Минус и плюс

      Смешная кружка с кумамоном (любимая кружка, вообще-то) оказывается в самом эпицентре их сегодняшней ссоры, от чего страдает, наверное, больше всех, потому что ручкой оказывается в маленьких пальцах и летит в темноволосую голову старшего, который умудряется увернуться в самый последний момент. Острые осколки разбившейся посудины с громким звоном валятся на пол, а в стене остаётся вмятина размером с чей-то кулак. Чёртовы картонные дома.       Чимин знает, что ему не простят этого. Кружка кумамона — одна из самых дорогих и важных вещей для Мина, но их отношения — и так натянутая струна, которая может порваться даже в любую секунду, лопнуть оглушающе и ничего после себя не оставить.       Это была последняя капля. Не кружка Юнги, которую теперь только в помойку, скорее отношение Юнги к Чимину — как к ребенку, неопытному и глупому (читай «катастрофически тупому ничтожеству, которое даже не умеет чай себе заваривать»). Юнги не говорил так, но каждая фраза, брошенная в него раздраженным тоном, отзывалась в душе именно так.       Юнги смотрит на него, как на душевнобольного, кривит свои прекрасные губы, руки в кулаки крепче сжимает и желваки на его шее выглядят устрашающе, словно вот-вот лопнут. Как и сам Юнги, а точнее его лояльное отношение и терпение в целом. Чимин по-мазохистски хочет, чтобы он перестал смотреть на него так, словно он ребенок, у которого просто очередная истерика, перестал держать себя в руках и, наконец-то, вмазал ему хорошенько, чтобы с кровью из десен и с последующими синяками. Чтобы Чимину было действительно больно, чтобы он мог почувствовать всю злость, присутствующую в душе Мина.       Потому что это было бы единственным, что он чувствует от него.       Все, что Чимин чувствовал от Юнги за долгие полгода отношений — неприязнь. Какой нормальный влюбленный парень будет высказывать, чтобы ты перестал пускать пузыри в стакане через трубочку? Кто станет говорить, что ему стыдно стоять рядом, когда парень искрится радостью из-за только что купленного плюшевого хомячка-брелочка на рюкзак? Юнги как будто завел себе младшего братика, которого все время отпихивает от себя и кривится раздраженно, когда тот лезет обниматься.       Чимин ненамного младше Мина, всего на четыре года, но отношение старшего к нему такое, словно Чимину — пять, а не двадцать, а Юнги — трудный подросток, которого заставляют сидеть с чьим-то сопливым отпрыском.       Чимина такое отношение расстраивало, но он вдруг понял, что это должно было его злить. Это было бы правильно. День ото дня он честно пытался доказать Мину, что давно уже не ребенок, что может быть серьезным мужчиной, который даже играя носом на флейте сможет мыслить здраво. Просто у Чимина характер такой — веселый, непринужденный, с легкой чудаковатостью. В его жизни не было места скуке и тлену, его стакан всегда был наполовину полон, в то время как Юнги предпочитал ворчать, как старый дед, возиться со своим древнейший другом — мотоциклом, а стакан его был не то, что бы пуст, но наполнен виски. Они такие разные, как огонь и вода, и вода при их раскладе — Юнги. Тушит огонь юности в Чимина, опускает на дно небрежно брошенными замечаниями и упреками, а потом еще удивляется, почему это Чимин ему в чай вместо сахара соли сыплет пять ложек и молоко, такое ненавистное Мином, льет больше, чем кипятку. Чимин не мстителен, но все же. Да, ребячество, но это не повод ставить его ниже себя.       Сегодняшняя их ссора чуть более обширная и глобальная, на полу не только многострадальная кружка, но и половина фарфорового сервиза, подаренного матерью Чимина. Как бы жалко ему не было любимые тарелки с гиацинтами, красивые и блестящие, Чимин в порыве ярости совершенно не соображал, что у него в руках и куда это летит. Юнги выбесил его одним простым: «хватит вести себя как ребенок», когда Чимин пританцовывал во время готовки любимых Мином блинчиков. Сейчас сковорода с лакомством дымится в раковине, подгорелые и неровные куски теста плавают в воде вместе с масляными пузырями на поверхности. Все игривое и довольное настроение Пака кануло в небытие, и руки его сейчас трясутся от злости. Он слышит это «как ребенок» буквально каждые пять минут, но всему есть предел, верно? Его пиком стал тот момент, когда Юнги недовольно цокнул и закатил глаза на игриво высунутый кончик языка Чимина. Они оба не знали, что это так выбесит Чимина, а испачканная в масле лопатка полетит в голову Юнги, больно ударяя затылок старшего и пачкая только что вымытые волосы.       — Ты что, ополоумел? — взвился Мин, поднимая с пола лопатку и сжимая так, что она вот-вот начнет плавиться в горячих ладонях.       