Кровопускание

Не надо злить Дмитрия Ларина. В тихом омуте черти водятся. Не надо раздражать Димочку. Вы же не хотите встретиться с его чертями? Вы ведь не хотите однажды очутиться на месте Юры Хованского? Рыжий уебок чувствует, как сердце заходится воробьем, угодившим в ловушку. Этот тяжелый стук такой громкий, что думать становится совершенно невозможно, кровь стучит в висках, адреналин зашкаливает. Рядом с кадыком застыло острие ножа-бабочки. Ларин смотрит с диким прищуром, но пульс его не поднялся выше нормы, а губ лишь чуть коснулась непонятная улыбка. Дима спокойно дышит, глядя на человека напротив. Юрочка сам виноват. Конечно, сам. Но вам наверное, интересно, как он все же умудрился угодить в такую щепетильную ситуацию? Тогда вернемся в утро этого прекрасного дня, когда Дима собирался на небольшое мероприятие, где имел возможность выступить. Он не особо любит науч-поп, но если представляется возможность, почему бы и нет. Засветиться в таком месте может оказаться полезным, так он думал, когда Ксюша неделю назад сказала о приглашении. Неделя была нервной и безумно короткой. Дима готовился к выступлению, гораздо усерднее, чем, например, к баттлу с Джараховым. Искал материалы, писал, редактировал, репетировал перед зеркалом. Это куда серьезнее и интереснее для него — делиться РЕАЛЬНЫМИ знаниями, нежели «прочитать» кого-то под бит. За всю эту неделю Ларин был занят так сильно, как ему казалось, что на остальное типично не было времени, да и желания тоже. Одного человека это немного раздражало. Хованский терпением никогда не отличался. И когда Ларин стал игнорить его больше обычного, отвечая на сообщения раз в два дня, Юра почувствовал тупую эгоистичную злость. Так бывает, когда на тебя не обращают внимания. Но Ларин этого упорно не замечал. Диме в принципе всегда удавалось игнорировать чужие эмоции, и это бесило окружающих его людей. И Юру, больше, чем могло бы показаться, хотя бы потому что он, умевший дергать нужные ниточки для получения желаемого, не мог уцепиться за что-то и пойти привычным путем. Это бесило и доводило до ненавистной ему беспомощности. Их с Димой отношения были вещью безумно странной. Они падали из крайности в крайность, либо оба чувствовали неебическую связь, подаренную вселенной, либо же осознавали, насколько далеко они друг от друга и что ближе не станут никогда. И в моменты второй крайности Юра и правда не понимал Ларина. Он считал того чсв-мразью, которая на всех смотрит, как на дерьмо, игнорирует из прихоти и далее по списку, Хованский просто не мог уложить в голове, что Диму не трогает эмоциональное состояние других людей, которого зачастую Ларин не чувствовал. И, не отвечая на сообщения, он был уверен, что все нормально. Ведь все бывают заняты, сосредоточены на работе, которую нельзя прерывать. Н е л ь з я. Но вот Юра не понимал, почему сложно ответить на ссаное сообщение. Это странное состояние напряжения тянулось до самого воскресенья. И хотя к тому времени негодование Юры уже улеглось и притихло, он все равно чувствовал раздражение. Они опять друг друга выбесили. Хованский тоже участвует в этом мероприятии, в несколько другом направлении, нежели Дима, но тоже важном. Для него самого, конечно. Предложение поехать вместе было, абсурдным, безусловно, потому что ни один из мужчин не хотел, чтобы их видели вместе. Так уж исторически сложилось, что их вражда была одним из орудий поддержания друг друга. Весьма выгодная и полезная вещь, которую никто не хотел потерять. Но Юра чисто для галочки все-таки предложил Ларину поехать вместе. Кто бы мог