Вечерника в честь окончания учебного года проходит на ура. Музыка настолько громкая, что слышна даже в самых отдаленных уголках кампуса, но это никого не волнует, потому что здесь собрались абсолютно все – даже те задроты, с которыми обычно никто не общался. Все притворяются друзьями, забывая о прошлых ссорах и обидах.
Освальд с усмешкой смотрит на целующихся Барбару и Ли, которые еще совсем недавно ненавидели друг друга и даже подрались из-за Гордона. Год назад он бы тоже сделал все ради него, но сейчас его роль занял кое-кто другой.
К счастью или к сожалению, Освальд не знает, потому что ситуация почти не изменилась, если не стала хуже. Если Джим в большинстве случаев игнорировал его и не показывал никакого шанса на взаимность, то Эд каждый раз
так смотрел на него,
так улыбался и пытался помочь во всем, что Освальд влюблялся в него все больше и больше с каждым мгновением.
Но…
Взгляд случайно цепляется за самое худшее, что вообще можно увидеть здесь. На втором этаже, у лестницы, Эд целуется с Изабеллой, прижимая ее к перилам.
Освальда тут же передергивает, тошнота подкатывает к горлу, грозясь дать лишние поводы для бесконечных шуточек. Хотя в данный момент все настолько пьяны, что вряд ли кто-то это вспомнит. Но он все равно прикрывает рот ладонью и выбегает на задний двор, чтобы вдохнуть свежий воздух и успокоиться.
Возле бассейна стоит ящик с бутылками, и несколько ребят оборачиваются, предлагая выпить, но Освальд отрицательно качает головой в ответ. Он и так достиг своего лимита – восемь пинт пива – после которого тянет творить всякую херню, не хватало его превысить и утопить Изабель в этом самом бассейне.
Освальд встряхивает головой, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей, и от этого действия перед глазами все плывет.
— Блять, — емко выдает он, плюхаясь на газон.
— Вижу, твоя задница привыкла к синякам, — раздается голос откуда-то сверху.
Освальд даже не поднимает взгляд, чтобы узнать, кто это – все и так предельно ясно по голосу. Не ясно только то, зачем он сюда приперся вместо того, чтобы закрыться в одной из спален со своей любимой и предаться постельным утехам. Может быть, свободных комнат не осталось?
— Это ты так пошутил?
— Я просто пытаюсь отгородить тебя от неприятностей, — Эд закатывает глаза, скрещивая руки на груди.
— А где ты был, когда я заканчивал с восьмым фунтом пива? — Освальд поднимается и почти падает, но оказывается вовремя подхваченным Нигмой. — Ах да, сосался со своей Бель.
— Она Изабелла.
— Точно, Изабель.
Освальд слышит раздраженный выдох, видит закатанные глаза, и это доставляет ему несказанное удовольствие – не он один страдает, вот бы еще как-нибудь разобраться с этой…
На пару секунд он реально задумывается о том, чтобы оттолкнуть Эда, найти Изабель и хорошенько ей объяснить, что она для Нигмы абсолютно никто и если ему придется выбирать между ними двумя, то окончательный выбор явно на нее не падет. Потому что она появилась из ниоткуда всего неделю назад, а они дружат уже год.
Единственное, что его останавливает от разборок – мелькающая перед глазами задница Нигмы. Нет, ее созерцание ни на что невозможно променять. Ну, и еще, наверно, преградой является то, что он либо не дойдет до Изабель, либо позорно грохнется прямо около нее.
— Твои брюки такие классные, — пьяно бормочет Освальд куда-то под чужое ухо. — Так идеально все обтягивают. Где их купить?
Эд останавливается и вздыхает, готовясь выдать, несомненно, остроумный – или просто правдивый – ответ, но его перебивают.
— Веселой ночки! — кричит Джером у края бассейна, а потом его сталкивает туда Брюс и громко ржет. Рядом стоит Селина, брезгливо морщась.
Освальд показывает в ту сторону – или не совсем в ту, в любом случае, он уверен, что эта рыжая мразь все поймет – два оттопыренных средних пальца и довольно ухмыляется. Эд никак не реагирует, крепче перехватывает его и продолжает идти.