Чимин мог бы списать свой поступок на ребячество, как обычно он делает, когда шлёпает Мина полотенцем по заднице после душа, но ведь в нём нет ни капельки несерьёзности. Ему сложно дышать от злости, а слезы обиды вот-вот прорвут плотину. Юнги, кажется, тоже начинает закипать, Чимин следит за тем, как ноздри его с каждым разом все больше раскрываются, как у быка, и его это все настолько бесит, что первая попавшаяся тарелка — недавно купленная, с апельсинами на внутренней стороне, — летит на пол и звонко разваливается на острые черепки.       Глаза Мина похожи на две орбиты, потому что Чимин, его маленький и кроткий Чимин, даже из-за сломанного карандаша серьезно расстраивался, а тут аж целая тарелка. Юнги в ступоре, а Чимин в бешенстве.       — Сколько можно? — он старается говорить спокойно, но голос его предательски дрожит (от злости, или подступающей панической атаки — Чимин уже и сам запутался). — Сколько можно недооценивать меня и одергивать? Почему ты вечно жалуешься на меня, бесишься, цокаешь, в конце концов?! Я с ворчливым дедом живу, или как? Я в твоем присутствии должен с каменным ебалом ходить, ты этого хочешь?!       — Не выражайся, — Юнги скрещивает руки на груди осматривая парня так, словно первый раз его видит. Напряжённо о чем-то думает. Чимин надеется, что он хотя бы сейчас поймет хоть что-то. — Я не одергиваю тебя, просто мне нужен парень, а не ребенок. Даже в сексе ты умудряешься чудить. Нельзя быть хотя бы капельку серьезным? Если тебе кажется, что ты живешь с дедом, то я — с дитятком. А я детей не люблю, ты это знаешь.       Чимин прикусывает губу, которая трясется. Он, молча, открывает шкафы и швыряет на пол тарелки, одну за другой, словно это поможет ему справиться с подступающей истерикой. Звон бьющейся керамики успокаивает его совсем немного, но и этого хватает. До него начинает доходить, почему в фильмах женщины при ссоре первым делом херачат все, что может звенеть и биться. Он представляет на месте каждой из тарелок лицо Мина, и злорадствует страшно, когда они разлетаются в разные стороны.       Юнги руки перед собой выставляет, защищаясь от мелких осколков, летящих во все стороны, и смотрит шокировано. Чимин, кажется, еще никогда не видел в его глазах столько недоумения и чего-то такого, что не поддается объяснению. Сколько бы он не старался, понять Чимин не смог.       Только когда руки устали замахиваться, а в шкафу осталось всего три целые тарелки, Чимин, наконец, затих, устремляя свой взгляд на Юнги, усталый и жалобный, как у котенка. Пальцы подрагивают от желания либо прикоснуться к перепуганному лицу старшего, либо сомкнуться вокруг тонкой, лебединой шеи, чтобы задушить его к чертям собачьим. Чимин, честное слово, совсем не может определиться. Когда парень подает голос, он кажется ему совершенно чужим, сиплым и тонким, а горло начинает саднить из-за судороги.       — Может, ты не только детей не любишь?       Юнги мнется. И Чимина это до чертиков пугает. До слез и соплей, до желания объесться сладким так, чтобы впасть в сахарную кому и больше не проснуться. Молчание и тишина, нарушаемая лишь капающей из крана воды, затягивается, убивает нервные клетки Пака, от чего даже глаз дергается, хоть и почти незаметно.       — Чего молчишь? Сложно признаться? — Чимин на грани, он уже чувствует, как трещины покрывают его плотину, через которые сочатся маленькие, соленые капли. — Ну давай, скажи это и хватит мучить нас обоих.       — Я не уверен, — Юнги отводит взгляд. Его тоже расстраивает эта ситуация, но, кажется, он все еще не осознает ее глобального масштаба. Чимин чувствует, как по щеке скатывается капля, затекая в уголок губ, когда Мин, откашлявшись, поизносит: — Я не уверен, что люблю тебя.       В ушах у Пака звенит. Мир вокруг сжимается и взрывается, выбивая почву из-под ног. Но он не падает: стоит себе и шарит рукой по столу, дрожащими пальцами сжимая первое, что попадается. Черно-красная кумамоновая кружка, которая позже оставляет небольшую вмятину не только в стене, но и в груди у Чимина. Юнги на него зол, а Чимину противно, потому что этого человека больше заботит какая-то там кружка, купленная на распродаже в Икее, чем разбившийся об его признание Чимин. Он видит, с какой заботой и горечью в выражении лица Мин собирает ее осколки, и хочется вдавить его лицом в них, чтобы они располосовали бледную кожу, оставляя после глубокие шрамы. От своих мыслей его начинает тошнить.       Чимин переступает через гору осколков, совсем не чувствуя, как они впиваются в нежную кожу, и не видит кровавых разводов на нежно-ореховом паркете. Он сейчас зациклен совсем не на физической боли, а на душевной пустоте и голосе Мина из кухни, который ворчит и причитает о том, какой срач здесь, видите ли, младший развел.       Он уже мысленно прикидывает, где может лежать его дорожный чемодан и сколько шмоток в него может влезть. А еще думает, как деликатнее попросить своего двоюродного брата Сокджина о временном ночлеге, так, чтобы не смещать их с Намджуном и не мешать жить.       Чимина никто не останавливает.