подумать, что это безобидное предложение перерастет в срач. Все было как обычно, слегка нервный и равнодушный тон Димы, импульсивность Юры, пара претензий, приправленных напряженностью обоих и вуаля! Прекрасный скандал! Серое солнце, укрытое свинцовым одеялом упорно пряталось в своем убежище. Петербург пел заунывную оду весне, потоки обиженных жизнью людей захлестнули улицы, словно самое страшное половодье. Останки мертвого грязного снега мелькали то там, то тут, добиваемые отвратительной холодной моросью. Не лучшая погода. Не лучшее начало дня. Дима шел рядом с Ксюшей, в его рюкзаке лежала папка с текстом презентации, ноутбук, флешка и термо-кружка горячего мятного чая. Ларин принципиально не пожелал ехать в такси, чем не обрадовал свою спутницу, ведь тащиться к подземке в такую погоду не слишком приятное дело, но она понимала, что когда Дима в таком состоянии, спорить с ним не стоит, хотя бы исходя из чувства самосохранения. Но все же, чего она никогда не понимала и не поймет, так это тяги Ларина к метрополитенам. Тем более, зная о его брезгливости и нелюбви к тактильным контактам. Не поймет и того, что для Димы это, как будто моментальный сброс напряжения, что-то вроде энергетического обмена, когда не отдавая от себя ничего, ты можешь впитать максимум чужого. В некоторые моменты это место спасало Ларина от дикой нехватки энергии. Незнакомые лица, это людское море, которое его захлестывало и заставляло тонуть в себе. Они нырнули в вагон и сидели рядом, Ларин смотрел в сторону, чуть прикрыв глаза. Из метро он вышел более-менее умиротворенным и готовым к тяжелому дню. Несколько сотен метров они шли и даже разговаривали, Ксюша хотела, чтобы обстановка разрядилась, потому что-то дикое давление со стороны злого Ларина было одним из самых неприятных чувств, которые она когда-либо испытывала. Казалось бы, что все постепенно налаживается, но лишь казалось. Когда они пришли, то поспешили узнать, где Дима может подготовиться, при этом девушка, говорящая гримерной, как-то подозрительно нервничала и, создавалось ощущение, словно она чего-то недоговаривала. Хотя гримерная оказалась очень даже просторной и комфортной, Дима разложил ноутбук, папку и флешку. Ксюша говорила по телефону. Вдруг поблизости послышались до боли знакомые голоса. Сердце Ксюши пропустило удар. Дверь распахнулась, а на пороге неожиданно возникли два человека, которых девушка хотела бы видеть рядом в последнюю очередь. НИколай Соболев и Юрий Хованский. — Ребят, вы ничего не путаете? — спрашивает она дружелюбно, испытывая настоящую бурю эмоций. Она так надеется, что они все же потерялись в этом огромном здании! — Эй, Ларин, тебя не учила мамка, что шкуру свою надо на привязи держать? — Они не договорили, и Хованский сейчас взвелся пуще, чем утром, шокируя своим выпадом ни в чем невиновную девушку. — И со старыми друзьями здороваться. Нет? — Дима медленно оторвался от презентации и поднял на них глаза. — Нам сказали, что до начала, мы останемся тут, — произнес Соболев, сложив на груди руки, он улыбается Ксюше, которая уже хочет убежать и больше никогда не возвращаться. — В тесноте, да не в обиде! — пропела девушка и достала телефон, прикладывая его к уху. Она вышла из комнаты изображая очень важный звонок. Предательница. Дима хмыкнул. Первыми с корабля бегут крысы, но на Ксюшу трудно злиться, она же просто не лезет на рожон и хочет избежать неприятностей. Дима для себя решил абстрагироваться от всего. Особенно от мыслей о Хованском. Эти клоуны сейчас на другой стороне гримерной, так что главное дождаться своего выхода