***
Старик очень устал. Он работал долгие годы, строил планы и скрывался в тени, дабы успеть завершить свой шедевр. Но сырьё у него ныне в разы хуже. Когда-то он мечтал создать идеальное платье, белое, как снег. И у него получилось. Тогда у него в руках был моток самых чистых ниток, свободных от любых эмоций, не запачканный чужим влиянием. Поистине, чистый лист. И рука Иссуна Матой дрогнула. Он не решился писать что-либо на этой идеальной ткани. И он просчитался. Пустые, лишённые мотивации, лишённые цели, нити вгрызались в тело любого, кто пытался примерить безупречный наряд. Поддаваясь инстинкту выживания, первый камуй оказался опасным и ненадёжным. Он холодил тело и высасывал душу, который сам был лишён. Долго думал старый портной, где именно он ошибся. Поначалу он винил лишь Ткань, из которой ткал полотно, ибо в её природе паразитировать, забирать себе всё и не отдавать ничего. Но постепенно затвердевшего сердца старика коснулось и раскаяние, ведь он создавал оружие против кровожадности, а методы использовал, перенятые у собственного врага. Он всё бы отдал, чтобы вернуться в прошлое и исправить свои ошибки, перекроить Чистейшего и подарить его своей старшей дочери на свадьбу, но у него в руках был лишь моток несовершенства. Нити, пронизанные эмоциями. Такие нити плохо поддаются кройке и шитью, ложатся неровно и будто бы обладают собственной волей. Они порочны, не чисты, в них слишком много... человечности. Великие кутюрьё считали этот моток мусором, непригодным для создания даже второсортных футболок, поскольку верили, что сила камуя проявляется лишь тогда, когда его не сдерживают глупые моральные принципы, свойственные лишь его добыче. И потому эти спутанные алые частицы безжалостно выбрасывались в утиль. Из них Иссун связал одеяло. Поскольку он должен был исчезнуть незаметно, он не мог взять с собой вещи. А за неимением ничего иного, он укрывал этим одеялом свою младшую дочь. И это были единственные моменты в его жалком существовании, когда он не испытывал ненависти и жажды мести. Ему тогда было невдомёк, что одеяло, пусть и полуспящее, отлично всё ощущало, слушало его колыбельные вместе с младенцем, и теснее обнимало девочку в зарождавшемся порыве защитить и согреть. Это уже не были сырые глухие к состраданию нити. Они спали и видели сны о горбатом одноглазом старике, качающем свёрток на руках. Они впитывали всё, как губка и неосознанно учились любить... Но время пришло. Девочки больше нет, и одеяло ей более не требовалось, а потому оно было жестоко распущено на составляющие. И старик не мог не удивиться тому, как упрямо узелки завязывались на пасме, мешая процессу. Будто бы они не желали терять свою форму.***
Иссун Матой никогда не менялся в лице. Его выражение всегда было одинаковым, сокрытым за усами, бородой и не менее густыми бровями. Его единственный глаз всегда был полуприкрыт в какой-то мрачной сосредоточенности, а его голос звучал редко и был таким низким и насыщенным, что заставлял мурашки бежать по коже. Он прошёл такой длинный путь. Оставались финальные штрихи. Нужно было снова придать форму взбунтовавшимся нитям, которые внезапно перестали упрямится и легли в единую ткань. Всё бы ничего, да вот только кроились они совсем не по этим лекалам. Что это за ассиметрия?! Откуда вообще эта цветовая гамма!? Иссун упорно распускал и прял снова, сшивал и распарывал, но платье отказывалось меняться. На его верхней части появился красный галстучек, будто брови, нахмуривший то, что у камуя служило лицом. Всего один глаз, сосредоточенный и прищуренный уставился на своего создателя с каким-то шкодливым выражением. - Ты что, дразнишь меня?! - в недоумении выпалил старый портной. - Я тебе покажу, как паясничать!***
Старик пыхтел, как паровоз, грубо цепляя красненькие ниточки и пытаясь их переплести. И в тот же миг, когда он потянул за одну из несущих нитей, зрачок яркого, словно язычок пламени глаза сузился от ужаса и боли. Иссун остановился, зажав пинцетом упрямую нить и в ответ вперился в своё творение. И если бы он не знал, какую жуткую звериную природу имеет Ткань, он бы даже очеловечил эту матроску и сказал бы, что тому и правда больно. Единственный глаз повторюшки застыл с немой мольбой и долей обречённости. И рука портного в очередной раз дрогнула. - Ладно, покров. Хочешь быть уродливой матроской, так тому и быть. Потом не жалуйся, что выглядишь безвкусно.***
Иссун Матой был не таким уж старым, если говорить начистоту. Но те ужасы, которые ему пришлось лицезреть и тот ужасный груз знаний о грядущем, что висел на его шее камнем, плохо сказались на его физической и интеллектуальной форме. Он превратился в циника за годы, что провёл в подвале, но он вовсе не был бессердечным человеком. А потому даже он не мог не вздрогнуть, когда его вдруг его же собственным голосом позвали по имени. Вооружившись своими особыми ножницами, он пошёл на источник шума, который находился где-то в подвале. Дурное предчувствие разъедало его изнутри, и он морально готовился к худшему. Он открыл дверь в лабораторию и замер в ужасе. Камуй, над которым он работал, прильнул к стеклянной стенке колпака, под которым должен был спать, и смотрел на своего создателя единственным глазом. - Папа Иссун! - повторил кусок ткани, заставив всю спину Матой старшего покрыться холодной испариной. Первым порывом