***

      Юнги всегда был ворчлив. С самого детства, ворчал как заведенный, что бесило окружающих его одногодок. Мин таким родился, а не стал.       И угораздило же его завести отношения именно с тем, кто на ворчания отвечает только ребячливые «бу-бу-бу». Юнги всю жизнь ненавидел несерьезность, в природе его заложено это, и все тут. А тут Чимин, такой неправильный для него и такой красивый.       Они познакомились весьма банально, в супермаркете. Мин забыл наушники дома и невольно подслушивал разговоры, а Чимин страстно возжелал тот йогурт, что стоял на самой верхней полке в холодильнике. Пак, в силу своего небольшого роста, даже в прыжке не мог дотянуться, рядом с младшим - его брат, который был непреклонен и категорически отказался не только доставать его, но и в принципе покупать. Химикаты, сроки годности, все дела. Чимин бубнил, дёргал Джина за рукав розовой толстовки, а Юнги подумал только, что этот ребенок весьма вредный, и лет ему, ну максимум тринадцать. Видел он его только со спины, с натянутым на голову капюшоном, а высокий и писклявый тембр голоса только закрепил образ школьника, который только-только окончил младшую школу.       — Почему бы тебе самому не купить себе этот йогурт? — спрашивает Мин, когда Джин отходит от брата на приличное расстояние, чтобы выбрать замороженные овощи.       Он сам от себя этого не ожидает, точно так же, как и Чимин, который дёргается всем телом и на носочках разворачивается так резко, что с лёгкостью бы свалился прямо в холодильник, на свои злосчастные йогурты. Свалился бы, если бы не отменная реакция Мина и крепкая рука, обвившая талию в красной худи. Чимин на лицо не был так мал, но и девятнадцати Юнги ему точно не дал бы. У Чимина были почти незаметно подведенные, выразительные глаза с припухшими веками и персиковые пухлые губы. Волосы каштановые и мягкие на вид, вились на концах. Юнги непроизвольно наклонился к нему слишком близко, чтобы почувствовать его сбившееся дыхание на своем лице.       Чимин тогда засиял перед Юнги пухлыми, алеющими щеками. Попытался взгляд спрятать за челкой, и в руках задрожал, когда Юнги поднял его голову лёгким движением руки, придерживая подборок. Мин посмотрел с легкой ухмылкой и пальцем провел по щеке, смахивая опавшую ресничку.       — Я куплю для тебя все йогурты из этого магазина, — хмыкнул Мин, поглаживая большим пальцем щеку, розовую и горячую. Чимин его джинсовку рефлекторно сжал в маленьким пальцах и потянул на себя, не осознавая этого.       — Обещаешь? — Чимин был игрив и смущён, смотрел блестящими глазами и улыбался слегка кособоко.       Юнги написал ему ручкой на запястье свой номер телефона и прошептал в самое ухо позвони, сливаясь с толпой покупателей. Он всегда испытывал слабость ко всему красивому, а Чимин именно такой: красивый, изящный, как фарфоровая статуэтка, и милый. Он начал нервничать из-за его возраста только когда услышал голос из динамика своего мобильника, и выдохнул облегченно, когда тот, смеясь, выложил всю информацию о себе, как на духу.       Их отношения развивались с катастрофической скоростью: первое свидание после первого же телефонного разговора, первый поцелуй спустя пару часов и Чимин, голый в его кровати, с красными губами и блестящими глазами ночью. Через неделю Чимин перестает платить аренду за квартиру, в которой живет, и переезжает к Мину, обустраивая всё под себя. Переставляет мебель в гостиной, стелет свое постельное и занимает своими шмотками больше семидесяти процентов места в шкафу. Юнги почему-то это терпит… первые два месяца. После чего начинает замечать в поведении Пака слишком много того, что ему в людях не нравится. Он поет детские песни в туалете и душе, танцует во время уборки, слишком громко и много разговаривает по телефону с друзьями и плескается в Мина водой, когда моет посуду. Все это Юнги не любит, ненавидит даже. Ему нравится тишина в собственной квартире, иногда разбавленная тихими битами, доносящимися из колонок. Он не любит, когда в него брызгаются, не любит, когда тянут в хаотичные танцы посреди комнаты, и не любит, когда на него закидывают ноги во сне, потому что чертовски душно. А Чимин — липучка, жмется тесно во сне и дышит горячо в ключицы, не давая Юнги пошевелиться и заснуть нормально.       Он высказывает ему о его ребячливости, потому что хочет от него хоть немного серьезности. Не глупых разговоров о мультиках Диснея перед сном, а что-то более серьезное, реалистичное. Чимин разве что сказку на ночь не просит рассказать, хоть и порывался пару раз, осекаясь на серьезном, хмуром взгляде.       Мина угораздило подцепить парня, который разговаривает с его членом, как с отдельным человеком, а не частью Мина. Который тащит в дом все блохастое и плешивое, тратит на это кучу бабок и отпускает их на вольные хлеба (!). Который, порезав палец, может охать и ахать полчаса, заставляя Юнги зацеловывать микроскопическую ранку, после чего заклеивает ее розовыми пластырями с принцессками.       Сегодняшняя ссора… это было неожиданно. Юнги сделал Чимину замечание только потому, что тот топал громко, а у него голова болела как-то уж слишком сильно. И лопатка, прилетевшая ему точно в затылок, головной боли не способствовала. Его просто выбило из колеи. Чимин выглядел устрашающе, при этом сохраняя свою детскую милость. Это было бы смешным, если не было бы таким непривычным.       