или же их. Ларин негромко выдохнул, чуть прикрыв глаза, после чего он достал из кармана своего мокрого пальто наушники и воткнул штекер в ноутбук, заткнув уши. Настроение снова было испорчено, хрупкое спокойствие, которое овладело им буквально пару минут назад уже улетучилось, будто его никогда не было, но музыка, что зазвучала приятно обволакивала, и Ларин ощущал себя в абстракции, глядя в текст, в презентацию, он повторял какие-то затруднительные для него самого моменты, иногда чуть шевеля губами. Конечно, Дима не улавливал разговора рядом, слов Николая, обращенных к нему, не мог уловить момента, когда тот в порыве раздражения приблизился и внезапно для Димы подхватил ноутбук, стоявший на столе перед Дмитрием. Он, даже если бы и успел среагировать, не стал бы дергать дорогую технику из рук Соболева, так что все, что Дима смог сделать — поднять руки вверх, а голову на Колю. Охуевший взгляд Ларина явно стоило усилий, чтобы решиться на это вмешательство в чужое пространство. — Дима, ты вот весь из себя такой интеллигент и интеллектуал, но вот когда с тобой пытаются вести диалог, ведешь себя совершенно некультурно, тебе так не кажется? — эта самая улыбочка. Ровная и белая — идеальная. Этот прищур, самодовольное выражение лица. — Чего же ты молчишь? — и правда, чего это Ларин молчит? Любой на его месте уже давно бы заистерил. И хотя истерика билась в черепной коробке, как мотылек бьется о фонарь, Ларин все еще был в силах ее контролировать и держать себя в руках. Вот только выдавить ничего он не мог, хотя его взгляд сконцентрировал в себе всю ненависть мира, уложенную в одном человеке. — Поставь на место, — проговорил Дима, опустив взгляд на ровную поверхность стола, где были покиданы еще чьи-то вещи, возможно, оставленные кем-то из персонала или еще кем. Среди всего хлама взгляд Димы зацепил нож-бабочка, который был сложен, конечно. — Я говорю непонятно? — спрашивает он, снова подняв глаза на Соболева, тот дернулся, видимо, уже пожалев о своем решении, он хотел было поставить уже ноут на место и отойти от Димы, что было бы лучшим решением, но тут внезапно в спектакль вступил еще один актер. Раздался негромкий смех: — Пиздец ты грозный, — произнес Хованский. — И как с тобой вообще можно общаться? По-нормальному нельзя, наезжать — тоже, — Юра ощущает, что теперь вся ненависть втекает в него. Да, именно ненависть вперемежку с удивлением. — А, Димон? Ларин чувствует, как чуть дернулся уголок его губ. Юра встал и неторопливо приблизился к ним, ноут Димы все еще был в руках Коли, и Юра забрал его к себе, Соболев заулыбался пуще прежнего, ощущая поддержку. — Че это ты так разнервничался из-за простой презы? — спрашивает Хованский. Он мстит. Конечно, он мстит Ларину за всю эту неделю, за пошедший с самого утра по пизде день. Юра даже не представляет степень опасности, которая нависает над ним и Николаем прямо сейчас. Еще пара сальных шуточек, которые тянулись целую, кажется, вечность, пока Юра не увидел краем глаза, как короткий ноготь одного из пальцев Ларина скребет гладкую рукоять ножа. -…Да похуй, — неожиданно Хованский прерывает «прожарку» в режиме реального времени. — Пять минут! Коля! — к ним зашла приятная девушка с планшетом в руках, и Хованский толкает мужчину к дверям. — Пошли, не барское это дело с чушками всякими пиздеть, — произносит он и оборачивается напоследок, видя, как Дима сжал нож ладонью, глядя куда-то в стол. Юра лишь улыбнулся и хлопнул дверью, Дима же легким движением освободил лезвие, глядя на него. Соболев поступил грубо. Подобную грубость нельзя прощать.