Освальд искренне ненавидит Джерома и благодарен Брюсу за то, что тот скинул его в бассейн – надежда, что он утопился, будет теплиться в его сердце до последнего. Он знает, что выражение «веселой ночки» вкупе с ехидной улыбочкой несло вполне конкретный подтекст, которого у них с Эдом никогда не будет. Единственная «веселая» ночь, которая у них может быть, это та, где Эд успокаивающе гладит его по спине, пока он блюет над унитазом.
Только Джером имел в виду не это, потому что он знает, что Эд вроде натурал, которому нравится очень определенный тип девушек, а Освальд открытый гей, который почему-то влюблен в своего соседа по комнате. Да это, блять, только тупой не поймет.
И какой абсурд, что этого не замечает один из самых умных людей кампуса.
От этих мыслей вновь начинает мутить, и, стараясь избежать тошноты, Освальд начинает нести откровенный бред про Джерома, про Гордона, про эти джинсы и то, как охуенно в них смотрится…
Стоп.
Его правда ведет. Похоже, в присутствии Эдварда Нигмы планку нужно опускать до пяти, а лучше и четырех пинт.
— А тебе они нравятся? — не выдерживает Освальд, чувствуя, как к горлу все-таки подкатывает тошнота. — Потому что если да, то тебе придется меня отпустить, а то я их заблюю.
Эд вздыхает и все-таки отпускает Освальда, который тут же облокачивается на ближайшую стену: они уже в коридоре общежития и до туалета буквально два шага, однако необходимость проблеваться почти исчезла. На своих двоих Освальд чувствует себя гораздо лучше, разве что ком в горле до сих пор не прошел. Но дело вряд ли в алкоголе.
— Я пойду, а ты можешь возвращаться… где ты там был, я вообще не знаю, я же не ебаный сталкер, чтобы следить за тобой, — говорит он, хлопнув Эда по груди. Ему не хочется говорить
ее имя, потому что он уверен, что тогда просто позорно разревется. Отлично, еще одна стадия на подходе, так что лучше свалить отсюда как можно быстрее, пока пьяный язык и разбитое сердце не начали сотрудничать. — И мне тоже очень нравятся эти брюки, я же уже говорил это, да? Хотя, наверно, да, говорил, а говорил, что ты мне тоже очень нравишься?
Говорил в своей голове, блять, причем пару сотен тысяч раз.
А вот Эду говорить это необязательно, придурок!
— Да, каждый раз, когда я тебе помогал, — спокойно кивает Эд, будто бы не поняв настоящего контекста. Хотя почему будто бы? У него поразительная способность закрывать глаза на то, что по-настоящему важно для Освальда.
— А, ну да, конечно, — Освальд быстро-быстро кивает, хватаясь именно за такой смысл, и тараторит следом, чтобы у Эда не было времени обдумать все это, — учитывая то, что ты помогаешь мне очень часто, я тебя, наверно, задолбал такими признаниями, но ты же знаешь, что я это серьезно, да? Типа ты мне правда нравишься.
Да твою мать!
Значит, сердце все-таки успело договориться с пьяным языком, раз он сейчас несет такую чушь. Вечно его все предают.
— То есть… я хотел сказать как друг, — Освальд от волнения не знает, куда деть руки, и начинает хрустеть пальцами, надеясь так хоть немного отвлечься. Из-за страха и нервов алкоголь почти выветрился из организма. — Ты мне как друг нравишься, ты вообще отличный друг, и я люблю тебя как друга.
— Освальд, — Эд останавливает его пьяный – скорее влюбленный – словесный поток и продолжает, когда удостоверяется, что его слушают: — давай кое-что проясним. Мы друзья.
— Конечно, да, я понимаю, я же сказал…
— И ты мне не нравишься.
Освальду кажется, что весь мир уходит из-под ног – вовсе не из-за алкоголя.
— Я люблю Изабеллу, и вообще мне не нравятся парни.
— Я знаю, да.
— Поэтому и ты мне не нравишься, — звучит контрольный выстрел.