Летящие на пол тарелки заставляют его паниковать, злое лицо Чимина — недоумевать, а последняя фраза Пака вгоняет его в долгие раздумья.       — Может, ты не только детей не любишь?       Юнги мог бы не заморачиваться, переступить опасную гору осколков и прижать Чимина к себе, утыкая его носом в изгибы собственной шеи, шептать на ухо, что он маленький глупенький малыш, а после напоить его ромашковым чаем для пущего эффекта. Но он молчит и ведет монолог со своим внутренним «Я», составляя список «За что я люблю Пак Чимина». В голову идут только те качества, которые он в нем ненавидит. И говорит он поэтому то, что не хочет, но и ничего другого в голову прямо сейчас не идет.       — Я не уверен.       Юнги не дышит, потому что видит слезы. Чимин никогда не плачет. Он может канючить, скулить, обижаться и сильно расстраиваться, при этом даже слезинки не проронив. Юнги не привык, Юнги страшно и вдруг так сильно хочется успокоить Пака, стереть с лица его слезы и повторять без конца сопливо-розовое люблю. Но в его голову летит кружка, а Чимин по лицу размазывает крупные капли. Юнги любил эту кружку потому, что ее купил ему Чимин, а не потому, что на ней нарисован его любимый персонаж детства.       Юнги делает неправильный выбор, совершает ошибку за ошибкой, кидаясь собирать осколки, а не к своему парню.       Чимин просто уходит, оставляя после себя кровавые следы на полу и пугающую пустоту. Юнги выпадает из реальности, пытаясь переосмыслить ситуацию, и возвращается обратно только когда по квартире разносится оглушающий хлопок входной двери.       Юнги не идет за Чимином только потому, что не знает, что ему сказать. Но без него квартира погружается во мрак и отчаяние, как и сам ее хозяин.

***

      Джин насильно впихивает в дрожащие пальцы горячую кружку с ароматным какао, смотрит обеспокоенно и садится рядом, укладывая руку на поникшие, вздрагивающие плечи. Чимина прорывает вновь и вновь. Он ставит кружку на стол и кидается брату на грудь, впиваясь в его домашнюю футболку пальцами и плачет. Долго, надрывно. Глаза неприятно щиплет, лицо обжигает, но Чимин не перестает заливать лицо и футболку слезами. Джин гладит его по волосам и причитает, какой этот Юнги негодяй, сволочь, и не знает он, что потерял, что Чимина доводит до еще большей истерики.       Он Юнги любит. Сильно, отчаянно, по-настоящему. Он для Чимина как глоток свежего воздуха, как что-то незаменимое и очень нужное. Ему уже не хватает Мина, хоть и прошло каких-то два часа, тело ломит и хочется начать просматривать его фотографии на телефоне.       Но они расстались, вроде как. Попробуй тут сохрани отношения, когда тебе говорят о неуверенности в своих чувствах. Кажется, они не просто поссорились, как два вспыльчивых кретина, которые уже через пару дней будут сидеть в обнимку и плакаться друг другу, как им было плохо. А именно расстались, с полным прекращением общения и удалением номеров телефонов. И Чимин, как приличная пассия, по закону жанра должен начать сжигать, рвать и выбрасывать все вещи, которые хотя бы мало-мальски могут напоминать ему о Юнги.       Чимин лучше прижмет к груди ту майку, отнятую у Юнги, и будет вдыхать запах его тела и легкого парфюма, чем изрежет ее на лоскутки и будет подвязывать ими хризантемы Кима. Пак немного мазохист, идиот и романтик, ему важно все, что хотя бы капельку может связывать его с тем, кому принадлежит его растоптанное сердце.       Чимин пьет остывающий какао, продолжая ронять в него соленые капли, размазывает сопли по лицу и думает о том, как его, все-таки, угораздило. Юнги вовсе не его тип: низкорослый, едва ли выше его самого, хилый и бледный, как труп, дымит, как паровоз и жить не может без своих наушников с любимыми рэперами. Юнги мрачный и предпочитает целыми днями спать; Чимин любит движение, спорт и прогулки. Они слишком несовместимы, и Пак правда не понимает, каким образом ему удалось продержаться рядом с Юнги так долго.       Джин считал Юнги в жизни Чимина сплошным минусом, что портит его любимого младшего брата. Друзья Юнги называли Чимина плюсом, потому что рядом с ним Юнги словно цвёл. Чимин думал, что их различия не проблема, наоборот даже, ведь противоположности притягиваются и образуют прочную связь. Возможно, Юнги был прав, и он действительно еще ребенок, если верил, что в отношениях все работает по тому же принципу. Да, они притягивались, но вместе с тем разрушали друг друга своими различиями.       Чимин понимает, что зависим от него. Невесело он предполагает, что Юнги даже имени его не вспомнит через пару недель. От того чиминова кружка наполняется слезами еще больше, а Джин рядом хмурится сильнее. Его рука на покатых плечах, Чимин прижимается к его теплому боку и тяжелым взглядом буравит глянцевую скатерть кухонного стола. Чимин молчит. Говорить ему не о чем, да и не особо хочется. Желание только одно: в кокон из одеяла спрятаться и спать. Спать долгим и беспробудным сном.       — Может, тебе валерьянки накапать? — интересуется Ким, заглядывая в лицо брата. Чимин опух и нос у него, как у олененка Рудольфа. Губы красные и искусанные, на щеках подсохшие дорожки слез стягивают кожу.       Чимин кивает слабо, а после идет в отведенную для него комнату, падая головой на подушку и засыпая моментально.

