Пиастры

— Пиастры, пиастры, пиастры! — истошно вопил попугай. Святые предки, думала Мади, закрывая голову подушкой; в день, когда эта птица наконец перестанет будить их криками по утрам, она совершит все благодарственные ритуалы, которые знает и, возможно, даже станцует. К сожалению, таким днем явно был не сегодняшний, и попугай, на несколько минут отвлекшийся, чтобы подолбить клювом железные прутья клетки, вскоре заново завел свою излюбленную песню: — Пиастры, пиастры, пиастры! Зная, что сам он не замолчит, пока не сорвет голос, Мади толкнула Джона в бок, но безрезультатно: тот спал без задних ног (одной) и даже не думал просыпаться. Если Мади хотела еще хотя бы час умиротворения и тишины, вылезать из кровати и искать покрывало для клетки придется самой. Не в первый и не в последний раз она, тихо ворча себе под нос, задалась вопросом: и как только она все это терпит? Их совместная жизнь с Джоном никогда не была простой, даже после того, как Мади нашла в себе силы если не простить, то по крайней мере оставить предательство Джона в прошлом, — но хотя бы стабильности и спокойствия первые годы точно было не занимать. А теперь? Теперь в углу их комнаты прочно заняла свое место огромная клетка, Мади все чаще задумывалась о проведении небольшого жертвоприношения, а спокойные времена остались где-то далеко в воспоминаниях. * В те далекие размеренные годы, полные настороженности и тишины, было много вещей, о которых Мади никогда не говорила с Джоном. Например, чьи голоса она слышит в своих кошмарах. Где спрятано зарытое в землю золото. Где именно находится закрытая колония, из которой никогда не возвращаются. Еще Джон время от времени отлучался, без предупреждений, без объяснений. Он пропадал целыми днями, иногда — неделями. А потом возвращался, выглядя так, будто заново потерял какую-то невосполнимую часть себя. У него было немало старых ран: потеря ноги, лучшего друга, доверия жены... Мади никогда не спрашивала, какую именно он опять растревожил. По правде говоря, мало что ее по-настоящему волновало в те дни. Даже спустя годы не нашлось ничего, что могло бы вызвать в ней прежний жар — мир в одночасье стал бледнее, когда она впервые узнала о событиях на острове Скелета, и краски не спешили возвращаться. Она сомневалась, что когда-нибудь это изменится, но со временем смогла смириться. Она научилась жить со своим разочарованием так же, как Джон — со своей виной. И он исчезал, а она молча его отпускала. Он возвращался, и она молча принимала его обратно. Так было до тех пор, пока однажды Джон не вернулся домой вместе с пернатым инфернальным ужасом. В то знаменательное утро Джон, вернувшись после одного из наиболее продолжительных своих отсутствий, зашел в дом с непонятной вещью, закутанной в черное полотно, и примостил ее на обеденном столе. А когда Мади протянула руку с намерением отодвинуть ткань и получше разглядеть добычу, искренне посоветовал: — Лучше не стоит. Слово мужа для Мади никогда не было указом, так что она браво уступила собственному любопытству и все-таки сдернула покрывало. За что и была наказана: в палец ей тут же вцепился острый клюв, а когда она сумела вызволить мизинец из пасти чудовища, все их жилище тут же огласил пронзительный вопль: — Пиастры, пиастры, пиастры! Хлоп! — это Джон, резво добравшись на своем костыле до сброшенного полотна, накинул его обратно. Ор тут же смолк. Именно в тот момент Мади решила, что время для молчания прошло, и начала задавать вопросы. * Рассказанная тогда Джоном история до сих пор будоражила ум Мади. Такое выражение на лице мужа она лишь несколько раз видела в жизни До, и ни разу После. Оказывается, Джон оставил на плантации своего человека, когда силой и под конвоем