дружелюбным, прячет зубы, подкупает цветами на улицах и бликами в стеклах. Никита останавливается и достает из кармана рюкзака обезболивающее и капли для глаз. Время делать фэшн.///
Митя отключает веб-камеру. За окном неопределенное время суток, экран лэптопа показывает неправильное. В комнате пахнет благовониями, потом и сигаретами. Он долго лежит на кровати, медленно водя ладонью по бедру. Думать не хочется, хочется заказать самый жирный паштет в мире и проспать сутки. Шоу удалось, баланс карточки пополнился на некую сумму, на которую при желании можно хорошо жить ближайшие пару недель. Он собирает хлам с кровати в коробку и ногой пихает ее под кровать. Нужно сменить простыни, но это все потом-потом-потом, в следующем веке, желательно. Митя понятия не имеет, как это называется. Вебкам-моделинг? Лайт версия проституции? В любом случае он проводит рандомные пятницы так, собирая до двух тысяч зрителей. Это весело. Две недели назад он надевал кожаную собачью маску, а сегодня просто валялся в постели, лениво отвечая «йес айм файн». Никогда не давай то, чего от тебя просят. Он бы ни за что не стал фальшиво стонать за каждый токен. За показушное равнодушие можно получить куда больше. Он дремлет до тех пор, пока в прихожей не начинают звенеть ключами. — Тебе лучше быть одетым! — орет Никита из коридора. Митя слышит, как он бросает кроссовки в два разных угла и ищет вешалку, упавшую еще утром в бельевую корзину в шкафу. Когда Никита заходит в комнату, Митя лениво заматывается в плед и смотрит на него сонно и неопределенно. Никита раскладывает по кровати пакеты из ресторана, где часто берет на вынос, но не включает свет. Единственное правило этой комнаты — никакого света после пяти вечера. — Лучше бы пиццу заказал, мажорчик, — Митя пихает его ногой, — я не буду. — Планы? — спрашивает Никита, доставая себе блинчик. — Марк, — выдыхает Митя. Мне так лень, не представляешь. Я хочу чебурек, а не вот это вот все, что начнется. Ресторан-такси-отель. Как будто нам заняться больше нечем. В Москве-то! На выставку бы сводил! Митя еще больше прячется в плед, провонявший какими-то вишневыми духами. — Не ходи. Мите не хочется продолжать этот диалог. Он все равно повторяется каждый раз, когда ему нужно ехать на встречу. А Никита еще и постоянно при этом жрет, совсем тошно. Жрет и знает, что Митя больше притворяется, чем говорит правду. Он любит секс и дорогую одежду. Если второе можно получить после первого, то любит еще больше. Простая схема. Но спать хочется жутко. Митя крутит фотографии Марка в телефоне туда-сюда. Марк неплох. Он записал Мите пару видео из офиса — у Марка приятный голос и большие ладони. — Пойду редактировать, — говорит Никита, собирая пакеты, — оставлю тебе в холодильнике, только не шурши утром, умоляю, дай поспать. И поешь что-то кроме члена Марка. Митя успевает шлепнуть Никиту по заднице, когда тот уходит. Орлов оборачивается, скалится и сваливает на кухню, в любимое огромное кресло. Лишь бы не заснул там как обычно, Митя его не донесет.///
Никита встал с кресла и поставил ноутбук на стол. Голова гудела. За окном рассасывалась ночная темнота. Часы на телевизоре показывали без двадцати шесть. Мити не было. Стаев отзвонился двумя часами ранее и сообщил, что приедет когда-то там потом, голоса почти не было слышно из-за шума вечеринки. Никита посмотрел директ — ничего интересного, а разгребать предложения сотрудничества с тяжелой головой не было никакого настроения. Потом было видео с Марком, которое Никита свайпнул вниз и не стал смотреть. Вверху переписки с Митей болтались похожие — только имена другие. На полочке над кроватью он отсчитал нужные таблетки и запил разноцветную горсть пыльной водой из графина на кухне. Простыни были ледяные. Никита забрался под второе одеяло и потер воспаленные глаза, пихнул ногой рюкзак с кровати и отключился. 