Может быть

Артур всегда знал, что с Иваном будет непросто. Знал с тех пор, как, прогуливаясь лет в двенадцать по крышам, наткнулся на логово беспризорников и бессовестно его обокрал. От сокровищ – не просто детских, кое-где в грязных простынях нашлись и чёрные жемчужины, и кусочки нефрита – приятно ломило руки. Потом был лёгкий топоток по черепице за спиной – и оглушительно болезненный удар. Драгоценности, выпущенные из ладоней, с глухим перестуком покатились вниз, на спящий город – но, видимо, преследователем двигали больше обида и жажда отмщения, чем желание вернуть украденное. Сказать бы, что бой вышел славный, однако горькая правда в том, что Кёркленд, ещё толком не нюхавший диких улиц тогда, был банально избит не по-детски большими и жилистыми кулачками, а под конец – чуть не свалился с крыши. Слабые руки долго бы не удержали – однако незнакомец благородно выдернул побеждённого противника из пропасти за шкирку и уронил рядом с собой на шершавое, обдирающее руки и локти покрытие. Судорожно хватая ртом воздух, всё ещё не веря в своё спасение, как-то по новому ощущая каждый синяк на теле, Артур тихо выдохнул: - Почему? И тень рядом хрипнула, кажется, не менее напуганная чуть было не случившимся: - Я не убийца, - а потом добавила чуть веселее. – Ты никчёмный, но пытался дать сдачи. Мне понравилось. Отвлекающий разговор подействовал ободряюще и на Кёркленда. Он где-то даже горделиво приподнялся на локтях, силясь разглядеть лицо мальчишки рядом. Вышло плохо. Но большие, блестящие в свете далёких фонарей глаза запомнились отчётливо и надолго. - Я ещё и не так смогу. Если научишь, как правильно. Научишь? – осведомился с подозрением, будто ему только сейчас пришла в голову мысль о том, что ему могут отказать. Это, между тем, было более чем вероятно. Уличные мальчики домашних недолюбливали, и ещё как. - Почему бы и нет? – скучающе пожала плечами тень. Вот. Вот поэтому с Брагинским всегда было и будет сложно. Он – одно сплошное «может быть». Он непредсказуем. И непредсказуемо появляется на кухне Артура после месяцев отсиживания в тени и наблюдения со стороны за тем, как Кёркленд заставляет газеты пестреть всё новыми сплетнями, а важных персон – срываться на крик. Только ради того, чтобы найти его. Его даже не сразу можно заметить здесь, притаившегося в уголке, за столом, практически скрывшегося за горшком с причудливым (и прожорливым, по секрету) цветком. По крайней мере, Артур, у которого перед глазами всё двоится и обрастает чешуёй из-за лихорадки, вздрагивает от неожиданности, когда видит. Иван, как ни в чём не бывало, протягивает ему чашку чая и одну из своих уверенных и неуловимых полуулыбок, как поручень, за который можно ухватиться, чтобы не упасть. Кёркленд с тихим кряхтением примащивается на стул напротив, но к ёмкости с содержимым относится с явным подозрением. Разве что безоар не вытаскивает из одного из бездонных карманов, которые наличествуют даже в пижаме, и не кладёт рядом с собой. Перехватывая настороженный взгляд, Брагинский запускает ещё одну усмешку, будто бумеранг. - Не бойся, не отравлен. Я буду помилосерднее твоих пассий. И, реши я тебя добить, я бы выбрал что-нибудь более интересное для этого. Артур несколько успокаивается и подтягивает чашку ближе. Иван – та ещё тварь, но верить ему можно. Всегда. Особенно когда мутит от жара, и хочется только упасть на холодный каменный пол, вжаться в него всем телом и ждать, пока не найдут и не поднимут. Только вот – некому. Разве что бесчисленным врагам. А Брагинский всякое с земли обычно не поднимает – то ли брезгует, то ли оно, на его взгляд, того не стоит. - Ты знал, что я туда пойду, - констатирует факт, отпивая горячей, но от боли почти что безвкусной жидкости. Тепло снаружи выводит из себя, но внутри – приятно греет. – Знал, что эта девчонка меня траванёт. И даже не попытался остановить, - второй глоток выходит слишком большим. Закашлявшись и вытирая с глаз набежавшие слёзы, Кёркленд хрипло констатирует: - Мудак ты, Брагинский. Иван никак не реагирует на оскорбление. Он и не такое слышал в свой адрес да хоть от того же Артура. Так что это – почти