увез туда Флинта. Оказывается, этот человек, нанявшись там работником, следил за ходом событий и развитием дел. Оказывается, Флинт с его Томасом продержались целых два года, огородничая, заново узнавая друг друга и играя по правилам. А потом сбежали — и исчезли с лица Земли так надежно, будто никогда и не существовали. Джон пытался их найти, как-то навести справки, но раз за разом ниточки обрывались, уводя в никуда. А затем до него дошли странные слухи о Флинте на далеком острове Бланко. Разумеется, и в других местах имя Флинта нередко звучало в разговорах: избавиться от самого капитана оказалось намного проще, чем от легенд, что окружали его имя. И все же именно в этой пиратской стоянке происходило что-то, что заставило вспыхнуть угольки надежды в сердце Джона. Обрывки фраз о том, что дух Флинта жив и не сломлен, что Флинт нынче свирепее, чем когда-либо, убеждали его: проверить их происхождение непременно стоит лично. И Джон, собрав часть своей бывшей команды, отправился в залив Треллис. Мади подливала в стакан мужа ром и воду, а тот рассказывал при свете догорающей свечи, чем обернулось это плавание: — Мы бросили якорь засветло и еще до сумерек добрались до суши. Бланко напоминал Нассау, каким я его впервые увидел: шум и гам, повсюду выпивка и доступные девицы. Мне, как всегда, «повезло» — первый пират, к которому я обратился с расспросами, оказался немым. Но он явно понял, что мне было нужно, и указал направление, а попугай, сидевший на его плече — предупреждая твой вопрос, нет, не тот же, что сидит сейчас в клетке, — наградил меня напоследок напутствием «Сушиться тебе скоро на солнышке». Очаровательная птица, почти как наша. Но слушай дальше. Пират направил меня в местную таверну. Я чуть не оглох, зайдя туда, — и от криков выпивох, и от птичьего щебета. Внутри таверны находился открытый двор вместе с загонами, но я не сразу обратил на это внимание. Я без труда нашел немолодого владельца таверны и прямо сказал, что ищу Флинта. «Не ты один, — фыркнул тот. — Будет тебе Флинт, вечера только подожди». «Он жив!» — вырвалось у меня. Конечно, сам я и так прекрасно знал, что это правда, но, кажется, и в таверне все были в этом абсолютно уверены. Он сказал: «подожди вечера», и сердце у меня начало стучать, как в бою. «Живее всех живых», — подтвердил старик и захохотал. Что было дальше... Здесь Джон прервался и сделал огромный глоток из кружки. Потом подумал — и глотнул еще. — Дальше наступил вечер. Народ продолжал прибывать, и вскоре в таверне стало не протолкнуться. Все толпились вокруг внутреннего дворика, помнишь, я упоминал его? Как выяснилось, там проводилось главное развлечение острова — птичьи бои. Мади молчала. Мароны не устраивали петушиных боев, но она слышала, будто их очень любят в Гаване, и знала, что те собой представляют. — Было шумно, — продолжал Джон. — Ощущение, что меня занесло не совсем куда надо, все росло, но я не мог уйти, меня удерживало обещание хозяина: вечером я увижу Флинта. Что ж, под конец вечера я его действительно увидел. — Тут Джон криво усмехнулся. — Когда в конце концов на площадке остался лишь один петух — последний, победитель, — владелец таверны вдруг подошел к столу в углу и сорвал покрывало, под которым скрывалась клетка. Как только он ее отпер, оттуда моментально вылетел попугай; правда, в первый момент мне показалось, будто там была разноцветная летучая мышь прямиком из ада. Этот попугай был зол и свиреп, и казался самим дьяволом во плоти. Пьяные пираты закрывали головы руками в испуге и прятали все, что блестело и могло привлечь его взгляд, а победивший петух, только что в кровь изодравший противника, с жалобным клекотом понесся в свой загон. Зрители, видишь ли, делали