2. На бранч они выбрались к четырем, если не позже. Никита забрал у Насти огромную пушистую розовую шубу, немного покачнулся под ее весом, повесил на вешалку. Настя, как всегда, невозможно хороша. С Настей легко — не нужно держать лицо, бросаться фактами, названиями модных журналов, торговать лицом. Можно заказать два бургера, измазаться в соусе и поржать от души. Настя посмотрела последние работы и пожала плечами. — Ты себя теряешь, — сказала она, отпив из маленькой кофейной чашечки, — коммерция коммерцией. — Может что-то подвернется, — Никита разделался с бургером и потянулся за салфетками, — сейчас одна реклама, там особо не развернешься. — Москва тебя портит. Никита закатил глаза и повертел в руках перечницу. — А кого нет? — Да до хрена кого, Никит. Настя жила в Петербурге и каждые полгода все яростнее тащила его к себе. В Питере и правда были перспективы, звали уже несколько раз снимать экспериментальные проекты, заманивали аппаратурой и воздухом, хипстерами и настоящим кофе. Но Никита сидел в Москве, строчил вежливые отказы. Москва скалилась, сыпала ему снегом за шиворот, переворачивала даты, подкидывала вредных моделей, но Никита и не планировал собирать шмотки. Каким-то краем сознания он верил, что еще рано. — Пошли вечером танцевать? — спросила Настя, взглянув на его хмурое лицо. И Никита согласился.///
Митя, разумеется, собрался с ними. Танцами это можно было назвать с натяжкой, скорее, очередной светской тусовкой с бесплатным алкоголем и несъедобными закусками, зато с толпой знакомых. Никита суетился по залу, пытаясь в неоне уловить знакомые лица. Тут были модели, фотографы, звездочки инстаграма, мальчики, переодетые девочками, и девочки, переодетые мальчиками. Первый раз попав на подобную тусовку, Никита охуел и весь вечер стоял в углу, медленно пьянея от шампанского, но спустя полгода еженедельных вечеринок втянулся, иногда даже нравилось. Он не чувствовал себя Кэрри Брэдшоу, даже не ее бюджетной версией, но было весело. За полгода он уяснил три вещи: ему нельзя больше трех бокалов, закуски во всех местах одинаково плохи, уходить нужно до двух часов. После двух часов не случается ничего хорошего, как и завещал Тед Мосби. Митю с Настей он потерял еще в самом начале, но это не сильно его беспокоило. Никита поболтал почти во всеми, кого встретил. Узнал про чужих собак, детей, коллег, секс и сгоревшие котлеты. Снял одну историю в инстаграм — россыпь неоновых блесток на потолке, чтобы сообщить миру, что у него тоже есть социальная жизнь. — Я устал, — Митя оказался сзади и опустил Никите голову на плечо, — тут все скучные, страшные и старые. Бесполезно было уговаривать Митю остаться на скучной для него тусовке, Никита вывел его на улицу, отобрал фляжку и вызвал убер. Митя звонко чмокнул его в щеку на прощание. Никита поднес к носу бутылку в виде головы единорога, понюхал и поморщился. Нужно было избавиться от пойла: таскать в кармане водку, намешанную бог знает с чем, у него не было никакого желания. Он подошел к мусорке, открутил крышку. — Эй-эй, пацан, погоди! Не выливай! Пацан? Серьезно? Это все из-за бомбера — подумал Никита и обернулся. Мужик оказался ниже ростом. Никита похлопал глазами и поднял единорога. — Я правда не знаю, что там, — зачем-то сказал он. — Ой, да насрать. Мужик забрал фляжку и допил оставшееся. — Денек сегодня адский, — сказал он, — а здесь даже бухла нормального нет, одни пузыри. — Ага, — согласился Никита, осматривая улицу, чтобы было куда деть взгляд. Было почему-то ужасно неловко, как в школе. — Куришь? Никита кивнул и тут же получил сигарету. — Ну слава богу, — сказал мужик, чиркая зажигалкой, — в моей компании все теперь вейперы-хуейперы, зажигалок ни у кого нормальных нет. Потом мужик заметил, что