— Я не имел в виду ничего такого, тебе стоит слушать меня внимательнее, — Освальд через силу улыбается и хлопает Эда по плечу, надеясь, что тот не заметит его настоящего состояния. — Я же просто сказал, что у тебя крутые брюки, и ты сам крутой друг. Может, я где-то не так выразился, но я столько выпил, что… Ты понял. Я понял, ты понял, мы друг друга поняли, так что все круто?
Эд кивает, но его подозрительное выражение лица никуда не девается, и Освальд, не желая больше быть подопытной крысой, отходит на пару шагов назад.
— Я тогда пойду, отосплюсь где-нибудь, а ты возвращайся к Изабелле. Удачи с ней и все такое.
— Иза… — на автомате хочет его поправить Эд, но удивленно замирает.
Не дожидаясь ответа, Освальд улыбается напоследок, надеясь, что его улыбка не была слишком отчаянной, и скрывается в смежном коридоре. Эд, конечно же, не останавливает его, не идет следом. Зачем ему странный друг, который, к тому же, безответно в него влюблен? Только идиот выберет второй вариант, а Эд никогда таким не был.
Освальд проходит еще пару коридоров, сворачивает несколько раз, пока не оказывается достаточно далеко от того злополучного места, облокачивается о какую-то дверь и обессилено съезжает на пол, со всего размаху прикладываясь головой о твердую поверхность. Физическая боль ненадолго отвлекает от душевной – но навсегда избавиться от нее поможет разве что только время.
Он, конечно, ни на что не надеялся, но услышать правду все равно больно. Зато больше не нужно тешить себя напрасными ожиданиями, пустых надежд больше нет – есть только огромная дыра в груди и туманное будущее. Освальд не знает, что будет делать – зато точно знает, что не будет: влюбляться – у него еще нет планов на жизнь. Он еще мертв.
— Да и плевать, — шепчет он и закрывает глаза.
***
Открывает он их уже под утро – когда по общежитию начинают слоняться обычные студенты, походящие на зомби, и ворчливая уборщица. Сердце все еще болит – он вообще не уверен, что когда-нибудь оно перестанет так болезненно ныть, если только его не выдрать с корнями.
— Ждешь своего ненаглядного? — из соседней комнаты выглядывает вполне бодрая Ли. — Кстати, не знаешь, что Барбара любит пить по утрам? За исключением воды с аспирином, конечно.
— Милкшейк, но ты вряд ли его приготовишь, — на автомате отвечает Освальд, не задумываясь над ситуацией. — А вообще, лучше просто не уходи из комнаты, иначе она подумает, что ты сбежала. Будет плохо.
Ли задумывается, стуча пальцами по подбородку пару секунд, а потом с очаровательной улыбкой говорит:
— Спасибо, тогда потом свожу ее в кафе, — и, приглядываясь, продолжает, — а ты хреново выглядишь. Может, таблетки какие-нибудь?
— Сомневаюсь, что это поможет.
— Как знаешь, — она пожимает плечами и скрывается за дверью.
А потом до Освальда, наконец, доходит.
Он немедля поднимается, чувствуя головокружение и все тот же ком в горле, и оборачивается – на двери значится номер двенадцать.
Ну конечно.
Куда бы он ни пытался сбежать, что бы он ни делал…
Ему
никогда не избавится от Эда.
Если только не избавиться от всех чувств, чтобы каждое напоминание о нем не вызывало такую острую боль в сердце, будто бы там медленно все разъедает отравленная пуля. По крайней мере, ощущения у него именно такие.
***
Они встречаются ровно через два месяца: в то утро после вечеринки Эд так и не пришел.
Когда Освальд видит его, перед глазами не взрываются красивые фейерверки, в животе не порхают бабочки и сердце не пускается вскачь – он не чувствует удовлетворения от этого, не чувствует недовольства, он не чувствует
ничего. В их первую за долгое время встречу он просто проходит мимо, бросая дружелюбное «привет» с милой улыбкой, оставляя растерянного Эда позади.
Освальд, тем не менее, не может не заметить, что Изабеллы больше нет и после возвращения Эд какой-то отстраненный, смотрит искоса и подолгу задерживает внимательный взгляд, но потом понимает, что это наблюдение из разряда «я недавно видел, как наш препод курил травку прямо в лаборантской» совсем не волнует его.
Теперь ему все равно, и эта мысль также не вызывает никаких эмоций.