повидавшего всякое старика был немедленный запуск кислородной горелки, которая вмиг испепелила бы тёмненькое платьишко в стеклянной тюрьме. Одежда не разговаривает. Это невозможно. Иссун знал, что Ткань - инопланетный паразит, управляемый одним лишь желанием выжить и размножиться. И если она и принимает форму, способную говорить, то за теми же целями. Это уловка. Да. Матроска наслушалась достаточно слов, пока находилась в особняке, могла и выучить парочку как попугай. И теперь камуй заманивал его в ловушку. Ничего не поделаешь. Такой результат был ожидаем со столь несовершенным сырьём, и доктору оставалось только избавить мир от жуткой вещи, которую он создал. История с Джункецу повторялась, и Матой без тени сожаления снял колпак и раскрыл ножницы по бокам от камуя. Быть может, удастся хотя бы перекроить обрезки. - Папа Иссун, а где Рюко? Старик обомлел, уставившись на наивно смотревшее на него в ответ платье. Он не мог ничего сказать, пытаясь понять, что происходит, а потом, вернув грозность своему лицу, спросил: - Ты знаешь, что это, покров? - он кивком указал на раскрытые, словно когти, лезвия ножниц. Яркий глаз проследил за взглядом старика и как-то нелепо и по-детски развёл рукавами. - Эти ножницы без труда перережут тебя пополам. И ты станешь не более чем двумя бесполезными тряпками. Иссун усмехнулся, когда на полотне камуя появился ужас. - Ты какой-то другой, папа Иссун, - уже тише и менее уверенно произнёс камуй. - Раньше, когда здесь жила Рюко, ты был добрее. Читал ей сказки. Ты всегда был хмурым, но изнутри источал тепло и заботу. Внутренности Иссуна будто скрутило. Он не знал, что тревожило его сильнее: то, что ткань уже знала имя своей будущей носительницы или то, что помнила её ещё в своё бытие лоскутным одеялом. И всё бы ничего, но вместо того, чтобы воспользоваться моментом и удрать, матроска дожидалась ответа и не предпринимала никаких попыток напасть. Любому нудисту этого было бы достаточно, чтобы покончить с угрозой раз и навсегда. Это было предвидено. Материал был несовершенным, нити контроля ещё не были вплетены. Эта форма была опасна. Но Иссун годы посвятил изучению нитей, и в его светлой голове, разогнав туман беспамятства, просияла шальная мысль " а вдруг...". Что будет с ребёнком, выросшем взаперти и никогда не видящим света? Что будет с ним, если ему не позволят ничего решать самому? Он сойдёт с ума, возможно, станет без причины проявлять жестокость и агрессию. Ведь он не поймёт, как взаимодействовать с людьми, ведь он будет помнить только плохое. В этом ли была причина провала Джункецу? Он был слишком... пустым, лишённым влияний. Он не научился чувствовать. А как же Рюко? Ведь Иссун поступил со своей дочерью точно так же. Он избавился от неё, ничего ей толком не объяснив. Да, он хотел её защитить, но это не отменяло содеянного. На девочку постоянно жалуются в школе. Она дерётся и постоянно устраивает истерики. А ведь именно её частицу Иссун вплёл в тело своего нового камуя. Быть может, это и стало толчком, побудило эмоции, загрязнявшие белым шумом ткань, переродиться в единую личность? Иссун впервые за годы работы не знал, что ему делать. Запирать объект было поздно. Оставалось только развивать и следить за прогрессом. Даже если камуй станет опасен, вскоре в него будут вплетены нити контроля, и как и Чистейшему, ему придётся слушаться. Пока же можно подыграть и рассказать ему какую-нибудь глупую сказку.***
Иссун сидел за столом и смотрел на спящий покров. Единственный глаз был закрыт, и матроска казалась сейчас самой обычной одеждой. Но доктор знал, что это не так. Обычная одежда, даже камуй, не разговаривают, не слушают сказки, не согревают детей. Они только берут и ничего не отдают. Они не чувствуют. И поэтому Иссун с ними борется. Он посмотрел на контейнер с нитями контроля и отодвинул его в сторону. Он не мог. Хотя бы потому, что в этой вещи есть частица его Рюко. Хотя бы потому, что никогда не смог бы посадить ребёнка, живого и чувствующего на цепь, под контроль. Хотя бы потому, что чувствующий защитник лучше бездушной холодной вещи. Ведь тот, кто способен понять чужую боль, лучше знает, как её предотвратить. Тот, кто искренне хочет помочь, лучше, чем тот, кого заставляют. - Покров, слушай меня внимательно. Твоя цель - защищать Рюко. Любой ценой. Но это желание должно быть искренним. Если ты не захочешь этого, то навредишь вам обоим. - Это желание - единственное, в чём я уверен полностью. Иссун в последний раз погладил мягкую ткань своего творения. Нет, не вполне своего. Он лишь способствовал его созданию. Этот хитрый камуй создал себя сам. При всём умении и опыте Соичиро никогда больше не создаст ничего подобного. Он и сам не знал, как у него это вышло. Ему стыдно ныне, что он хотел силой подчинить это существо, и он знает, что за ними обоими уже идут. Так что будет лучше, если камуй заснёт и не вспомнит о малодушии старика. Будет лучше, если его не найдут те, кто лишён души. Иначе, они могут его испортить. Когда время придёт, и Рюко отыщет в развалинах свой свадебный наряд, она обретёт куда более надёжного союзника, чем Чистейший. Она будет в безопасности, даже несмотря на ужасную судьбу, которая будет поджидать её в дальнейшем. Она будет не одна, и уже это греет сердце портного. Он спешно спрятал матроску под кучей хлама и пошёл встречать гостей...