Никита не отвечает на его рассказы, и стушевался. Курили молча. Никита пялился в одну точку, иногда моргая. Потом потушил бычок об стенку урны и посмотрел наконец-то на явление, перепрыгивающее с ноги на ногу, — ночью в конце марта все равно было дико холодно. Черты изломанные, неправильные, но глаза добрые, а стрижка свежая. Брюки и рубашка — никакого хитровыебанного лука, но ему шло. Он заметил, что Никита рассматривает, и улыбнулся. Никита хотел спросить имя или попросить визитку, непонятно зачем, правда, но из дверей вынесся еще кто-то и прервал его душевный порыв. — Нестерович! Сука! Я тебя везде ищу, тащи свою жопу обратно, мы сваливаем! Никита прищурился и узнал мальчика, который крутился у него на съемках пару месяцев назад. Антон, кажется. Шумел безумно и чуть не сшиб дорогущий свет, пришлось выставить. — Пока-пока, — Нестерович выбросил сигарету и заспешил обратно в неон. 3. Погода обманула, посыпался снег. Никита топтался у ресторана, держа в одной руке тяжелую сумку с аппаратурой, в другой два — бумажных пакета с едой, на плече болтался рюкзак, полупустой, с кошельком и лекарствами, но все равно бесил. Снег сыпался ему на ресницы и под пальто. Митя опаздывал, Никита раздражался, все как обычно. Стаев наконец-то появился, вышел из такси, о чем-то перекинулся с водителем и захлопнул дверь. Он был одет в новый тренч, свистнутый у кого-то из местных дизайнеров, и огромный цветастый шарф. Когда Митя подошел ближе, Никита ткнулся ему куда-то в шею носом, чмокнул и вручил самую тяжелую сумку. — Кофе, пожалуйста, — попросил Митя, — я умираю. — Так я взял уже. Митя сунул нос в пакет, достал картонную подставку со стаканчиками и критически изучил содержимое сразу двух. — Дерьмо, — заключил он. Никите оставалось только смириться. Каждый месяц у Мити был новый пунктик — в этом участь выпала всем московским кофейням. Митя начинал крутиться в подходящей под психоз тусовке, изучал, пробовал, находил лучшее. Никита вспомнил, что весь декабрь ему приходилось пробовать уличную еду, по сравнению с ней кофе был вполне себе безобидным. — Здесь недалеко, — уверил Митя, поправляя выбившийся край шарфа, — а потом зайдем к ребятам в магазин? Хочу кроссовки посмотреть. Никита провел короткую следственную связь: магазин-диваны-посидеть и согласился. «Недалеко» оказалось в двадцати минутах ходьбы. Никите очень хотелось, чтобы точка с кофе оказалась со скамейками, пеньками, точеными пиками, чем угодно, лишь бы можно было присесть на минутку. Он провел восемь часов в согнутом положении с тяжелой камерой, спина нещадно страдала. Но кофе был действительно хорош. Митя, взглянув на серое Никитино лицо, на вынос брать не стал, а усадил Орлова на мягкие подушки, притащил три разных торта и отобрал у Никиты телефон, чтобы самому отвечать на рабочую почту. Митя иногда был невыносим, но никогда не перегибал. Никита откинулся на диванчике и закрыл глаза. Было хорошо.///
Никита почти уснул, уютно устроившись в ворохе подушек, но внезапно стало слишком шумно. Он открыл один глаз и осмотрел помещение. И охуел. Второй раз за неделю. Дефолтное состояние из усталости и воспаленных глаз явно хотело перемен. У стойки невыносимо громко галдел мальчик Антон. Орлов узнал его по прическе и невероятному мельтешению. Никита не понимал, как один человек может создавать столько звуков, но дело было не в этом. Рядом с ним стоял Нестерович, тот самый странный мужик, стрельнувший ему у клуба сигарету. Рубашки и брюк в этот раз не было — Нестерович был одет в огромный пуховик, треники и потертые кроссовки. Никите почему-то захотелось зарыться в подушки, стать подушкой. Если подойдут — придется объяснять дебильную ситуацию несостоявшегося знакомства, да и еще и рассказать Мите, что это не сам Стаев за одну тусовку выхлебал фляжку своей