ставки во время боев, и хозяин отказывался прятать своего демонического попугая обратно, пока все не заплатят, что с них причитается. Позже мне рассказали, что у попугая весьма непростая история. Ему черт знает сколько лет, и никто точно не знает, откуда он взялся, — только что на острове он появился примерно в то же время, когда исчез наш друг. Одни говорили, что этот попугай плавал с самим Эвери, другие — что он родом из Африки, ему больше двухсот лет, и на нем заклятие бессмертия. Забавно, и про Флинта когда-то ходили такие же слухи... Как бы то ни было, попугай быстро стал местной легендой на острове, все, чего ему не хватало — достойного имени. И хозяин таверны, сумевший силой укротить птицу (не зря он промышлял птичьими боями), решил объединить две легенды в одну. Он назвал попугая Капитаном Флинтом в честь самого устрашающего и кровожадного пирата из всех, что знал. В этот раз, когда Мади подливала ему ром, Джон забрал кружку прежде, чем она смогла добавить воды и разбавить напиток. Мади ждала продолжения рассказа, но Джон молчал. Положив ладонь на его руку и мягко сжав, она спросила: — Так получается, ты проделал весь этот путь?.. — О да, — проскрежетал Джон, поднимая на нее глаза, казавшиеся мертвецки усталыми и покрасневшими в свете свечи. — Весь этот путь я проделал, преследуя слухи о гребаном попугае, — пустая кружка после этих слов полетела в стену. Клетка в углу вдруг покачнулась — видимо, главного героя рассказа разбудил громкий звук, и прежде чем Джон с Мади успели переглянуться, из-под покрывала донеслось знакомое уже обоим: — Пиастры, пиастры, пиастры! * Только когда свеча полностью догорела, они угомонили Капитана Флинта и лежали оба в кромешной темноте, в оглушающей тишине, Мади заставила себя спросить: — Было сложно? Отобрать его у хозяина таверны? Голос Джона, когда он отвечал, звучал устрашающе ровно. — Сложно. — Почему ты просто не уехал с острова? Она не думала, что он не ответит, но не могла тогда знать, что эти слова потом будут долго ее преследовать. — Я не смог его оставить. Хотя бы в этот раз. * — По-моему, он тебя ненавидит, — говорила Мади, перевязывая Джону руку. Под слоем ткани на ней красовались ссадины и раны, оставленные когтями и острым клювом. — Что ж, это их объединяет с его тезкой. Флинт поначалу тоже терпеть меня не мог. Со дня появления в их доме Капитана Флинта прошла неделя, в течение которой Джон не оставлял попыток приручить попугая. Пока безуспешно и с некоторыми потерями. — Вот увидишь, я его выдрессирую! — уверял он. — С первым Флинтом я же смог подружиться, подружусь и с этим. Мади хмыкала, выражая сомнение. Никто из них не поднимал в разговорах, во что эта дружба вылилась и чем все закончилось. Может быть, из-за признания Джона, что он ищет Флинта, может, дело было в самом разговоре и в факте его болезненной честности, но что-то сместилось между ними, нарушило прежнее равновесие, шаткое и блеклое, и заменило его чем-то более прочным. Казалось, что вместе с попугаем в их дом влетел еще и свежий ветер. — Не веришь мне? А зря, — на ее скептицизм Джон отвечал очаровательной улыбкой. — Меня сложно не полюбить. Мади не переубеждала его только из жалости и мысленно делала себе пометку зайти потом к доктору Хауэллу за новой порцией мази. * Прошло еще несколько недель, и Мади вынуждена была признать: она ошибалась. — Але оп! Капитан Флинт, повинуясь команде, послушно слетел с жердочки и приземлился на согнутую руку Джона. Самое изумительное заключалось в том, что для этого простого трюка Джону больше не требовалось ни подкупать его, ни заманивать: попугай с удовольствием устраивался и на его предплечье, и — особенно — на плече, откуда полюбил свысока рассматривать