- Ну, здравствуй... мама...

Прим. автора и соавтора: Постельные сцены, да и всю главу, читать советуем под Adriano Chelentano - Confessa. Когда бредешь по улицам, начинаешь действительно многое понимать. Дело вовсе не в твоих умственных способностях. Просто ничто не помешает мыслям проникать в твою голову. Ни проблемы, ни люди, да и вообще никто не перекрывает тайные входы в твое подсознание. Опутывая тысячами ниточками твою душу, тело, разум... Мысли хаотично двигаются, врезаются, ударяются друг о дружку, вызывая этим нескончаемую мигрень. Она давит на стенки черепа, заполняя твою голову мыслями. Когда их станет слишком много, когда они заполняют все твоё существо – происходит взрыв. Он не достигает сердца или души. Он их оглушает, оставляет пустоту, туманность мыслей и ужасный скользкий, как слизь, осадок в голове. Слизь покрывает глазные яблоки, обволакивает тебя – ты не можешь увидеть окружающее тебя. В это мгновение ты чувствуешь только пустоту и горечь на языке. Как если бы ты принял горькое лекарство – его уже нету, осталась только мерзкая, неотстающая от тебя горечь. Вам знакомо это чувство? Даже если Вы сейчас качаете головой и не понимаете этого, то все равно у Вас было такое. Это просто слизь замазала воспоминание об этом, высохла и крепко склеила их в грязный ком, упрятанный в ваше подсознание. Именно этот ком сейчас разрастался в голове Мисаки с каждой минутой. Почему? Потому что он ушел от Усаги. Это было тяжело, и этот груз давил на плечи, заставлял его мышцы ныть и болеть. Нельзя сказать, что он ничего не чувствовал сейчас. Нет. Просто он чувствовал слишком многое. Не мог ухватится ни за одну скользкую мысль. Чертовски не хотелось бросать его. Ужасно было смотреть в эти глаза. Такие родные, любимые и не менее ненавистные глаза! Если бы он мог разрезать себя, свою душу! Части сразу бы разбежались в разные стороны. Одна, все ещё любящая Акихико, побежала бы, спотыкаясь к нему, уткнулась бы в его волосы и забыла этот кошмар называемый разрывом. Другая легкой походкой, подпрыгивая, ушла бы, полетела к Коу. Прибежала бы и начала скакать вокруг него, играя и резвясь, смеясь и радуясь, что сгорела, разрушена тюрьма тех чувств, разбита любовь. Но нитки крепко держат кожу, стискивают стороны раны крепко, не смотря на инфекцию, и разные части Мисаки рвутся из неё, пинаются и царапают оболочку изнутри, нанося раны и синяки. Но что он мог сказать ему? Сказать, что он не может быть с ним, потому что слишком много воды утекло, и он сам изменился? Сказать, что боится с ним быть? Что боится опять находиться во власти этого невероятного человека? Конечно, нет... смотря в тоскующие по нему глаза, он сказал, что не уйдет. Что будет с ним. И как больно смотреть в его глаза, наполненные счастливой влагой. Так же было больно смотреть на него, засыпающего и незнающего ещё, что проснется он совсем один. Опять. Мисаки понимал его как никто другой. В жизни с Акихико Усами он часто просыпался один. Когда Акихико даже был с ним в одной комнате, тому порой было ужасно тоскливо и одиноко. Чего-то не хватало, того, что жаждет душа. Что звало сердце в груди, разрываясь плачем и криком. Но сейчас он уже подходил к двери своего дома. Это место он и вправду считал домом. Он наткнулся на него случайно, просматривая объявления в интернете. Это его с Идзюином дом. Сейчас его встретят улыбкой и объятьями. Игривым, но нежным поцелуем. И он забудет всю ту боль, окунется в радость, вколет себе в вены смех и веселье, как наркотик. И ему будет действительно хорошо. *** Он же все прекрасно понимал. Он слышал голос, он видел, как побледнело лицо Мисаки, а ещё он увидел, как тот сразу же убежал. Вот и все. Вот так просто и легко. По одному дуновению ветра в сторону Акихико все отношения, что он растил, как заботливая мамаша растит детеныша в своей утробе, те отношения, что были у них с парнем разрушены, сломлены и теперь кровоточат раной под его ребрами. Он не стал бежать за