Ревность Великого

      Гилберт нарезал уже пятый круг по гостиной, то и дело чихая, и недовольно дулся, чем очень напоминал мокрого Пруберда. Чертова весна с чертовой аллергией. Ещё и Брагинский… Этот чёртов Брагинский! Хотя он сам уже казался Байльшмидту чертом. Причина недовольства прусса, помимо дурацкой сирени, которую Россия догадался посадить под самым окном, крылась в отсутствии Ивана дома уже третий день. Он отправился на конференцию, но слегка… подзадержался.        Пруссия бы, возможно, и не стал заострять на этом внимание, внутренне поволновавшись за «чертового русского», но в этот раз всё было гораздо, гораздо масштабнее. Одно только известие о том, что в этот раз собрание, которое Гилберт гордо именовал «клоунадой», состоится не в каком-нибудь Вашингтоне или Берлине, а в Пекине, привело прусса в неописуемое бешенство. Иван, знающий характер немца лучше, чем свой собственный, предусмотрительно сообщил ему об этом уже из самолёта. Думаю, и так понятно, что телефон Байльшмидт благополучно запустил в стенку, проклиная почему-то именно Яо, хотя и прекрасно понимал, что за место ответственен вовсе не Китай.        Закончив очередной круг по гостиной, Гилберт остановился около висящей на стене фотографии Советского Союза. На фото, помимо всех республик, был слишком уж довольный Китай, обнимающий потерянного Брагинского за руку. Прусс уже по меньшей мере раза три уничтожал эту проклятую фотографию, но она каким-то образом снова появлялась на своём месте, и суеверному Байльшмидту казалось, что Ван с фотографии улыбается с каждым разом всё более ехидно.        Постучав ногтем пару раз по стеклянной рамке, Пруссия резко опустился на диван, забрасывая ногу на ногу и внутренне закипая. Не дай Бог он узнает, что Иван там всё это время с этим… патлатым якшался или, того хуже, спал - на порог не пустит. И, нет, Великий не ревнует, Великий защищает то, что принадлежит ему.       Чисто машинально коснувшись шеи, которую покрывали почти сошедшие засосы, Гилберт неожиданно тяжело вздохнул. У России есть шарф, который скрывает любые метки на Брагинском, и это до невозможности бесило. Он может покрыть всю шею яркими метками, он может расцарапать ему спину, но одежда русского скроет любые следы на теле. Может, поэтому он её и носит? Хотя, если он вдруг решит с кем-то переспать, он ведь разденется и… Байльшмидт резко помотал головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать навязчивые картины, и попытался успокоиться. Но дыхание всё равно резко скакнуло вверх, рождая тихий хрип, когда в коридоре послышался звук ключа и открывающейся двери. - Гилберт, я вернулся. – Донёсся какой-то слишком радостный голос русского, и Пруссия подскочил с дивана, почти выбегая в прихожую. - Где. Ты. Был?! – Пару резкий поворотов – и вот Иван уже прижат к стене и смотрит с огромным вопросом своими фиолетовыми глазами. Прусса трясёт, и он сжимает воротник пальто покрепче, чтобы чёртов русский ничего не заметил. - На собрании, Гил. Я же говорил тебе. - Да. Говорил. – Тихий хрип перешел в полное шипение, и ярко-красные глаза потемнели до цвета хорошего вина. – Говорил, что вернёшься в тот же день, максимум утром следующего. Прошло три дня, Брагинский! Три чёртовых дня! Россия тихо вздохнул и вдруг резко рассмеялся, нежно улыбнувшись и пригладив в конец растрепавшиеся волосы Гилберта. - Я никак не мог улететь, у Яо какие-то проблемы с самолётами были. Я пытался позвонить тебе, но, кажется, у тебя что-то с телефоном. - Уронил неудачно. – Тихо пробурчал порядком подуспокоившийся Байльшмидт, но тут резко распахнул глаза и привстал на носочки, пытаясь разглядеть что-то во взгляде Ивана. – Ты у него ночевал, да?! - Нет, я в гостинице был, около аэропорта. – Брагинский пару раз моргнул и склонил голову набок. – Ты что, ревнуешь? - Больно надо. – Фыркнул Пруссия, и хотел было уже отстраниться, но Россия решил стянуть шарф, и немец с некоторой дрожью осмотрел открывшуюся шею на предмет новых, не его засосов. - Да ни с кем я не был. И, знаешь… Я жутко соскучился. – Наконец очнувшись от действий Гилберта, Иван растянул губы в довольной полуулыбке и прижал резко покрасневшего альбиноса к себе. - Извращенец. – Слишком вяло, чтобы это выглядело правдоподобно, возмущался Байльшмидт, с едва сдерживаемыми стонами подставляя шею под жадные поцелуи и немного изгибаясь в руках русского. – Поцелуй уже нормально. Брагинский, немного ухмыльнувшись, покорно поцеловал губы прусса, почти сразу проникая языком в разомкнутые губы и плавно ведя Гилберта в комнату. Почувствовав мягкий диван под спиной, горячие губы на шее и колено между слегка разведённых ног, Пруссия окончательно забыл и про Китай, и про трёхдневное отсутствие Ивана дома. Но он обязательно обидится и будет дуться, возможно даже больше, чем 20 минут. И будет очень внимательно рассматривать вышедшего из душа Россию, с почти безумным удовлетворением наблюдая за каждой меткой на бледной коже, которые теперь не скроет никакая одежда. Но Гилберт не ревнует, нет. Он просто защищает своё.