Если желанья бегут, словно тени

Таня Гроттер. Гробыня/dark! Таня. «Такой ты мне нравишься больше». Гроттерша Склеповой по душе (если, конечно, считать, что душа у той вообще есть) именно такая: с закушенной нижней губой, влажным от выступившего пота лбом и разведёнными в стороны коленями. Гробыня прокладывает влажную дорожку поцелуев-укусов по Танькиной загорелой веснушчатой ноге и неожиданно хихикает. — Чего ты? — спрашивает недовольным голосом Гроттерша, заправляя назад прядь волос, даже в полутьме полыхающих свечным огнём старинной многоуровневой люстры. — Представила, что ты — светлая, — отвечает Гробыня, плюнув на крошечное любовное развлечение, и садится рядом с Таней на тканном покрывале. — О, я так и представляю себя хорошей девочкой, — смеётся Гроттер, а глазища вовсю сверкают, словно клад незарытый нашла. — Я бы встречалась с каким-нибудь Валялкиным, ходила в любимицах у чистеньких светленьких волшебников, спасала мир, играла бы в драконбол… — Бр-р! — ёжится Гробыня и легонько дует Тане в ухо, отчего той смешно и щекотно. — А я, я бы кем была? — Собой, — пожимает плечами Гроттерша. — Кем же ещё? — И что, нравилась бы я тебе? — Склепова легонько треплет Гроттер за щёку, а у самой сердце стучит так, что слышно, наверное, даже в Магфорде. — Нравилась бы? — Нет, не нравилась бы, — зло усмехается Гроттер, делая упор на чёртовом «бы». Гробыня деланно смеётся, а после говорит: — Такой ты мне нравишься больше. Стоит порадоваться тому, что ты тёмная. — Радуйся, — позволяет Таня, — только радуйся сейчас, потому что потом, когда придёт время, мне не понадобятся сторонники. И любовницы, — добавляет она, глядя в глаза Гробыне, которая свою ехидность и язвительность потеряла в одно мгновение. — Знаешь, Гроттер, ты всё, что угодно можешь испортить, — шипит Склепова, — у тебя же язык отвалится, соври ты хоть на секунду даже в такой малости. — Мне казалось, Склеп, тебе это «по душе», — насмешливо тянет Таня. — Есть же она у тебя всё-таки, да? И Гробыня Склепова молчит в ответ, потому что скажи она «да», Танька захохочет, скажи она «нет», Гроттерша не поверит. А нарисуй Гробыня сердечко на запотевшем окне, Гроттер сотрёт его, даже не прокомментировав. Да и не станет Гробыня такого делать, слова «любовь» и «привязанность» из тех, что в её словаре отсутствуют. Хотя и кажется той на мгновение, что только что где-то мелькнуло, прозвучало эхом «…овь» и развеялось сразу же в холодном и недобром настроении комнаты. — Светает, — Гроттерша смотрит в окно. — Спать пора. — Пора, — подтверждает Гробыня, прячась под своё одеяло с головой. Сказала бы Танька: «Я пошутила», и стало бы Гробыне менее жутко и неуютно. — Склепова, — зовёт её Таня ласковым голосом, и Гробыня тут же выныривает на поверхность из-под пухового одеяла, — даже не надейся, я слов на ветер не бросаю. — Ой, ну что ты, Гроттер, — хмыкает Гробыня, — я это знаю, в тебе ведь человечности — ни грамма. Всё выжрато и выпито, счёт, пожалуйста. — Утю-тю, — Танька потягивается, выгибая спину, где позвонки Гробыня самолично пересчитывала и пальцами, и языком. — Не будь такой букой. Бука утыкается носом в подушку и старается не дышать. Склеповой вдруг так страстно хочется, чтобы кто-нибудь вновь назвал её Аней. Таня Гроттер. Пуппер/Гробыня. «Раньше надо было думать!» Гробыня Склепова всегда всё делает не так как остальные. Это было бы большим плюсом, если бы не оборачивалось постоянно огромным минусом. Вот как сейчас, например. Гробыня никак не может решить, что надеть, ходит полураздетая, любуется