После дождя

Две тёмные фигуры шли по мокроватой аллее, медленно приближаясь к Монтичелло. Усадьба Джефферсона была воистину прекрасна этой ночью: свет полной луны бледно отражался в маленьких каплях на зеленых траве и листьях, бутонах цветов и всей остальной растительности, буйствовавшей днём и смыкавшей свои лепестки ночью. Воздух был полон свежести и мотыльков около окна с зажженной свечой, быстро и резко ударяющихся о стекло. Безрезультатно. Однако, насекомых это не останавливало — отнюдь, они были готовы биться с новой силой, лишь бы добраться до этого маленького, оранжевого огонька. У Томаса бы возникли философские мысли на тему этих глуповатых крылатых гадов, но он слишком устал сегодня. Никаких мыслей. Вообще ничего. Только Мэдисон и погреб будут с ним в этот вечер. Политик посмотрел на своего дорогого друга — Джеймса, слабо улыбаясь ему. Тот, в свою очередь, поглядывал на рыжего снизу, что придавало ему ещё более нежный и наивный, дружелюбный вид. И как только их могли назвать беспощадными? Двое, разговаривая и хихикая, поднялись в гостевую. По дому сновали слуги, и их топот казался Мэдисону ритмичным, а Джефферсону — слишком громким и провоцирующим головную боль. Он хотел было их шугануть, но Мэдисон махнул рукой — дескать, не надо, пусть бегают. Войдя в комнату, оба устало рухнули на огромную кровать — Джеймс уже обосновался здесь, и ему это, несомненно, нравилось — такая прекрасная комната в прекрасном имении не менее прекрасного человека. Политики были довольны проделанной сегодня работой, а по этому случаю (впрочем, случай был всегда), Томас достал вино. — За моего приятеля — сказал он, подняв бокал. — За приятеля! — вторил необычно счастливый Джеймс. Когда от бутылки оставались только несколько капель и пьянящий запах, а двое валялись в кровати, рыжий решил слегка приобнять своего товарища, и задремавший Джеймс прильнул к нему. Комнату переполняли запахи алкоголя, дорогих духов и витающая в воздухе пудра, вызывающая крайнее недоумение у местных мотыльков. Ночь была на редкость тёплой. Тихонько расстегнув кофту, Томас прижался к Джеймсу ещё сильнее, и тот ответил тем же, после чего повернулся к нему и слабо уткнулся в плечо носом — вздернутым и маленьким. «Какой он милый и беззащитный на вид» — думал Томас, «но какой резкий и жестокий в конгрессе! Удивительный человек! Интересно, что ему снится, и будет ли он против, если я разбужу его чуть раньше?» Усилия друга в конгрессе иногда напоминали Томасу тех самых мотыльков, философская мысль о которых нагло ускользнула от него вечером. Мэдисон повторял одно и то же, пока не докажет, он часто вторил словам Джефферсона — мужчины с рыжими, как огонь, волосами. Томас кинул вишневую жилетку на ближайший стул, и от хлопка Мэдисон приподнялся и с добротой посмотрел на высокого партнёра. Дверь была захлопнута, а когда распахнувшиеся от ветра шторы впустили солнечные лучи в гостевую, двое уже крепко спали. В обнимку, уткнувшись носами друг в друга. А на улице все так же цвёл сад, лежала роса и по дому так же сновали слуги.