от лица фикрайтера

Дребезжа, леска рвется. Здесь не было ничего, что могло бы произойти со мной. Не было ничего, что могло бы быть моим. Я бы не назвал моим ничего, что произошло между нами. Оно было чьим-то. Напечатанным проворной рукой. Клавиша за клавишей, символ за символом. Эти переживания были чьими-то взамен моих собственных. Были о ком-то. И если б пришлось выбирать, сказать, что я больше всего люблю в жизни, что я люблю в этом человеке, во всем том, чем он является… Я бы ответил: — Я люблю переживать каждое мгновение моего ненастоящего переживания, ставшего твоим. Переживания, о котором ты знаешь меньше, чем я, где не ведаешь, к чему приведет каждая твоя мысль, как именно приблизит твой конец. И мало-помалу добавил: — Я люблю тебя таким, каким тебя создал. Люблю настолько, насколько ты можешь ответить мне взаимной любовью. Ответить ровно настолько, насколько я сам задумал это в тебе. В тебе. Прекрасном. Восхитительном. Манящем, словно прохладная постель в жаркий день. Утренняя роса, щекочущая стопы. Я наблюдаю за тем, как с каждым проявившимся на белом полотне словом ты смотришь на меня, улыбаешься. Заигрываешь, может быть. Как глаза сверкают, волосы треплются ветром по ушам. Ты оживаешь все больше, и вот твои губы уже заняты. Ты целуешь кого-то. Именно так, как хотелось бы мне. Именно так, как должен ты. Ты целуешь и в этом движении всё, что ты можешь дать, всё, что ты или я готовы дать. Твое тело осязаемо и одновременно эфемерно. Будто ты невесомый призрак, который при желании тут же обретет физическую плоть. Или растворится, стоит только захотеть. Ты чувствуешь благодаря клокочущей внутри жизни. Ты плачешь тем, что в тебя было вложено. Ты плачешь тогда, когда кто-либо тоже плакал. И нет ничего более предсказуемого и одновременно восхитительно-необратимого в том, как мысли твои уходят, оставляя пустой светлую голову, освобождая в ней место для кого-то другого. Например, для меня. Твои мысли становятся тем, чем предназначены стать: сотней символов на бумаге, парой точек, запятых, восклицательных знаков и вопросов, тучей вопросов. Ты воплотился в меня, я стал тобой, мы навеки неразлучны и заканчиваемся там, где начинается другой. А другой — он берёт свое начало намного выше, он намного лучше, лучше, чем мы оба вместе взятые. Он тот, кто в этом мире настолько же несущественен, как мы с тобой, но все же невообразимо притягательнее того, чем мы могли быть по отдельности. Он появился на стыке двух граней и воплотился в лелеянную нами неизбежность. Он тот, кто со звоном лопнет дребезжащую леску. Мягко погладит по плечу и прошепчет в наши уши: — Спасибо, что я есть. Спасибо, что существует всё это. Спасибо. Я бы хлопнул его по острой коленке, подставленной под мою ладонь. Заулыбался в ответ и сказал: — Что хочешь, милый. Твори, что хочешь. Он бы кивнул с усмешкой. Отдал низкий поклон, нарочито смешно махнув рукой. Развернулся на носках и ушел бы. А я бы описывал это и обливался слезами. Это невыносимо больно, но кто, кроме меня, даст ему заслуженную свободу. Кто, кроме меня, избавит от бремени навеянной чужаками жизни. Он ушел бы с надеждой на возвращение. Крикнул бы беззаботно нечто вроде «Увидимся!». А я писал бы и плакал, потому что плакать нужно. Я писал бы, пустив силу в отказывающиеся двигаться пальцы, наполнив ею вены, стиснув зубы. Я писал бы, зная, что он не вернется.