ним. Нет. Мисаки всегда любил гордых – это было понятно сразу. Акихико – его первый мужчина, был гордым, если не сказать горделивым. Сам Коу тоже не отставал. И в самом начале их общения он был гордым, властным и сильным. Мисаки тянулся к таким людям. Да и что он сделает теперь? Зачем бежать? Неизбежное рядом. Помешай он сейчас, это случилось бы потом. Черт... он представлял себе это столько чертовых раз! Конечно, тому ужасно плохо, конечно Мисаки, добрейший в мире парень, сразу простит того и откроет свои душу, что была сломлена и растоптана, свое тело, что было истерзано и убито, и сделает это так неподдельно искренне, как умеет только он. Он посмотрит на него, как и раньше смотрел, он простит, как прощал уже тысячу раз, он опять уйдет к нему. Уйдет, пройдясь по их отношениям и любви Коу. Как если бы это был обычный пол, или песок на пляже... И мангака опять будет страдать, он опять будет один, опять скромно из-за угла украдкой смотреть на него, на предмет своего вожделения, своих мечтаний, своей страсти. Но чуть-чуть, нет, конечно, самую малость! Чуток, чтобы быть не навязчивым. Чтобы не спугнуть. А когда Акихико допустит ошибку, - а он точно знал, что тот сделает её, как и всегда, как и раньше, - Коу ночным вороном прилетит и заберет своего Мисаки. Он снова отогреет его сердце, снова оживит, а потом снова будет страдать. Потому что Мисаки всегда уходит к нему. К этому холодному, злому и ревнивому ребенку... Мисаки, наверное, и впрямь создан для него. Они идеальная пара. Холодный и расчетливый Акихико, который будет нежен только с самым прекрасным существом в мире – с Мисаки. С ярким добрым ребенком, с глазами-изумрудами, со свежестью сосновых лесов и чистотой новорожденного. Убей Мисаки человека, Коу уверен, его бы оправдали. Потому что это Мисаки. И потому что ему можно все. Как же это все больно. Одиночество уже привычно обнимало за плечи, алкоголь, как старый приятель, немедленно был рядом. Было тяжело и гадко. Гадко с того, что он, не последний, о нет, далеко не последний мужчина в мире опять один. Когда Мисаки родился, у него видно на позвонках было выбито пожизненным ярлыком «Собственность Акихико Усами». Парень, наверное, пока не встретил Усами, вообще не жил. Он просто плыл по течению случаев и бытности, пока его не прибило к пляжу. Не к горячему песку и яркому солнцу. Нет. То был пляж с белым холодным рассыпчатым песком, с сизым туманным небом, с холодной морской водой. Жизнь выбросила его к ногам Усами. А тот милостиво подобрал. Коу усмехнулся. Наверное, у того и тогда было лицо, что ему подсунули дешевый пакетик чая, а он ждал дорогой отборный листовой. Но Мисаки же смог. Он приспособился, он вжился, стал ориентироваться на этом острове. Сделал его при помощи старания и трудолюбия пригодным для жизни, уютным и защищенным от хлестких ударов северного беспощадного ветра. Как же это больно, быть опорным пунктом залечивания сердца Мисаки Такахаси. Но рано или поздно тот придет. Придет, потому что не может не придти. Придет, и их отношения расцветут прекрасными и нежными цветками сакуры. Сколько бы его не оставляли одного, он будет ждать. Он будет тут. Всегда. Всегда один, потому что мысль, что Мисаки может вернутся, плотно въелась в его черепную коробку, втерлась под кожу и разнесла себя по венам. А если у него кто-то появиться, то Мисаки не придет, а если Мисаки не придет, то зачем это все?... *** Подходя к подъезду, Мисаки почувствовал какую-то опустошенность и обреченность. Уже темнело, а улицы окутывало тоскливой мерзлотой. Подвыпившие гуляки, сонные собачники с лучшими друзьями человека, редкие дети, которые получат дома по ушам за то, что поздно придут домой. Наверное, они сразу сядут за стол, и мама положит им горячий ужин. Почему-то эта мысль странным гнездышком осела в его голове. Мама. Горький ком сжал горло. Мама. Черт возьми! Это так не во время. Гребанное сиротливое детство, замком спрятано в памяти, и Мисаки так хотел потерять