***

      Намджун подходит к своему мужчине тихо, словно кот, обнимает крепко со спины и утыкается носом в пульсирующую венку на шее. Джин всем телом вздрагивает, жмется ближе к широкой груди, задницей притирается и млеет от мурчащего мычания. Джун разворачивает к себе мужчину лицом и целует, нежно, ласково, с придыханием. У Джина губы мягкие и податливые, у Джуна пальцы горячие, сильные и властные, сжимают собственнически талию и прижимают к себе. Джин растекся бы от его объятий, как масло на солнцепёке, если бы не гложущее его чувство вины перед младшим братом.       У него в отношениях все хорошо. Намджун заботлив, чахнет над ним, как над златом, и никогда не доводит мелкие бытовые ссоры до точки кипения. Потому что умный и рассудительный. Джин смотрит на него и чувствует, как где-то под ребрами неприятно сосет, ведь в соседней комнате Чимин — заплаканный и уставший, спит без задних ног, а тут они, и у них, в отличие от Чимина и Юнги, все хорошо. Чувство такое, словно так не должно быть.       — Давай не сейчас, — Джин утыкается лбом в оголенное плечо и выдыхает удрученно, наслаждаясь болезненным теплом. — Я волнуюсь за Чимина, не могу ни о чем думать. Пойми меня правильно.       — Я понимаю, — Джун тянет добрую ухмылку, лохматя волосы на затылке Кима, словно тот ребенок (при том, что Джин старше его на два года). — Каждый должен пройти этот этап в отношениях. Я думаю, они еще помирятся.       — У нас с тобой не было такого этапа, — Джин невесело усмехается, поднимая голову. Его щеки касаются теплые пальцы, поглаживая, низ живота приятно тянет, как всегда бывает от его прикосновений. — И я не хочу, чтобы он у нас был.       — Я тебе обещаю, что не будет, — Джун целует в кончик носа. Джин растворяется в его взгляде, покровительственном и самоуверенном. И так каждый раз: он верит ему безоговорочно. Намджун сжимает крепко-накрепко свое сокровище в объятиях и шепчет на ухо: — Хочешь, я поговорю с Юнги об этом?       — Нет, он тебя не станет слушать. Юнги — упертый баран, идиот, я бы даже сказал. Я бы по роже ему надавал, но я пацифист.       — А я нет, и я могу сделать это за тебя.       Он думает. Джин, на самом деле, хотел бы поклясться перед всеми богами, что отомстит Юнги за все эти слезы, заставить ответить за все, что сделал с Чимином. Но его братец слишком добрый, чтобы позволить случиться мести, и все, что может Джин, это сжимать его в объятиях сильнее и подавать новую порцию какао, дожидаясь лучших времен.       Он устало вздыхает.       — Чимин нам не простит, если мы попортим шкурку Мина, — Джин прикусывает губу прежде, чем продолжить: — Знаешь, я ведь был против их отношений. Мне казалось, что Юнги Чимина испортит, а он сделал еще хуже — сердце разбил. И за это я его еще больше не уважаю. Понять не могу, за что Чимин любит этого остолопа.       — Любовь зла, дорогой.       Что правда, то правда.