амброзии. Вся ситуация отдавала ребячеством и школьной переменкой. Никита сверлил взглядом оконное стекло и гадал про себя — подойдут или нет. — О-о! — сквозь музыку винилового проигрывателя Никита таки услышал звонкий голос Антона. — Никитка! Подойдут. Антон подошел ближе и шумно приземлился на свободный стул. От него пахло детской жвачкой и дорогим одеколоном — нелепое сочетание. Нестерович пришел следом. В этот раз он был другой — задумчивый и дерганный, постоянно пялился в смартфон, даже не поздоровался нормально, только кивнул Никите. Митя сделал сложное лицо, но спрашивать не стал. Разговор не заладился. Говорил больше всех Антон, да еще и на все темы сразу. Нестерович молчал, перелистывая открытую переписку туда-сюда, — явно ждал ответа, и вообще все происходящее за кадром его мало волновало. Мите Антон действовал на нервы. Никита не знал, о чем с ним поговорить, кроме как о съемке, на которой они пересекались, поэтому взял на стойке булку с джемом и старался взаимодействовать только с ней. — Ну, мы пошли, — наконец сказал Антон, за локоть поднимая Нестеровича. — Макс, бля, хватит умирать, простит тебя Катька. — Угу. Катька. Жена? Девушка? Никита прокрутил в голове все возможные варианты, а потом одернул себя — какое тебе вообще дело. Антон пошел расплачиваться, Митя тоже куда-то пропал, в туалет, наверное. Они остались за столом вдвоем. Макс сидел мрачнее тучи, стучал трясущимися пальцами по столу. — Эй, — позвал Никита. Макс поднял на него взгляд и грустно улыбнулся. — Я фотографирую, кстати, — зачем-то ляпнул Никита. — Да я понял. — Мне для проекта нужна еще серия, — Никиту продолжало нести, — не хочешь поучаствовать? Какого, сука, проекта. — А где? — внезапно заинтересованно спросил Макс, отпустив наконец свой несчастный телефон. Никита назвал адрес. — Близко, в принципе, — задумался Макс. — Если срочно, я могу завтра, ну или на неделе. — Завтра отлично. — Тогда я подъеду. — Ага-а, — протянул Никита и открыл айпад, лишь бы куда-то деть руки. — Макс, блин, — облепленная снегом башка Антона показалась в дверях. Он успел расплатиться, оказывается. — Поехали уже. Пока, Никит! Митя вернулся и обнаружил Никиту, пялящегося в стол. — Мить, — жалобно протянул он и внезапно заржал, — я сделал кое-что очень тупое. 4. Спалось сладко. В доме барахлило отопление, и починить обещали только к концу недели, поэтому Митя нехотя пустил его в свою кровать — обогреватель был только один и стоял в его комнате. Никите ничего не снилось, кроме бесконечного теплого розового марева. Комнату Мити он любил больше своей. Тут пахло ароматическими палочками, повсюду стояли красивые безделушки из винтажных магазинов, было темно, тепло и спокойно. В своей у Никиты был раскладной диван, два компьютера, таблетки, ящик пустых упаковок от глазных капель и колючие одеяла. Когда он проснулся, Мити уже не было. Сначала в голове было приятно пусто, потом Никита окончательно проснулся, сел на кровати и охуел. Съемка. Он позвал странного друга Антона на съемку. Блядь. Он попытался позавтракать, но в рот ничего не лезло. Никита залип в ванной, почистил зубы, снял с полотенцесушителя свежие носки. Что-то внутри неприятно дрожало. Он вызвал такси, понимая, что в метро его может с непривычки начать тошнить. И откуда это ребячество? В обед Москва распухла от трафика, Никита десять раз пожалел, что вызвал машину, а не пошёл привычно толкаться в подземке. В зеркало заднего вида на него смотрело собственное серое лицо с темными подтеками синяков под глазами. Поток не двигался, водитель ругался, Никита скучал на заднем. Через минут двадцать он понял, что пешком будет быстрее, расплатился и вышел. На улице ему полегчало. Он спокойно дошел до студии, глазея по сторонам и перебрасываясь смайликами в их общем чате с Настей и Митей. Макс