***

Подумать о том, правильно ли он поступил, поддержав Соболева, Юра решился не сразу, лишь смотря на Колю на сцене. Там, в гримерке, в тот момент Дима к ним мало того, что не лез, так и НИколай просто хотел выебнуться. Не слишком хорошо вышло. Хованский ощутил состояние, в котором он оставил Ларина, но оправдывал себя тем, что это месть. Раз Ларин одиночка, пусть и дальше выебывается. Один. «Бля, что за детсад,» — Юра трет переносицу, остановившись у двери в их гримерную. Недолго подумав мужчина пришел к решению поступить по-взрослому и извиниться за наезд. Хотя, это будет трудно, с тупой ссорой пора завязывать. Соболев уже выступил и петушится перед фэнами, а Диме на сцену еще не скоро, сам же Юра был где-то между ними. Как и всегда. Ирония? Он усмехнулся, толкнул дверь ладонью. Ноут Димы стоит, а самого Ларина на прежнем месте нет, Юра косит в угол слева от себя, закрывает дверь. Делает пару шагов вперед и внезапно он чувствует, как его сердце пропустило удар, а к шее сзади прижалось что-то холодное и плоское, оно мягко очертило контур позвоночника, но стоило Юре предпринять попытку повернуть голову, как плоское и холодное превратилось в тонкое и острое. Хованский был в ахуе, мягко говоря. Он знал, что порой Ларин импульсивен, но что тот схватится за нож… А если не Ларин? Но этот страх разлился по телу липкой холодной жижей, но развеялся довольно быстро, когда лезвие едва ощутимо обвело полумесяц вокруг бледной горячей шеи и замерло на кадыке, тонкая розоватая полосочка незамедлительно появилась на месте соприкосновения стали и кожи, Юра устремил глаза в темный взгляд Димы. Словно по инерции Хованский занервничал. Осознание того, что Ларин абсолютно спокоен сильно давило на его нервы. — Какого хуя, Ларин, ты че творишь?! Бля совсем еба… — Юра попытался пойти привычным путем, начать орать и брыкаться, но даже договорить ему не дали. Одно четкое движение и лезвие ножа бабочки оказалось в его рту. Уголок диминых губ чуть дернулся, Ларин улыбнулся. Хотя это больше походило на недооскал. Вот мы и дошли до момента, с которого все началось. Вот так Хованский и оказался в столь щепетильной ситуации, встречаясь лицом к лицу с ларинскими чертями. — Возможно, — с толикой яда произнес он, глядя в глаза Хованского, лезвие широкой стороной легло на язык Юры и тупой уперлось во внутреннюю сторону щеки. — А что ты так из-за простого ножа разнервничался? — копируя недавнюю интонацию Хованского, интересуется Дима. — Как думаешь, если вспороть тебе глотку, ты сможешь так же визжать на своих стримах? — Ларин приподнял бровь. Как говорилось ранее, его пульс в этот момент не поднялся выше нормы. Ларин хладнокровен и несколько движений могут оставить Хованского без языка. Он чувствует себя псиной, загнанной в угол более сильным хищником и понимает, что если сейчас продолжить рыпаться, то шансы сдохнуть чуть увеличиваются. Юра ощущает прилив адреналина, ощущает это пьянящее чувство опасности и неожиданно для него самого за этим коктейлем эмоций следует эйфория. — Может ответишь? Разговор с предметом во рту неплохо помогает с произношением, — продолжает гнуть свою линию Дима. Диалог — вот единственная вещь, которая может помочь выйти из этой ситуации. — Я всегда знал, что ты психопат, — негромко произносит Юра, ощущая, как его язык касается заточенной стали, но не чувствуя боли. — Тебе ведь нравится держать в руках чужую жизнь, правда? — Хованский чуть прищурил глаза. Лампочка в комнате пару раз мигнула и замерла в предсмертном коричневато-желтом свете, комната теперь была погружена в мягкий полумрак. — Просто ты оказался не в том месте не в то время, — Дима склонил голову, наблюдая, как кожа нижней губы плавно разъезжается от неосторожного движения Юры. Иногда Хованский кажется ему таким отвратительным и уродливым, похожим на свинью, но не сейчас. Именно в эту секунду редкий момент, когда Ларин испытывает что-то сродни восхищению, когда взгляд мужчины напротив подернут, но не дымкой алкоголя, когда они смотрят друг другу в глаза, а неебическая связь, подаренная вселенной, о которой говорилось выше сильна, как