***

      Идет вторая неделя. Вторая неделя полнейшей тишины для Мина и обжираловки мороженым для Чимина. И если Чимина свое состояние еще более-менее устраивает, то Юнги, к величайшему удивлению, начинает сходить с ума.       Завтрак, обед и ужин — в полнейшей тишине, без танцевальных па, когда у Чимина хорошее настроение и он буквально порхает по квартире. Без тихих напевов его нежным голосом и блинов на завтрак. Никто не прижимается к нему во время просмотра фильмов и не ломится в ванную, когда тот принимает душ. По ночам Юнги мерзнет, по одеялу постоянно руками в прострации шарит и в панике подскакивает, потому что нет никого рядом. Юнги понятия не имел, что так сильно может изнемогать по шуму, жаре и неожиданным танцам.       Разве не счастье, быть никому ничем не обязанным, жить в свое удовольствие и не слушать бубнеж над ухом о вреде курения и быстрорастворимой лапшы? Чимин раздражал его ежедневно этими упреками и своей ребячливостью, а теперь ему всего этого не хватает. И Юнги почти на стену лезет. Раньше холостяцкая жизнь его более чем устраивала. Теперь же он чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.       Он звонил Чимину всего пару раз, натыкаясь только на абонент временно недоступен, или находится вне зоны действия сети. Раздражение накрывало горячими волнами. Чимин, кажется, выкинул его из своей жизни, при том, что любил больше нее же, а Юнги, который сам все и разрушил, платится за свой гадкий язык и характер. На Чимина не за что сердиться.       Юнги только сейчас понимает, что за эти полгода ничего хорошего для Чимина и не сделал вовсе. На все месячные годовщины только Чимин дарил ему всякие побрякушки (в том числе ту самую кумамоновскую кружку), а Юнги же в ответ только варганил на скорую руку романтический ужин перекус из дешевого вина и креветок (можно ли это вообще считать едой). А потом секс. И Юнги полагал, что этого вполне достаточно, а Чимин и не жаловался, давился всем, что Юнги ему предлагал и отдавал всего себя и днем и ночью.       Юнги не помнит, когда последний раз подходил к Чимину сзади, когда он у плиты стоял и готовил, обнимал и говорил ему на ухо приятности. Да и делал ли он так когда-либо вообще? Видимо нет, раз в голове пусто, как при амнезии. Почему Чимин его вообще терпел, тайна самой вселенной. Юнги так не смог бы.       Юнги сегодня хреново. Между зубов сигарета, за окном — дождь и размытое мерцание города. Он сидит на подоконнике, пускает густой белесый дым в открытую форточку и морозит жопу проникающим сквозняком. Лоб неприятно жжет от соприкосновения с холодным, влажным стеклом, и Юнги прикусывает фильтр. Маленькие угольки падают на растянутую майку с кока-колой, прожигая почти незаметные дырочки, на что Юнги раздражённо шипит, при этом даже не удосуживаясь отряхнуться . Его сейчас даже собственные пылающие волосы не заставили бы поднять руки и что-то ими сделать, кроме как держать сигарету.       Только мобильник его и отвлекает от самосъедения заживо, высвечивая имя Чимина. Его ладони потеют моментально, скользя по глянцевому корпусу, а язык прилипает к нёбу. Что он скажет? Как сильно скучал и готов позволять ему хоть спать на себе, лишь бы он вернулся? Юнги так сильно хочет попросить вернуться, что просто сил его больше нет. Даже руки от желания трясутся.       — Алло? — говорит Мин, и с ужасом понимает, что голос его тонок и хрипит, как при простуде. — Чимини, это ты?       — Нет, это Джин, — парень слышит, как тот откашливается. Юнги мысленно кричит «какого черта мне звонишь ты, а не Чимин, ублюдок», а в слух только хмыкает и кивает, как будто это могут видеть. — Я взял телефон Чимина, пока его нет дома.       — Так он у тебя кантуется?       — Кантуешься ты в своей лачуге, а Чимин у меня живет, — рычит недовольно Ким, удивляя Мина. Юнги вообще уже ничего не понимает в этой жизни, потому что Ким Сокджин — та еще розовая принцесска, слышать в его голосе раздражение и злобу совершенно непривычно, ново для него. Юнги даже свистит тихо и хрипло, посмеиваясь нервно, раздражая тем самым Джина еще больше. — Ты собираешься просить прощения?       — А что я не так сделал? — Юнги пытается язык прикусить и материт себя, ведь не то хочет сказать совсем. Тихо себя ненавидит, черт возьми. — Он закидал меня посудой, а я еще и виноват.       — Ты кретин, — Джин вздыхает. Юнги слышит в чужом голосе отчаяние, безнадежность, и самого тошнит от себя уже. — Ты совсем его не любишь что ли?       Юнги молчит. Анализирует. И не может сказать нет. Потому что любит так, что зубы сводит. Он осматривает свою спальню и видит силуэт Чимина, который по комнате метается, собираясь утром на пробежку, понимает, что ему не хватает его растрепанного вида и хочется вернуть все на свои места. Ему до зубного скрежета не хватает этих маленьких пальцев и яркой улыбки.       Юнги, и правда, тот еще кретин.       — Я так хочу увидеть его, хен, — Юнги выкидывает окурок в форточку и впивается пахнущими табаком пальцами в отросшие черные волосы. Ему даже дышать от признания сложно. — Я не знал, что будет так сложно.       — Ну и чего ты ждешь тогда, олух? Приезжай, пока Чимин себе нового парня не нашел, — Джин усмехается как-то невесело, напрягая. — И хоть я против, Чимин тебя любит, и ты, болван такой, тоже. Каким бы независимым ты не пытался казаться, я это знаю. Я просто хочу, чтобы мой брат был счастлив и перестал съедать все мое мороженое.       Юнги смеется хрипло, с ноткой истерики. Это так похоже на Чимина. Его маленького, прожорливого Чимина, который все неприятности заедает сладким. И Юнги бы с удовольствием прижал к себе Чимина, делил с ним огромное ведро мороженого и наслаждался жизнью, при том, что сладкое в принципе почти не переносит. Ему нужно не мороженое, а человек, который будет есть его рядом.       — Я скоро приеду, — Юнги не дает Киму закончить, отключаясь.       Джин не успел сказать, что если подобное повторится, от него мокрого места не останется, но Юнги и сам это понимает на ментальном уровне. Да он и сам себя со свету сживет, если снова облажается.