окружающих и порой плеваться зерном в неугодных. Впрочем, успехи Джона в дрессировке были пока неполными. Мади уже потеряла счет тому, сколько раз она становилась свидетельницей одной и той же сцены. — Давай, Флинти, скажи «Сильвер», — уговаривал Джон, дразня попугая орехом или другим лакомством. — Пиастры, — отвечал попугай, кося глазом на угощение. — «Силь-вер», повторяй, «Силь-вер». — Пиастры. — Хорошо, допустим, тебе не нравится «Сильвер», давай попробуем «Флинт». Скажи «Флинт — красавец!» — Пиастры! — Флинт — засранец! — Пиастры! Заканчивалось все это одинаково: Джон, в сердцах отшвырнув лакомство, с шумом выдыхал и сдавался как минимум до следующего дня, а Капитан, сцапав брошенное угощение, совершал несколько победных кругов, вереща «Пиастры! Пиастры! Пиастры!», пока не выбивался из сил или Мади не ловила его. Порой ей казалось, что она живет теперь в сумасшедшем доме. * Время шло. Джон по-прежнему исчезал из дома, но Мади теперь знала его цели и пункт назначения. Старая команда Джона все чаще собиралась в таверне Нассау. Когда несколько лет назад Джон Сильвер в сговоре с Джеком и Макс закончил войну, так и не успевшую толком развязаться, он объявил, что завязывает с пиратством и отходит от дел. Но слова — просто ветер, и некоторые вещи легче сказать, чем сделать. Никто не звал больше Джона королем пиратов, но кличку — хотя, это было ближе к титулу или званию, пожалуй, — Долговязого никто не забывал. Верные ему люди оставались так же преданы и на суше, и когда Сильвер с Мади перебрались с острова маронов на Нью-Провиденс, многие последовали его примеру. Джон мог отрицать и свою власть над бывшими пиратами, и потребность в этой власти, но Мади подобной ложью было не провести. Она прекрасно понимала Джона, в конце концов. После освобождения маронов ее людям больше не требовалась война — и не требовалась королева, но многие все равно отправились с ней. Ее звали на все важные события, ее чтили, но главное — по-прежнему приходили с проблемами, приходили за советами и помощью, доверяли решать конфликты и споры. И Мади могла дышать. Могла спать по ночам. Она все еще была нужна им, хотя в глубине души отлично понимала — она нуждалась в них гораздо больше. Как ни странно, Капитан Флинт тоже помогал. Нелепо, может, но этот сумасшедший попугай стал своего рода опорой для них с Джоном, костылем для их отношений. Впрочем, не так уж и странно, пожалуй, — Мади была уверена, что в его характере куда больше от тезки, чем казалось на первый взгляд. А еще он был отличным развлечением (когда не был занозой в заднице). Вдвойне интересно наблюдать за Капитаном стало, когда Мади заметила одну особенность. Просыпаться под вопли о пиастрах практически вошло у них с Джоном в привычку, и, хоть Мади и любила поворчать и попроклинать свою участь, а также назойливую птицу в эти моменты, до серьезных мер, конечно же, никогда не доходило, и она терпеливо несла свой крест. Со временем, однако, подобные пробуждения становились все менее регулярными, и Мади понадобилась пара недель, чтобы вычислить, что именно влияло на распорядок попугая. В дни, когда Джон ночевал дома, все шло своим чередом. Когда же он отчаливал из дома, оставляя Мади с Капитаном Флинтом одних, последний словно преображался: мирно спал до полудня, занимался своими птичьими делами, не тревожа Мади, и даже с гостями вел себя, за редким исключением, как паинька. Мади еще раньше заметила, что скверный характер Капитана прилично растерял свою скверность за прошедшее время, но вот взаимосвязь этого факта с присутствием Джона стала занятным открытием. Попугай явно был далеко не прост, и, как ей частенько казалось, намеренно дразнил Джона. Оставалось придумать, как