никогда. Крупные капли красной грязи медленно стекают по губам Хованского на его подбородок. — Соболев? Что не делается — то к лучшему, хотя бы не придется носить тебе передачки, — кажется, за каждое слово Хованский платит кровью. Несколько капель уже упали на черную шерстяную ткань свитера. Мужчина посекундно сглатывает слюну, чувствую соленый металлический привкус. Это было весьма забавное замечание, и Дима издал смешок. И вот тот момент, которого так добивался Юра. Нажим на нож чуть ослаб, Хованский сжал лезвие зубами с такой силой, что через несколько секунд ощутил, как челюсть сводит и отдает острой болью в один из зубов. Юра со всей дури ударяет Ларина по запястью, тянет на себя нож. Расстояние меж ними два шага. Рот Хованского кровоточит, Дима прижал запястье к груди. Взгляд. Нож полетел на пол, ударился о плитку со звоном. Еще один взгляд. Рывок. К ножу. Перехват. -Пусти блять, — Ларин захвачен в кольцо рук. Ларин чувствует тяжелый запах крови изо рта Юры. Ларин думает, что должен испытывать отвращение. Ларин злится. Он в ярости. — Тихо, — Хованский сипит, вот здесь настало время применить превосходство в весе. Юра не позволяет Диме вырваться, хотя тот вполне серьезно старается это сделать, но Хованский давит, утягивает его вниз, придавив к полу. Два дыхания летают по комнате. Лампочка снова моргнула пару раз, но не умерла. Хованский сглотнул горький ком, что теплился в горле, снова ощутил отвратительный вкус собственной крови. Несколько капель упало на пол напротив его лица. Мужчина поднимает голову, смотрит на Диму, все еще спокойного. Сукин сын. Его взгляд не выражал ничего. Это завораживало. Темные при таком освещении, бездонные глаза, как у акулы, почуявшей кровь. Это были глаза монстра. Потрясающе. Еще одна темная капля сорвалась с подбородка Юры. Упала на щеку Димы. Он вздрогнул. Тяжелые веки скрыли обе радужки, оставляя тонкую полоску белков. Какой ебанизм. Их ебанизм. Вот оно, то, чем были пропитаны их отношения с самого начала. Это тонкое, неуловимое безумие, опасность и ненависть. Поцелуй. Горький. Соленый. Стальной. С привкусом примирения. Еще немного и отглаженный белый воротник ларинской рубашки будет испачкан. Что же ты тогда будешь делать, Дима? Ведь сменной нет, а тебе еще выходить на сцену! Похуй. Странно. Остервенение. Пальцы в волосах. Жесткие кудри. Бесят. Дима стискивает их сжимает так, что костяшки пальцев чуть белеют, ощущает укус в губу. Сильный. Ларин сильно дергает вверх, другой рукой старается оттолкнуть от себя Хованского, который впился в него и сжимал зубы, пока не прокусил губу Диме. Боль. Сердце заходится. Кровь пульсирует в висках. Месть не всегда сладка. Они снова смотрят друг на друга, теперь губа Димы тоже болит, пульсирует. Их лица в крови. — Урод, — шипит Ларин. Юра резко отстранился, неуклюже встал и подал ему руку. Дима, полежав еще пару секунд, ухватился за нее и поднялся, они пошли к косметическому столику, где стояла коробка влажных салфеток. Теперь Хованский мог во всей мере ощутить, как болит язык, щеки и нижняя губа. Они не произносят больше ни слова. Дима присел на край стола, зажимая салфеткой нижнюю губу, исподлобья глядя на Хованского, что устроился на стуле, тоже прижав несколько салфеток ко рту. Все горело. Ручка двери задергалась. Оба резко перевели взгляды в ту сторону. Хорошо, что дверь оказалась захлопнута прямо за спиной Юры еще в самом начале. Голоса Ксюши и Соболева переплелись. Дима приложил указательный палец к губам, смотря в сторону источника звука. Это выглядело забавно. Юра едва удержался, чтобы не прыснуть от смеха. С Димой не соскучишься. Голоса исчезли. Юра не знает, пропустил ли он свою очередь или Соболев просто забыл что-то в гримерной. Скоро придет кто-то, кто обязательно откроет дверь снаружи, поэтому им обоим стоит покинуть место преступления, придумать оправдания и все в этом роде. — Мы еще встретимся сегодня, — сказал Хованский, зажимая рот. Больно. Кровь не думает останавливаться. Очередная игра в гляделки. Дима первым отвел взгляд, он посмотрел на красное пятно на салфетке, чуть задумался. — Адрес ты знаешь.