***

      Чимин натягивает на голову капюшон сильнее, пряча усталый взгляд. Копаясь в холодильнике с мороженым, он начинает понимать, что от одного взгляда на пестрые упаковки уже выворачивает наизнанку. Хочется чего-то особенного, и в то же время душа уже давно ничего не требует. Кроме одного человека, благодаря которому ему так хреново на душе.       Чимин чувствует себя весьма неуютно среди людей, которые толкают его поникшую фигурку продуктовыми тележками и корзинами. Движения его скованны и неестественны, Чимин стоит и просто смотрит по сторонам растерянно, засунув руки в карманы, не знает, куда себя девать и спрятать, чтобы его не трогали и не смотрели так, словно он наркоман какой-то. Ведь под глазами у Чимина синяки пролегли от недосыпа и лицо осунулось за какие-то две недели, несмотря на тонны калорийной вредной еды, на которую его брат и он сам потратили целое состояние. Страдания от неразделённой любви высосали из него все соки и финансы.       — Долго ты еще будешь тут стоять? — Чимин вздрагивает и оборачивается.       Юнги на него смотрит с такой же болезненной тоской, как и Чимин. В руках у него ненавистная банка мороженного и новая кружка с кумамоном, не распечатанная. Чимин чувствует, как щеки его пылают от смущения, и ладони потеют так, что скользят внутри карманов куртки.       — Что ты тут делаешь?       — Я пришел забрать тебя.       Юнги делает шаг вперед. Чимин тоже. Всего лишь маленький шажочек, почти незаметный и незначительный, но он срывает его с тормоза. Ему не нужно выделываться перед Юнги, играть обиженку. На его лице и так видно всю степень отчаяния и тоски. Юнги кажется еще более измождённым.       Шея Юнги в считанные секунды оказывается обвитой крепкими руками, острые линии скул намокают от слез, а Чимин воет тихо на ухо, повисая. Мин, чувствуя тепло его тела и мягкий медовый запах шампуня, понимает, что Чимина, на самом-то деле, любит больше тишины и покоя. Крепкие объятия его не напрягают, а приносят облегчения. Висящее на нем тело вдруг кажется легким, как пушинка, и сам он весь такой мягкий и податливый. Юнги обнимает его крепко за талию и понимает, что никогда даже не зарывался носом в его волосы и до сего момента не знал, как они вообще пахнут. Такое ощущение, как будто Юнги ему абсолютно чужой, раз ничего о своем парне и не знает.       Стыдно так, что хочется под землю провалиться.       — Хен, ты идиот, — хнычет Пак куда-то в складки воротника, сжимая ткань пальто на плечах. Юнги хрипло посмеивается ему в висок и целует, внутренне содрогаясь от удовольствия. Чимин хлюпает носом, растирая сопли по твидовой ткани, Юнги даже не злится на него. Гладит по каштановой макушке и вжимает его в себя крепче, боясь снова отпустить.       — Я знаю, — он носом ведет за ухом, наслаждаясь. Чимин к нему как котик притирается и сжимает до боли в рёбрах, бубня что-то явно обидное в шею. Что-то про гребанного кумамона и Юнги, который больше от него не отвертится.       Странно так: они знакомились здесь же, только в соседнем отделе. Тогда Юнги подумал, что Чимин просто очень красивый, посчитал это любовью с первого взгляда. Сегодня они стоят у холодильника с мороженым, в объятиях друг друга и Юнги понимает, что влюбился в Чимина именно в тот день, когда злосчастная кружка сделала пробоину в стене, а уход Чимина — в груди самого Юнги.       То, что легко досталось, не кажется таким уж ценным. Оно становится действительно важным, когда из рук ускользает. Заполненная Чимином пустота в его жизни зазвенела оглушающей тишиной без него. Теперь от понял, что ненавидит тишину.       — Пойдем домой. Там без тебя все не так.       — И бардак там без меня, наверное, катастрофический, — смеется Чимин гнусаво.       — Не исключено.       Пальто Мина на плече всё мокрое, но это не страшно. Чимину в руки вручают кружку и мороженое, которое отправляется прямиком в холодильник со словами «мне это не нужно больше», а губы сливаются в горячем, жадном поцелуе, соленом немного и таком сладком, от чего во рту сушит и дурно становится. Юнги только сейчас почувствовал, как колени от его губ дрожат и подгибаются. Чимину кажется, что не было тех долгих месяцев их отношений, а это — их первый настоящий поцелуй.       Он наконец-то чувствует его любовь.