ключик от этого замка! Никогда не вспоминать о том, что брат работает сутками, о том, сколько всего он, Мисаки, потерял. Сколько раз смотрел на чужие игрушки. И не просил их у брата. А так хотелось получить чертову новую игрушку! Но это бы обидело Такахиро. Он бы посмотрел на него грустными измученными глазами, горько, но нежно улыбнулся и сказал бы, что он не может этого сделать. Да. Именно так. И Мисаки никогда не просил у него ничего. Брат его любил. И этого было уже достаточно. Сердце ребенка сжималось, когда других детей звали с площадки домой, когда матери выходили во двор. А еще дома они были не в одиночестве. Чертово детство было грязным и нищим. И детства тоже, по сути, не было, так же как и новых игрушек. Много чего не было. А потом у мальчика, который должен был стать взрослым, но жадно хватался за детство худыми слабыми пальцами, появился Усаги. Он его любил и баловал. Он ему говорил, что любит его. А ещё было много вкусностей и игрушек. Когда бы Мисаки не приходил домой, его всегда обнимали при встрече, целовали и говорили о любви. Его невероятно баловали. И пусть иногда ему запрещали заводить друзей, и пусть иногда было больно, пусть иногда с ним делали то, что забирает его детство, пусть было больно, а любимому брату надо было врать... Зато ему говорили, что любят и баловали. И много обнимали. Очень много. В кроватке раньше было холодно, скрипучий матрац и тонкое одеяло, а теперь у него была мягкая и теплая постель и человек, который даже во сне его обнимал. Все было новое для Мисаки. На что бы он ни показал, ему тут же бы купили. Но что-то его всегда останавливало это сделать. Брат бы не обрадовался такому поведению. Да. Брат. А ещё у Усаги была семья. А ещё у него была... мама. Глаза защипало, а сердце бухнуло куда-то в бок. Зачем он вспоминает об этом? Усаги все же забрал его детство. И ему пришлось повзрослеть. Мужчина, что баловал его и каждый божий день говорил ему о любви, выбил его детство ремнем. Укусами украл, то, что так оберегал мальчик. И тот повзрослел. Сейчас он, наверное, ему не понравился бы. Прокуренный, избитый жизнью, изуродован болью, измазан слезами и горечью потери. Он бы точно не оценил. *** Дверь глухо открылась, замок поддался. Коу мог бы выпить, но не хотел. Нет. Ему нужна ясность ума и трезвый рассудок. Когда он пьяный, он либо веселый, либо слишком грустный. Для первого было неподходящее время, а для второго… Он и так кислый, как лимон в самом соку. Мисаки появился поздно. Он хотел ему позвонить, да и просто узнать, где он, и что с ним. Но не ответь Мисаки на звонок, Коу подумал бы, что тот занят с Акихико. Кровавым треском ревность прошлась по ранам. Занят с этим ублюдком. Ха! Можно подумать они там в нарды играют. Не-е-е-т. Он не дурак. Может только немного, потому что влюбился в Мисаки. В самого прекрасного человека в мире. А влюбляться в хороших людей всегда больно. Последствия таких влюбленностей добром не кончаются. Фантазия мстила. Вырисовывала по телу Мисаки чужие руки. Он, наверное, стонет там, у Акихико. Черт! А если бы Мисаки ответил... Может у него был бы слишком довольный глос, или же он слышал бы смех... голос этого блондинчика-ублюдка. Тогда он точно напился бы. Но вот он – Мисаки – пришел домой. К ним домой. И это уже многое значит. Его походка ленивая, а плечи опущены. В свете окон он выглядит больным. Бледным и больным. Возможно, даже мертвым. Черт, Коу, наверное, был бы некрофилом. Мягкой походкой он подошел к парню. И обнял. Потому что им обоим холодно, потому что им обоим это нужно. По разным причинам. Но какая разница, если тепло мягкой сеточкой проникает под кожу, греет душу, обволакивает сердце. Пахло от Мисаки свежестью ночной улицы. Его кожа была холодной и мягкой. Объятья нежным потоком обрушили на них чувства защищенности. И не так уж и важно, кто они друг другу. Их чувства нельзя было пробить по шкале отношений. Их любовь друг к другу не измерить линейкой, а счастье, когда они