проверить эту теорию. * Обычно Капитана Флинта кормили орехами и фруктами, иногда овощами, что росли прямо за домом. Капитан редко жаловался и с особенным удовольствием уплетал кокос и грецкие орехи — последние Джон использовал для спонтанных дрессировок. Но о чем Джон и не подозревал, так это о том, что с кухни у них периодически пропадал сахар. Вычислить воришку не составило труда. В один из дней, будучи дома одна, Мади зашла прямо в тот момент, когда Капитан Флинт, стоя на столе, стягивал клювом с вазочки крышку, а потом засунул тот же любопытный клюв внутрь. — У кого-то, кажется, вполне пиратские наклонности, — произнесла Мади, присаживаясь на стул. Капитан, щебетнув, вынул голову из пустой сахарницы — все содержимое Мади предусмотрительно убрала загодя. — Это ищешь? — улыбнулась она, демонстрируя зажатый между пальцами кусочек сахара. Попугай, хлопнув крыльями, потянулся за угощением, но Мади, покачав головой, спрятала его в кулаке. — Неудивительно, что Джон так и не научил тебя ни одному новому слову. Зачем стараться за орехи, когда можно тайком таскать сахар? — Пиастры-пиастры, — откликнулся попугай, потряхивая хохолком. — Знаешь, что я думаю? Что ты гораздо хитрее Джона, — поделилась с ним Мади. — И что на самом деле «пиастры» — далеко не единственное слово в твоем репертуаре. М? — Она вновь продемонстрировала сахарный кусок своему собеседнику. — Давай, скажи мне что-нибудь и получишь свой сахар. Несколько мгновений Капитан молчал, глядя глазами-бусинами на вожделенное лакомство. Потом проскрежетал: — Сильвер дур-рак. Рассмеявшись, Мади выронила сахар из рук, и тот моментально оказался в глотке довольного попугая. — Всегда считала, что Флинт умнее Джона, — заговорщицки поделилась она, и тот гордо выпятил грудь и нахохлился. Еще несколько кусков — и вскоре Мади с Капитаном окончательно нашли общий язык. Хлопая крыльями, Капитан со стола перебрался на подоконник, потом на дверь, и, взгромоздившись там, вещал с высоты с такой скоростью и запалом, словно наконец прорвало плотину. Кричал он все подряд: — Свистать всех наверх! Все на абордаж! Поворачивай на другой галс! Поднять брамсели! Флинт — красавец! Мади давно так не смеялась. * Сердечная беседа с попугаем вовсе не входила в планы Мади. И тем не менее вечер того дня застал ее в глубоком кресле, где она, откинувшись на спинку, поглаживала Капитана по нежным ярким перышкам и изливала душу. — Ты зря так себя ведешь с Джоном, — тихо говорила она. — Ты для него много значишь. Он неспроста не оставил тебя в той кошмарной таверне. На столе рядом стояла бутылка и, хоть она в целом и с безразличием относилась к выпивке, Мади уже второй раз за вечер плеснула себе рома в кружку. — С тех самых пор, как я их встретила, Флинт и Сильвер были неразлучны. Их связь — прочнее любых канатов и веревок. Я не думала, что их можно разлучить, но ошибалась. Джон сам выбрал этот путь, но поверь мне, он скучает. Может быть, даже жалеет. Он может говорить, будто ищет его только чтобы убедиться, что Флинт на свободе не представляет угрозы для мира в Нассау и на островах, но я думаю, ему тебя не хватает. Я думаю, у него пустота внутри, которую нечем заполнить. Она провела рукой по гладкой голове Капитана, по хохолку. Тот, пригретый и обласканный, заворковал в ответ. — Надо научить тебя чему-нибудь новому. Пусть Джон удивится, когда вернется. * Джон шел по песочной дороге с легкостью в сердце. Он шагал неторопливо — уже видна была крыша их дома, и не было причин спешить. Дом находился за пределами Нассау, но не так далеко, чтобы нужна была лошадь, и на достаточно комфортной дистанции для Джона. Вдоль обочины росли цветы и травы, наполняя воздух душистыми ароматами, и он дышал глубоко