***

      Чимин во сне ворочается и постоянно скидывает одеяло. Яркий холодный свет полнолуния падает ему на лицо и на волосы, разметавшиеся по подушке медным нимбом. На фоне бардака в их комнате и смятых простыней он выглядит весьма беспомощным и таким хрупким, что сердце сжимается.       Юнги всегда раздражался, когда на него закидывали руки и ноги. Когда Чимин вдруг перестал складывать на него свои конечности, он почувствовал себя одиноким. Спать так, когда перед глазами острые косточки выпирающего из-под растянутой майки позвоночника, а в руках Чимина подушка, а не его рука, весьма неудобно. Непривычно даже. По Чимину видно, что ему тоже некомфортно, а Юнги не спится, потому что все не так. Кровать рядом скрипит от ерзающего Пака, Юнги может чувствовать тонкий шлейф его геля для душа — теплый аромат домашнего печенья и меда. Ему этого мало.       Юнги видит на циферблате электронных часов начало второго ночи. На душе как-то погано и накатывает раздражение. Он нагло, собственнически подминает Чимина под себя, рассматривая припухшие ото сна лицо и глаза, которые шарят в темноте расфокусировано и недоумевающе.       — Что, в чем дело? — спрашивает Пак, растирая кулаком слипшиеся ресницы. Юнги на этом залипает, потому что Чимин невъебенный и на него смотреть хочется бесконечно. Даже с этим следом от подушки на щеке и подсохшей струйкой слюны в уголке рта.       — Мне без тебя одиноко, — тихо мурлычет Юнги, припадая губами к его подрагивающим, опухшим губам.       Чимин все еще ничего не соображает, но рефлекторно жмется ближе, закидывая голые ноги на талию, прижимая к себе теснее. Юнги настойчиво просовывает язык ему в рот. Исследует нёбо, дразнится, играется с языком Чимина, который лениво, но пытается реагировать. Не понятно, что на него находит, но Чимина так сильно хочется, что просто зубы сводит. Когда руки его умудрились вообще забраться под майку Пака? Холодные пальцы касаются напряженных горошин сосков, и Чимин дрожит всем телом, прогибаясь в спине. Языком Мин слизывает сладкий привкус меда с бронзовой шеи и зубами царапает кожу, оставляя красные следы и звон в ушах от протяжного стона. Чимин хочет заглушить его, прикусывая фалангу пальца, но Юнги мягко отстраняет кисть от лица, целуя каждый палец по отдельности, переходит на ладонь и тонкое запястье.       — Я хочу слышать тебя, хорошо? — Юнги ждет заторможенного кивка, прежде чем поймать теплое дыхание, кусая за мягкую дольку нижней губы.       Чимин в боксерах, что значительно облегчает задачу. Юнги их тянет вниз медленно, с мазохистским наслаждением, смотрит на аппетитные бедра, появляющиеся из-под ткани, и слюной заходится. Чимин кажется таким невинным, когда прикрывает самые сокровенные места. Он как лилия — хрупок и нежен, и так красив… глаз не нарадуется. Юнги смотрит пристально ему в глаза, когда целует бедра, колени, икроножные мышцы, пальцы на ногах. Чимин весь покрывается гусиной кожей и дрожит, сжимая в кулаке синтепоновое одеяло.       Когда Юнги входит в него, Чимин раскусывает губы до крови, царапает ему плечи до красных борозд и демонстрирует всю свою кошачью пластику, прогибаясь в спине. Когда Юнги попадает по простате, Чимин стонет протяжно громко. Юнги накрывает потной ладонью небольшой, красивый член Чимина и ласкает головку. Парень бурно кончает, мечется по подушке и кусает его всюду, куда зубами дотянется. Мин падает на него, прижимая к себе бережно, как священный Грааль, хрупкую реликвию. Маленькие пальчики тут же зарываются ему в волосы, массируя кожу головы.       Чимин не задает лишних вопросов, смотрит благодарно и целует хаотично туда, куда дотягивается. Только после, когда Юнги укладывается под боком, а Чимин пытается отстраниться, но оказывается сжат в крепких объятиях и уложен на оголенную грудь, он поднимает на парня полный удивления взгляд.       — Я не могу спать без твоего тепла, — ворчит Юнги в полудреме, перебирая шелковые завитушки на его голове и пропуская их между пальцев. — Не отпущу тебя больше, никогда.       Чимин в недоумении, но он счастлив. Он утыкается носом парню в ключицы и улыбается, наслаждаясь. Спать с Юнги вот так — верх наслаждения. Особенно по обоюдному согласию.