вместе, не взвесить весами. Им было весело вместе, и они всегда могли полагаться друг на друга, как лучшие в мире друзья. Они оберегали друг друга, и им было уютно рядом, как самым близким родственникам. Их волной накрывала страсть, когда они занимались любовью, вожделели друг друга, как самые чувственные любовники. Если одного из них спросили бы тогда, кем является человек, обнимающий тебя, никто из них не ответил. Потому что отношения людей нельзя измерить. Они не доказываются теориями, пособий нет, параграфы не написаны. Все люди слишком индивидуальны, невероятно разные, но когда две разные половинки вместе – то никто не в праве говорить, какие у них отношения. Когда приходят любовь и страсть, тебя не спросят, когда тебе удобнее взять эту непосильную, но сладкую ношу. Любовь причиняет боль, порой ломает, а порой, когда за неё борются два горячих, как раскаленное железо, сердца, любовь будет греть душу в стужу, будет оберегать сердце и приносить счастье легкими расписными бабочками в твою жизнь. И ты не сможешь найти учебник «Сто способов любить». Прочитай романчик-другой – твои отношения не станут лучше. Потому что каждый человек чувствует свое – родное, пусть и не всегда лучшее чувство. Отношения хаотичны и беспорядочны. Они будут чтить тебя героем, если их не бросают на самотек, они вознаградят тебя, если ты борешься за них. И Мисаки боролся. О, как он боролся! Цепкими тонкими пальчиками он хватался за кофту мужчину, как тонущий за спасателя. Ему нужен был воздух. Его легкие давно не получали свежей порции спасительного воздуха. Акихико подавлял. Акихико властвовал над ним. И перекрывал горло удушающими поцелуями, сдавливал легкие объятьями, закрывал рот губами, когда тот так отчаянно пытался вздохнуть. Но сейчас кислород взрывной невероятной волной обрушился на Мисаки. Тело дышало, каждая часть теперь ожила, и некогда отмершие клеточки его тельца теперь чувствавали жизнь. Каждая секунда ощущалась хлестким, как ветер, холодным, как метель, бьющим мятой потоком свободы. Сердце радостно подпрыгнуло к горлу и быстро застучало, сметая пыль и паутинки горечи с аорт. Сладкой патокой его душа разливалась по нему, достигая каждого уголка тела и сознания. И тут же взрывалась миллионами искрящих частиц, приятно колющих где-то под сердцем и тут же бегающих по телу миллионами разрядами. Потом общей волной они скатывались к сердцу, вынуждая его сделать сальто, и били живым ключом по венам, и казалось, что каждый сосудик, каждый нерв передает мозгу потоки удовольствия. Хотелось смеяться и плакать. *** Они улыбались друг другу в губы, целовались, ласкали руками, губами, шептали какие-то нежности и смеялись. Легкость опьяняла пузырьками шампанского, радость искрилась в глазах. Горячие мужские руки подхватили парня под попу и приподняли, вынуждая обнять стройный торс ногами. Даже через твердую ткань джинс, чувствовалось, настолько горячие руки были у Коу. Звуки «чмоков» распространялись по комнате и оглушали. Вот он. В твоих руках. Обнимает тебя за плечи, тонкими слабыми ручками, стройными ножками за торс, и он полностью в твоих руках. Хрупкий, манящий и заставляющий все твое естество дрожать в предвкушении чего-то невероятного, захватывающего. Его губы были мягкими, отдавали молоком и медом, а кожа щек соленая. Он плакал. Не важно, почему. Он сделает все, что бы Мисаки больше не плакал. Легкими поцелуями, обводя щеки, скулы, нос, Коу ласкал лицо парня. Захватывал влажные губы в плен, покусывал, играл, гладил... Никогда в своей жизни он не был так ласков. И вот стройное гибкое тело его ангела опустилось на мягкую шуршащую постель, - они не заправили её утром, когда болтали, проснувшись. Мягкая, упругая кожа сияла в свете фонарей, лучи обласкали его кожу, заглянули в игривые глаза, утонули волнами в волосах. Шершавые и грубоватые ладошки мужчины огладили тело, поднимаясь к тонкой шейке, узловатые пальца пробегали по коже, разгоняя мурашки. Соски парня забавно