отирался у железных ворот с домофоном. Никита заметил его, стоя на противоположной стороне пешеходного. Разглядеть лицо сложно из-за проезжающих машин, но в этот раз оно явно более свежее, чем вчера. Макс заметил его и помахал рукой, в которой держал бутылку «Швепса», потом спохватился, чем машет. Вместе с другой рукой из огромного кармана выпал телефон и улетел в недра изъеденного солью и дорожной грязью сугроба. Макс чертыхнулся и полез доставать. Когда Никита перебежал через переход, Макс стоял с измазанными снегом по локоть руками и вертел вырубившийся от холода и шока смартфон, пытаясь привести его в чувство. У его ног валялась запотевшая от холода бутылка газировки. — Я уж думал, ты забыл, — сказал Макс, почесав затылок. — Пробки дикие, — оправдался Никита, пытаясь достать со дна рюкзака нужную связку ключей. Сегодня Макс был другой. Лицо обрело краски, глаза — нездоровый огонек. В дневном свете он моложе. На щеке красовалась трогательная вмятина. Никита осмотрел его с головы до ног, проигнорировал вопросительное хмыканье и уткнулся обратно в рюкзак. Он нашарил ключи и впустил их вдвоем во двор. Потом были коридоры, окна, лестницы и, наконец, нужная, наспех выкрашенная в черный, тяжелая дверь. Родная среда придала сил. Никита показал, где сложить вещи, включить свет и куда сходить поссать. Сам снял куртку, переобулся, чтобы не скакать в тяжелых зимних ботинках, включил моноблок. Макс ходил туда-сюда, комкая в руках шапку и осматриваясь. Никита не вешал работы на стены, это казалось каким-то диким китчем. Вокруг чисто, кроме одного угла, со сваленным в кучу реквизитом. Там были и мячи для регби, и засушенные цветы, резные багеты и еще много всякого хлама. Хлам почти не использовался. Никита снимал рекламу, каталоги и коммерцию, на творчество не оставалось сил и времени. — А что за проект? — спросил Макс, вертя в руках кубик Рубика, который Никита полгода назад красил в белый из баллончика. Никита в панике оглядел студию, пытаясь родить идею. У подоконника стояла отключенная от сети неоновая вывеска, за которую он зацепился взглядом. — Неон и все такое, — Никита кивнул в сторону вывески, стараясь придать голосу максимально уверенный тон, — по ходу дела придумаем.///
Работать с Максом оказалось приятно. Никита выкатил из каморки ролл с одеждой и предложил выбрать любое, прикрываясь концепцией. Удивительно, но на Максе любые тряпки смотрелись органично. Никита носился по комнате, ставил свет, подключал вывеску, стоя на шаткой стремянке, пока Макс копался в коробках с обувью. Внезапно они разговорились. Макс оказался толковым, в терминах не шарил, но был знаком с рекламой и тем, как ее делают. С Максом можно было поговорить о еде, кино, а потом перестать строить из себя умников и перейти на видеоигры и тупые истории из жизни. С потушенным светом и неоновыми отблесками на лице он казался старше, но Никита все еще не мог дать ему точного возраста. Он разговаривал по-мальчишечьи просто, но иногда мальчишка уходил в тень, уступая место занудству. Сочетание адовое, но приятное. Никита не успевал смотреть, что получается, но чувствовал, что получается классно. Они разворошили угол с реквизитом и поснимали Макса с огромным искусственным цветком. Никиту несло, идеи в голове перебивали одна другую, а Нестерович помогал с реализацией. Один раз Макс подсказал ему вариант, и Никита согласился, не раздумывая.///