ласково. Скучающе. Проклятая лихорадка виновата в том, что он не может иначе. Недолго молчат. Кёркленд жадно пьёт, утоляя жажду, разыгравшуюся за бессонную ночь. Брагинский задумчиво за ним наблюдает. - Яд был у неё под ногтями, да? – слизывая оставшиеся на верхней губе капли чая – явно с Поверхности, настоящего; стало быть, из личных запасов Ивана – ненавязчиво и заботливо так, что почти оскорбительно. – Еда – банально. Я знал, что она даже не будет пробовать обмануть меня так. Царапины на спине жгутся. Может быть, не столько оттого, что свежие. Артуру стоило бы это предвидеть. И не сказать, чтобы Артур это не предвидел. Но после стольких месяцев разлуки даже рисковые способы привлечь внимание лучше, чем ожидание. - И почему тебя так тянет заглянуть под каждую встречную юбку?.. – задумчиво барабанит Брагинский пальцами по столу. – И, я бы даже сказал, в каждые встречные брюки. Комплекс неполноценности? - Я хотел поцеловать тебя при следующей встрече, - напоминает Кёркленд, как ни в чём не бывало. Лихорадка делает легче тяжелые разговоры. Хвала лихорадке?.. Вероятно, но она может развязать язык и слишком сильно. – Я только казался уверенным в себе, не был. Я записал план на листочек и готов был следовать каждому пункту. Что-то о чувствах и достаточно муторно. Но сначала – поцелуй. Что ты? Ты исчез, на десять лет, как в сказках. А потом объявляешься и удивляешься, что у меня комплекс неполноценности. - Ну так поцелуй меня сейчас, - Иван прекрасно умеет сохранять хладнокровие. Его тон гладок и невозмутим. На лице не дёргается ни один мускул. И лишь пальцы по-прежнему выбивают по столешнице нервную дробь. Мятую и отчётливую, как сердцебиение. - После того, как я залез под одежду каждой из мало-мальски значимых персон в Лондоне? – Артур криво усмехается. – Поздно, наверное. Не находишь? «И в каждой из них я искал тебя». «Заглядывая в глаза и смывая пудру, я надеялся увидеть под тоннами макияжа твоё лицо». «Я думал, ты будешь искать встречи со мной тоже, даже если не желая быть узнанным при этом». «Думал, что значу для тебя большее». - Никогда не поздно, - перестук пальцев по столу сливается в одно со звуком скрипящих по полу ножек стула. Кёркленд не в том настроении, чтобы вести серьёзные разговоры. Особенно на эту тему. Ветер задул свечу, огонь в камине сожрал неотправленные откровения, горечь была закупорена в бутылке из-под виски. Хватит прошлое ворошить. Едва переставляя ноги, Артур ковыляет к лестнице. Заползти на второй этаж – то ещё задание для героев. Кёркленд никогда таким не был. Он падает на первой ступеньке и остаётся лежать. Пол приятно холодный, как ожидалось. И никто не поднимет. …Кроме Брагинского, хватающего под руки и ставящего на нетвёрдые ноги. Кёркленд так и норовит завалиться обратно. Может быть, на него. Но хватка у Ивана твёрдая – не чета дрожащим пальцам избалованного мальчишки. Может быть, потому что пол – не земля. Он ближе к кромке крыши. И совесть не позволяет оставить то, что сам подтолкнул к краю. - Отойди, - отпихивая его от себя, Артур хватается за перила. Слова льются из него неостановимо – вероятно, хоть немногим лучше, чем вчерашний ужин, который мог бы быть им заменой. – Я отирался вокруг этой девицы лишь потому, что она должна была знать что-то о тебе и о балете, который ты ставишь для Императрицы уже в который раз. Я и в гадюшник-то этот забрался только ради того, чтобы тебя найти. Кашель сотрясает до основания его, и лестницу, и весь мир вокруг. И только Брагинский остаётся недвижим. Он молча наблюдает за тем, как Кёркленд ступенька за ступенькой одолевает лестницу. Не герой. Тем более – не герой-любовник. Но жизнь умеет всё повернуть в сторону невероятного и сделать так, чтобы весь мир затмевал один-единственный человек. Артур не просил его приходить (может быть, не словами) и тем более не просил его оставаться – но прекрасно знает, что увидит его рядом с собой, когда проснётся. Знает, что в глубине души будет чертовски этому рад. Ивана Брагинского манит чужая слабость, как акул манит кровь. Может быть, правда, только слабость Артура Кёркленда. Может быть, правда, только этим и остаётся утешаться.