сморщились от холода, губы блестели, щеки пылали, а сердце невыносимо громко стучало о ребра. По нервам разнеслась сладкая истома. Реснички вздрогнули, и кровь теплом полилась по замершим венам. Всхлип. Руки по телу. Нежность в глазах. Сладкий мягкий язык. Скомкать простыни, выгнуться. Вздрогнуть... *** Когда над тобой возвышается такой великолепный мужчина, как Идзюин Коу, ты можешь позволить себе быть таким, каким хочешь. Ты можешь легонько царапнуть сильные широкие плечи, можешь залюбоваться, как играют мышцы пресса под плотной кожей, можешь тонуть пальчиками в черных жестких, как смоль, волосах, можешь лизнуть гордый ровный нос, можешь поцеловать тонкие губы, провести горячим юрким язычком по четкому контуру, а можешь застонать от вида толстого, скользкого и твердого, как камень, члена. Ты можешь все. Потому что он все тебе позволяет. Он смеется с тобой над шутками в твоих любимых мультиках, когда вы завтракаете в кровати, он целует твои руки, просто так, без повода. Просто подойдет и вознесет тебя на небо своим вниманием. Вниманием сильного и красивого мужчины. Это не просто слова. Когда такие мужчины, подходя к тебе, садятся на колени и целуют твои руки – это высшая степень блаженства. Ты покорил Эверест, ты завоевал мир, когда Идзюин Коу целует тебе руки. Он заботливо укрывает тебя одеялом, когда ты во время сна скомкал его к ногам, он готов умереть ради тебя и даже потерпеть, когда ты поешь в душе. А это не просто так. Он даже старается не целовать тебя, когда у него щетинка, потому что не хочет, чтобы тебе было неприятно. А ещё он сейчас не просто так облизывал тебе пальчики на ногах, а потому что невероятно искренен и неутолимо желает тебя. Он не просто так подобрался горячим ртом по твоему бедру к попе. Не просто так ласково закинул твои ноги себе на плечи. И не просто так провел по ним перед этим руками. Просто он желает каждую клеточку твоего тела. Просто он за даже одну ночь с тобой может отдать все, а ты отдаешься ему. Телом, что дрожит от ласк, душой, которая разожглась костром внутри тебя, сердцем, радостно стучащим по ребрам и бьющемся ради этих мгновений, и с пониманием, что этот мужчина делает тебя счастливым. Каждый день, каждую минуту. Горячий язык хозяйничал внутри Мисаки, а Такахаси оставалось только всхлипывать, стонать, выгибаться до хруста позвонков и сладко жмуриться от восторга. Когда между ног стало липко и горячо, Мисаки почувствовал не менее горячую, бархатную головку члена. Та гладила колечко мышц, иногда немножко входила глубже по скользкой кожице и опять гладила с нажимом по входу. Сладко. Жар расползся под кожей и рвался наружу. Глаза заволокло туманной дымкой. Слезы текли по щекам. Самые сладкие слезы, по самых нежных щекам. Розовые пухлые щечки, сияющие, горящие зеленью глазки с мокрыми длинными ресничками, приподнятые, совсем чуток нахмуренные бровки, милый манящий носик и полные чувственные влажные губки. Приоткрыты и стонут. Член вошел мягко. Они оба застыли, забыв, как дышать. Слишком интимно. Именно сейчас. Они открыты и уязвимы. Для мира и друг друга. Ещё минута ожидания. Пульсирующий член внутри Мисаки, сжавшиеся пальчики на плечах и шее Коу. Взрыв. Бам! – разнеслось где-то под ребрами. – Бам! – застучало в венах. И они накинулись друг на друга голодными поцелуями, ласково, нежно, страстно, сильно и невероятно волшебно. Мужчина начал двигать плотными бедрами, парень стал подмахивать в такт. Один механизм, работающий в такт, два сердца горящих для друг друга, и шесть букв, выжженных в глазах обоих – Л.Ю.Б.О.В.Ь. Стоны, всхлипы, нежность, поцелуи и разгоряченные тела двух влюбленных людей. *** Утром, когда Мисаки проснулся от приятной истомы в теле и почти детской радости в сердце, он увидел спящего рядом умиротворенного Коу. Широкая массивная грудь мягко вздымалась, волосы россыпью раскинулись по подушке, а теплая и немного шершавая ладонь с узловатыми пальцами была переплетена с его тонкой и маленькой ручкой.