Прощались снова на улице. Макс предложил покурить, Никита стащил сразу две сигареты и раззадорился, смакуя очередную историю. Подавился дымом, закашлялся, Макс заботливо похлопал его по спине. — Слушай, — протянул Никита, сверкая глазами, — давай встретимся через несколько дней, я все это отредактирую и покажу, окей? — Без проблем, орел. От неожиданного обращения Никита втянул сигарету почти до фильтра, опять зашелся кашлем, заржал и, отобрав телефон, добавил Максима в «Телеграме». 5. Казалось, лифт ехал вечность. Никита успел приткнуться к одной стенке, обрадоваться прохладе, потом припасть к другой, когда наконец звякнул нужный этаж. Голова кружилась, пол кружился, даже чертов потолок, и тот, кружился. Настя напоила его текилой и бросила в большой страшный взрослый мир — отмечали Настин отъезд, приезд, наступление субботы и удачную съемку. На подъездной стене висело зеркало с бумажными бабочками — в зеркале Никита узнал себя в Настиной розовой шубе, выданной ему в такси. Никита открыл сначала одну дверь, потом вторую. В прихожей оказалось неожиданное препятствие в виде напольной вешалки, и Никита, запутавшись в шубе, вместе с вешалкой оказался на полу, среди кроссовок и сумок. На шум вышел Митя, замотанный в простыню, как в тогу. Никита избавился от шубы, встал и упал уже ему в руки. — Я пришел, — начал Никита. Митя кивнул. — Я пьяный. — Это я вижу, — ответил Митя, ставя Никиту обратно на ноги — держать его долго было проблематично. — Давай трахаться, — закончил Орлов и светящимися глазами посмотрел на него сверху вниз. — Ага, десять раз. — Десять я не смогу, — грустно сказал Никита. Митю тянуло заржать, но нужно было сохранять самообладание и довести тело до комнаты. Тело кусалось, пихалось острыми коленками и нескладно материлось. — Ты же не со мной хочешь, — сказал Митя, усаживая его на раскладной диван, неубранный с утра, — не пытайся меня наебать, Орлов. Опять влез в чувства — вали в клуб. — Влез, — подтвердил Никита, натянул капюшон толстовки и свернулся в клубок, — как в говно. В клуб не хочу, там шумно. Митя накрыл его пледом, забрался рядом под распотрошенное одеяло без пододеяльника и погладил Никиту по отросшим волосам на затылке. — Он такой красивый, — промычал Никита в подушку, подминая ее под себя, — как пиздец. Неоновый пиздец. — Кто красивый? — спросил Митя, разблокировав смартфон, чтобы отправить Вядро сообщение, полное эмодзи и мата — посмотри, мать, что ты сделала с нашим ребенком, он все скулит и скулит. — Дарт Вейдер, — внезапно сказал Никита, и Митя понял, что он уже спит и начал трындеть во сне, — леденцы. — С чем? — С твоим хером, — ответил Никита, внезапно проснувшись и перевернувшись на спину, — попить принеси. 6. Утром Митя повез Никиту лечить похмелье. На рестораны не хватило моральных сил одеться более-менее прилично, поэтому они устроились в дальнем углу набитого школьниками районного «KFC». Митя был доволен и сиял, как начищенный таз, капая соусом на поднос. Он действительно дико устал от ресторанов. Никита жевал сэндвич, пытаясь проморгаться. Жрать хотелось безумно, но все еще слегка мутило. Он хотел остаться в постели и заказать домой китайской еды, валяться весь день в кровати и смотреть документалки, но Митя требовал смены обстановки. Пришлось подняться, умыть помятое лицо и дотащиться до такси. Внезапно мигнул телефон и рассыпал на экране блокировки уведомления из «Телеграма»: «Хочу фотки глянуть, доделал?» — и куча скобочек после знака вопроса. Очевидно, кто отправил. Никита проглотил остаток сэндвича, почти не прожевав, и уставился в экран. Митя поставил пластиковый стакан с «Маунтин Дью», пахнущий средством для мытья полов, и схватил телефон первым. — Сука, не смей, — предупредил Никита. Но Митя уже печатал ответ, свободной рукой отмахиваясь от Никиты, вяло пытающегося вернуть смартфон. — Назначил вам встречу в «Пушкине» в пять, — сказал Митя, набирая номер уже на своем телефоне. Видимо, решил уточнить насчет столика, сукин сын. — В «Пушкине»? — переспросил Никита, — Ты с ума сошел? И он согласился? Митя перевернул к нему экран, и, да, действительно согласился.///
