О доверии

У Кости в спине полно ножей. Они все разного размера, длины и цвета рукояти, но фирма каждого старательно подписана. Тот тесак для мяса — весточка от отца, более тонкий, похожий на овощной — от матери, единственный, с зазубринами, — принадлежит его первой любви. В особо гадкие из дней он любит перебирать их, с какой-то мазохистской жестокостью заводя руку за спину, чтобы вытащить сталь из плоти. Рана тут же начинает кровоточить, но он не обращает внимания, слишком много воспоминаний связано с его ножами, слишком сильные эмоции просыпаются от касаний. Он осознает необходимость с ними проститься, но всякий раз сам же и возвращает их на прежнее место. Ване он о своем пристрастии к коллекционированию металла в мясе не рассказывает. Мышь в его глазах похож на некогда бывшего у него кролика: точно такой же теплый, приятный и доверчивый, вечно теряющий что-то в квартире, пачкать его чем-то настолько нелепым и грязным совсем не хочется, желается иного: сжать до хруста, устроить голову на плече и подставить остатки спины на растерзание, приноровиться ловить ножи пальцами еще в полете. Но Ваня умный мальчик, за ликом подростка прячется человек с повадками раздолбая и опытом взрослого. — Хочешь рассказать о них? — интересуется он тоном, который заранее настроен на капитуляцию. Они лежат в кровати: Костя чувствует себя уставшим, хотя за день ничего толком не сделал, а Ваня щурится, выглядя таким беззащитным без очков. — Как-нибудь в другой раз, — отвечает он, сглатывая. Хорошо, что Ваня не видел, как изменилось его лицо. Хорошо, что не заметил неуверенность в голосе. — Ладно, — с готовностью соглашается он, заворачиваясь в одеяло и закрывая глаза. Костя вглядывается в него почти до утра, изучает каждую морщинку, позабыв о сне. Проблема в том, что он знает: имя Вани однажды тоже появится на одном из ножей, воткнется в плоть, причиняя боль. Он бы, может, и рад поверить во все эти сказки про любовь, доверие, верность, все это великое и светлое, но какая-то часть его разума, — самая рациональная, не иначе, — останавливает. Ваня — хороший мальчик, который пытается исправить все ошибки в нем, воткнуть, некогда оборванные, кабели в нужные разъемы, но он с замиранием сердца ждет, когда тому все это наскучит и он оставит сначала попытки, а потом и самого Лопатина. В особо плохие дни, он признает, что такой исход не самый худший для них обоих. — Мне жаль, — говорит он наутро, вместо приветствия. Ваня улыбается ему чуть опечалено, но в целом искренне, будто ждал именно чего-то подобного. — Ладно, — говорит он, — Я просто подожду. Костя не выдерживает и горько смеется в бороду. Конечно, он подождет, -день, неделю, год, — а потом ему надоест, и он потребует от Лопатина распахнуть всего себя, обещая уйти в случае отказа, позволить придирчиво изучить каждый орган, передать сведения о каждой обиде, а потом все равно сбежит, оставив в напоминание только нож в спине. — Это займет время, — признает он. Власов наконец-то нащупывает очки и водружает их на нос, всматривается в него как-то особенно внимательно, глубоко. — Очень много времени, — соглашается он. Костя закидывает блинчики с вишней в микроволновку в знак извинения, потому что не чувствовать себя виноватым не получается, а Ваня делает им кофе и ждет-ждет-ждет, а потом дожидается.