собой в зеркало, ногти разглядывает, блестящие от свеженанесённого лака багрово-красного цвета. Склепова худая, подтянутая, ни одного недостатка в фигуре, грудь красивая, живот впалый. Как тут собой не восхититься? А у Гроттерши в голове ветер гуляет: выпорхнула из комнаты, оставив дверь незапертой… Входи, кто хочет. Вот Пуппер и зашёл на огонёк. И когда это он только успел? Или Гроттерша милостиво разрешила побыть Гурию в своей обители, пока сама таскается где-то? Прямо-таки бесплатный цирк имени Г. Склеповой с Пуппером на трапеции. Допустим, не на трапеции, а на краешке стула, но что это меняет? Сидит, смотрит вовсю, глазами сверкает. А чего бы ему глазами не сверкать? Обнажённое женское тело небось и не видел никогда, особенно так близко. Достаточно руку протянуть, и вот уже пальцы ощущают гладкую молочно-белую кожу, и ни одной родинки, ни одной веснушки не видно на теле Гробыни. Ага, конечно. Так и позволит Склепова всяким Пупперам себя трогать. Пускай вон Таньку к груди прижимает, глупости нашёптывает на ушко. Хотя Гроттерше-то глупостей на ушко не пошепчешь, той нужна конкретика, а не намёки. Волочится Пуппер за Танькой как тряпичный хвост за тряпичной лошадью, а Таньке и всё равно, Танька думает много, плачет в подушку ночами, на подколки не реагирует. А Гробыне ой как хочется Гроттершу обратно, живую такую, взрывоопасную. Склепова встряхивает волосами, упирает руки в бока и, мстительно сощурив голубой глаз, резким тоном заявляет Пупперу, только разве что слюнями не истекающему: — Раньше надо было думать! А сейчас проваливай отсюда, подождёшь свою Гроттершу где-нибудь в коридоре! Хлэб-энд-сол, дорогой! Пуппер вздрагивает, вскакивает и резвой прытью несётся к выходу. Паж одобрительно щёлкает челюстью. Забавно, конечно, но Гробыне становится тоскливо, хоть вой. Только вот почему?.. Не в Пуппере же дело, правда?.. Таня Гроттер. Гроттер/Склепова. «Ну и дрянь же ты!» Таня никак не может заснуть. Мысли все как на подбор тяжёлые, невесёлые, крутятся в голове, не отпускают. Гробыня в своём гробу размеренно дышит, изредка всхлипывает. Почему? Таня спускает ноги с кровати, наощупь находит тапочки и тихо-тихо подходит к Склеповой, всматриваясь в лицо соседки. Гробыня некрасива, по-человечески некрасива, и поступки у неё все некрасивые. А взгляд Таня всё равно никак отвести не может. Каждую чёрточку запоминает, зарисовывает в памяти. Непонятно вот только для чего, ведь Гробыня если и не враг, то недоброжелатель уж точно. Вопросов к самой себе у Тани много, а ответов на них — нет. Лунный свет падает на лицо Гробыни, и Таня зачарованно смотрит на тонкие бескровные губы Склеповой, а потом так же зачарованно тянется к ним, целует легко, осторожно — и вопросов становится больше. Гробыня, не открывая глаз, притягивает Таню ближе, запутываясь холодными пальцами в рыжей гриве волос, топит в поцелуе остатки Таниного рассудка, заставляя ту мысленно вздрагивать от неправильности происходящего и одурманивающего аромата чего-то запретного. Обрывается поцелуй резко, по Таниной инициативе, которая так некстати вспоминает Ваньку в полинявшей жёлтой футболке. Гробыня облизывает губы и усмехается, всё так же не открывая глаз. — Ну и дрянь же ты, Гроттерша! Похуже меня будешь, потому что я знаю, чего я хочу, а ты так и плаваешь, размазываешься по поверхности, решиться сама не можешь и другим мешаешь. Таня никак не может заснуть. Мысли все как на подбор тяжёлые, невесёлые, крутятся в голове, не отпускают. Зато на несколько вопросов у Тани теперь есть ответы.