— Я никогда здесь не был, — признался Макс, перелистывая меню. — Я редко, ну, наверное, — Никита зачем-то осмотрелся, близоруко щурясь, — на чьем-то дне рождения, кажется. Ничего особо не помню. Неловкость висела в воздухе, как утренний туман. Вокруг было роскошно, дорого и странно. Унитазы и раковины в туалете расписаны цветами, а остальные посетители почему-то как на подбор выглядели как спецагенты на задании. Место очень в духе Мити и его богемных свиданок. Никита такие места не любил, сколько бы денег на карточке ни было, все равно неуютно. Потом Макс развернул к нему меню и показал какое-то дурацкое слово, Никита взглянул, заржал, и неловкость лопнула, как мыльный пузырь. Стало легко. Никита расслабился, успокоился, нормально сел. Макс посмотрел фотографии, похвалил работу. Никита слушал, как он рассказывает какую-то ерунду, и понимал, что почти не слышит слов, а смотрит в чужие светящиеся глаза. Самому ему рассказать было нечего. Играла музыка, звенели приборы и бокалы. Никита смотрел на Макса, сидящего напротив. Макс ел, пил, вытирал губы салфеткой и говорил почти одновременно. Один раз Никита поймал его взгляд — тот самый, шальной и дикий, и понял, что пропал.///
Когда они вышли, Макс прошел чуть дальше по улице и предложил покурить. Свернули в какой-то переулок. Было темно, сыро и холодно. После теплого зала холод казался противным, пробирающим до костей. Никита шел по мокрому снегу, вертел в кармане зажигалку и думал, что теперь с этим делать. Чувство поселилось в груди и не хотело сваливать. Внезапно Никита остановился — дальше идти было страшно, казалось, чувство росло с каждым шагом, с каждой лужей с грязной водой и льдом. Макс обернулся. — Чего застрял-то, Никитос? — и потянул за руку. Ладонь была сухая и горячая. Ледяные пальцы в секунду согрелись. Макс зажег сигарету и бросил Никите зажигалку. Выпустил дым носом и выпалил — Представляешь, орел, я вчера развелся. Никита снова подавился дымом. В какой раз уже? Чертовы сигареты. — И как оно? — зачем-то спросил. — Да хер его знает. Женился, ну типа, пора уже было. Мы восемь лет провстречались, и все друзья вокруг твердили, что давай, мол, когда уже. Ну вот два года назад был Новый Год. Я и сделал предложение, потом расписались через несколько месяцев. А потом прошло время, и чувство «нахуя я это сделал» никуда не делось. Казалось, что не своей жизнью живу. В студенчестве было все так легко, а потом сложно стало, ну и показалось, что свадьба все исправит. А она ничего не исправила. Никита стоял, держал тлеющую сигарету, которая жгла пальцы. — Вот, — продолжил Макс, — собак поделили, слава богу, что только их. Перед разводом ругались, как не в себя, да и до него тоже. Никита не знал, что ответить, только выбросил окурок в лужу. Макс стоял, чиркая зажигалкой. Куртка нараспашку — сквозь рубашку видны сплетения татуировок на руке. Никита смотрел за него, на оранжевые кирпичи здания. — Вот если тебе это показалось пиздецовым, — сказал Макс, подходя чуть ближе, — то знаешь, орел, что самое тупое? — Что? — спросил Никита и не узнал свой голос. — То, что с тобой мне кажется, что я наконец-то живу так, как хочу. Договорив, Макс развернулся и пошел прочь из переулка — из-под ботинок полетел мокрый снег. 7. Когда Никита зашел домой, Митя стоял в коридоре в длинном халате, скрестив руки на груди. — Ты разве не должен работать? — спросил Никита, снимая ботинки. — Я чувствую плохую ауру и еще не ослеп, видел сообщения, — ответил Митя, — рассказывай. История была впечатляющая. Выслушав, Митя назвал Макса ебнутым, что было вполне справедливо. — Я тоже ебнутый, — Никита опустил голову на стол и спрятался в рукавах свитера, — зачем я в это влез? Тридцатилетний мужик, который не определился со своей сексуальностью. Вот это подарочек. Еще и свалил, как школьница. — Такие сплошь и рядом, если ты не знал. — Поедем пить, если обещаешь не бросить меня в середине ночи, чтобы поехать к Марку или еще куда-нибудь. — Да пошел ты, Орлов, Марк в пролете.///