и часто, чтобы насладиться ими. Забавно, живя на суше, он тосковал по соли и йоду, а задерживаясь в море, начинал скучать по запаху земли и зелени. Морские приключения испортили его, неоднократно думал Джон. Он больше нигде не чувствовал себя дома, и ни занятия торговлей и обустройством Нассау, ни семейный очаг не могли усмирить тот зуд, что прочно поселился под кожей. В самые темные часы он винил Флинта. Он ненавидел их близость, ненавидел, что тот забрался так глубоко в их головы, и его, и Мади, ненавидел, что его предсказания уже начали сбываться, спустя всего несколько лет. Но больше всего он ненавидел факт, что Флинта больше нет. Он винил призрак, которого развеял своими руками, и как чертовски иронично: вместо того, чтобы исчезнуть, тот поселился где-то в сумерках на грани сна и яви и продолжал являться к Джону тысячей отголосков. Он слышал его в собственном резко сказанном слове. Ловил его выражение на лице Мади. Видел цвет его радужки в глубине моря. И всего этого было недостаточно. Ему нужно было увидеть Флинта живым. Если Джеймс МакГроу был в состоянии сбросить эту маску, укротить фантом беспощадного капитана и оставить его в прошлом, Джон хотел бы у него научиться. А если нет... Что ж, тогда Томасу понадобится любая помощь в укрощении Флинта, которую он сможет найти, и кто знает легендарного капитана лучше и ближе, чем его легендарный квартирмейстер? Одна только мысль уже щекотала нервы, заставляя сердце биться чаще. И легкость его не покидала, потому что совсем скоро он сможет узнать все наверняка. Впервые за долгие месяцы у него на руках были не просто домыслы и слухи, а настоящий след, ниточка, которая наконец приведет его к Флинту. К настоящему Флинту. В этот раз он так глупо не ошибется. Ненастоящий Флинт — его пернатый аналог — встретил Джона прямо на пороге, едва тот отворил дверь. — Эй, эй, привет, дружище! — со смехом проговорил он, отмахиваясь от разноцветных крыльев. Капитан набросился на него с радостным клекотом, не зная, где бы приземлиться, пока не выбрал наконец для посадки плечо, после чего ласково и почти не больно прихватил за ухо. — Ну-ну, не надо этих нежностей, я же так без ушей останусь. Мади не было, в чем Джон убедился, пройдясь по дому и заглянув на кухню. Стул у окна манил присесть после долгой пешей прогулки, и Джон не стал сопротивляться, упал в него, отставив в сторону костыль. Капитан Флинт тут же вцепился в него когтями, чтобы не упасть, а потом и вовсе перебрался с плеча на подоконник, откуда уставился на Джона блестящими глазами. — Мы скоро найдем твоего тезку, — сообщил ему Джон. — Если научишься к этому времени говорить хоть что-то, кроме «пиастры», обещаю, что возьму тебя с собой. Ему не терпелось поделиться новостью с Мади. И он знал, знал, что как никогда близок к цели, но все равно и сам с трудом верил, что это правда. Возможно, потому что часть его страшилась этой встречи так же, как другая часть ее жаждала. Эмоции переполняли и будоражили его — будто он заново стоял на пороге охоты на Урку. Будто он отправлялся искать затерянный в джунглях клад. Сердце все еще билось слишком часто, и Джон прикрыл глаза, лишь на миг. Именно поэтому он не видел Капитана Флинта, только слышал шелест крыльев и почувствовал, как гладкие перья коснулись ладони. И различил щебет, сложившийся в слова: — Флинт скучал по Сильверу. Первой реакцией Джона было «Черт». Придется исполнять обещание и брать попугая на встречу. И придумать историю позанятнее, чтобы объяснить Флинту... Флинта. Второй был шок, но с ним Джон справился быстро. Распахнув глаза и быстро оглядевшись, чтобы убедиться, что они все еще одни, он наклонился поближе к попугаю и прошептал: — Я тоже, дружище. Я тоже.