Но пить поехали. Никита не был инициатором пьяных ночей, но сидеть дома, обмозговывая день, не было никакого желания. Хотелось забыть все на свете, а потом опять работать до потери сознания. Это всегда помогало, должно помочь и в этот раз. Помогало плохо. Разноцветные коктейли сменяли друг друга. Митя трещал по телефону, удивительно, как ему это удавалось в битком набитом баре. Никита валялся на кожаном диване, устроившись головой у Мити на коленях, и тянул через две соединенные друг с другом трубочки приторную смесь, напоминавшую микстуру. Тянуло почему-то прореветься. Вместо того, чтобы забывать, глупый мозг подсовывал старые картинки. Внезапно звякнул телефон. Митя сказал в свою трубку: «я перезвоню» и отключился. — Че там? — спросил Орлов, не поднимая головы. — Явление, — протянул Митя и сунул ему в руки телефон. На экране висело прозаичное: «Я мудак. Скинь адрес». — Романтично, пиздец, — прокомментировал Митя. — На выставку бы сводил! — Никита засмеялся, пародируя голос Стаева, попытался подняться и стукнулся лбом об стол.///
Никита ждал на улице. Почему-то улица кружилась так же, как проклятый потолок совсем недавно. Москва мигала огоньками, и они трансформировались во вспышки света, когда он моргал и закрывал глаза. Подъехала машина, мигнула фарами. Никита, покачиваясь, подошел и открыл дверь. В салоне было тепло и едва слышно работало радио. — Привет, — сказал Никита и упал лбом в чужую куртку. В кармане его толстовки телефон продолжал звякать нервными Митиными сообщениями. — А ты хорош, — сказал Макс и осторожно поднял его за плечи. Увидел блестящие глаза, красные пятна на шее и волосы, завивающиеся не от сырости, а сами по себе. Красивый мальчик, не насмотреться. — Если ты меня прогнать пришел, — Никита проговорил куда-то ему в шею, слегка зажевав мех на капюшоне, — я убью себя, своего лучшего друга, а обвиню тебя, понял? — А ты опасный парень, — засмеялся Макс. А Никита почему-то прижался ближе, как щенок, трясясь мелкой дрожью. Горячий, как печка. — Тихо-тихо. Тшш. Орел, ну, только не блюй, коврики новые. — Ты дебил, — обиделся Никита и стукнул его по затылку.///
Целоваться нормально не получалось. Только остервенело как-то, как подростки. Макс отстранился ненадолго, чтобы насмотреться, но насмотреться тоже не получалось. В приглушенном свете машинной лампочки Никита светился, как золото: волосы, кожа, безумные глаза. Казалось, жизнь наконец-то пришла в себя. Превратилась в двадцатилетнего пацана, запрыгнула на колени и пихалась локтями. Никита кусался, сам подставлялся под губы, пальцы и зубы. — Это не бухло, — затрындел, наконец-то, не заткнешь, — я тебя когда фоткал, в неоне, еще тогда хотелось поцеловать, только зассал. Потом приехал к подруге и напился, а в башке одно твое лицо и голос, пиздец, да? Макс дослушал до конца, кивнул, мол, да, какой ужас, успокоился наконец, перестал дергаться и поцеловал снова. В губы, в скулу, в шею, везде, куда мог достать. — Заднее, пожалуйста, — попросил Никита. — Что, прямо так? — дебильный вышел вопрос. — Ты до «прямо так» не дорос еще, Нестерович, руками поработаешь. Командная работа, все дела. У вас есть такие плакаты в офисе? Под толстовкой и футболкой был горячий впалый живот. Никита стукнулся головой о какую-то коробку, забытую на заднем, спихнул все с сиденья вниз. Макс поцеловал его, облизал живот, тазовые косточки. Сердце почему-то билось, как сумасшедшее. В голове что-то противно заискрило, засосало в груди. Никита потянулся укусить его в подбородок, и Макс сказал про себя: «Идите в жопу, теперь я делаю то, что хочу», и чувство исчезло, растворилось, расплавилось в золоте. Наконец-то все правильно. Fin.