На абордаж!

Корабль сотрясается от громкого выстрела далёкой пушки, и палуба наполняется испуганными вскриками и беготнёй. Люди приросли к левому борту, смотря, как из оранжевого вечернего тумана, со стороны яркого, ослепительно жёлтого летнего солнца, подобному или кораблю-призраку, или не иначе как святому провидению, выплывает огромная, тёмная махина с острыми краями, напоминая чёрную метку на волнах морей всего Антильского архипелага. На тёмно-красных, даже кровавых, будто окрашенных в кровь всех поверженных парусах без единой зацепки чужеродным орудием проклятая «Мафия» неумолимо приближается, и выстрел звучит повторно — вздымая волны белой пеной, пушечное ядро разрезает водную гладь и с глухим стуком разрывает борт где-то под водой. Обвешанный канатами, ненужными блоками, с рваными парусами тёмно-бурый «Пёс» затрещал, заскрежетал прорванным днищем; рулевой что-то вскрикивает, и да начнётся паника, хватание за оружия; только один матрос не приготовился к отпору, стоя на ватных ногах, оглядываясь и понимая, что капитана снаружи нет. — Капитан, борт пробит! — юнга едва не спотыкается, когда корабль покачнулся от удара пушечного ядра. Крики матросов, шум волн и оглушающий визг испуганных чаек. Капитан, вылетевший из каюты, сбил беловолосого юнгу с ног, поднимаясь к штурвалу, почти перескакивая ступеньки лестницы, заодно пригнувшись и прикрыв рукой голову — в жалком мышином усике от макушки пролетела пуля. — Свистать всех наверх! — командир, стуча каблуками сапог по лестнице, опирается рукой на перегородку у штурвала и перемахивает через неё, приземлившись рядом с рулевым и командуя отойти. Оттолкнув плечом кормчего от руля, он резко хватает руками за штурвал, почти наваливаясь на него, взяв вправо, мельком глянув наверх — ох, ну, конечно, за грот-мачту тут же зацепилась абордажная кошка, растянулась, а за ней ещё и ещё. Где эти чёртовы матросы, чёртовы салаги, почему не режут верёвки и занимаются непонятно чем?! Правее, правее, и абсолютно плевать, что парус порван очередным пушечным зарядом, их ещё много. Палуба внезапно закишела людьми — да что там люди, какие-то морские щенки, возомнившие себя пиратами. Эти новички хоть знают, кто такие флибустьеры? Капитан оглядывается через плечо, как вдруг над его головой пролетает ещё один крюк — если б он не пригнулся вновь, пострадал бы не только хвост повязки на его глазу, а второй глаз. «Портовые крысы, чтоб их разорвало!». Лезвие сабли мгновенно разрезает канат, и только сталь кошки остаётся вонзённой в бизань-мачту, шнур резво ползёт в сторону и скрывается за бортом. Паутиной светлых линий между вражеским кораблём и их «Бродячим Псом» протянулись фалрепы с крюками, и по ним, как по чёртовой ковровой дорожке, ползут крысы самого мелкого и подлого рыжего крысёныша. Вот ведь клещом прицепился! Ну, подумаешь, поджёг ночью порох в главном трюме, что половина этого крысиного логова взлетела на воздух чёрным фейерверком, ну и что такого? — Эй, парень! — капитан перевешивается через штурвал, замечая, как единственный близстоящий к нему юнга жмётся к стене надстройки, как запуганный зверёк, наблюдая, как его корабельные сотоварищи лихо вытаскивают из-за ремней и пазух всевозможные оружия — сабли, мачете, тесаки, кто-то в свободных руках держит мушкеты. Парень хватается за сердце и вскидывает голову, смотря на окликнувшего его командира, и его янтарные глаза влажно сверкают. Перед глазами пролетает вся жизнь, когда ему в руки прилетает обычный кортик и на удивление не вонзается в его шею. — Это хоть как-то должно тебе помочь! Гранёное лезвие поблёскивает в лучах солнца, и только чудо позволяет парню в последний момент увернуться от чуть не проткнувшей его живот шпаги — увернуться и упасть, потеряв равновесие, а затем увидеть, что на него смотрит враг взглядом голодной акулы, не иначе. Серые глаза злобно прищурены, а белые пряди, свисающие с двух сторон от лица, почему-то такие бесцветные по сравнению с угольно-чёрными волосами, напоминают обрезанные уши какой-нибудь испанской собаки. У юнги, Атсуши, нет времени разглядывать того, кто так отчаянно желает его убить, и резво откатывается, тут же вставая и отскакивая в сторону. Мальчишечья ловкость позволяла уворачиваться только так, отпрыгивая, пригибаясь, стараясь не напороться на лезвие, и противник с вражеского корабля наверняка раздражён. — Стой на месте! — хрипло выкрикивает он, высокий и ужасно тощий. Неужели капитан Дазай был прав, когда говорил, что эти портовые крысы питаются ненавистью и злом всего этого чёртового мира, а не обыкновенной пищей? — Ещё чего, — Атсуши отвечает звонко, остановившись и быстро отодвинув голову в сторону, когда лезвие шпаги остановилось в миллиметре от его лица, а затем, переведя взгляд на корсара, они будто на секунду установили зрительный контакт. Со скоростью той же секунды вдребезги разбивается передышка, когда юнга моментально, но немного неуклюже отходит в сторону, перед тем как лезвие вошло в дерево борта. Юнга так и не воспользовался этим любезно выданным ему кортиком. Атсуши был особенным матросом. Капитан Дазай окрестил его ценнейшим грузом — настолько ценным, что жизнь самой Королевы меркнет в лучах тех гор монет, за которые меркантильные пиратишки могут мальчишку продать. Если бы не командир, несчастного бродяжку ждала бы очень незавидная участь, но тот банально выкрал мальчишку на свой, уже отплывающий корабль. Парень был, конечно, в шоке, но положение юнги-салаги всяко лучше, чем… Он не хочет думать об этом. За застольем в довольно тёмном камбузе, обвешанном керосиновыми фонарями, болтающимися от бьющихся о корму волн, как висельники в петлях, капитан представил мальчишку немногочисленной команде в свете: «Он что-то вроде корабельной кошки». В гуле голосов Атсуши расслышал, что он на «Бродячем Псе» теперь нечто вроде богатенького украшения, только почему богатенького — он, чёрт возьми, единственный не знал! Когда высокий блондин с длинным хвостом, завязанным лентой, брезгливо поинтересовался, в чём цена этого корабельного кота, которого капитан по непонятной причине затащил на корабль — «А следующими командир всех обездоленных на „Пса“ тащить будет?», — Дазай что-то ему прошептал. От удивления у спросившего чуть очки не упали. Про особенность парня вскоре узнала вся команда. Предлагали даже на рваный флаг, что на самой высокой точке корабля, нанести рисунок белой тигриной головы. Правило, которое установилось на «Бродячем» после появления мальчишки на палубе — сдохнуть, но не позволить портовым крысам или кому-либо ещё забрать ценный груз. Фрегат «Мафия», тигровая акула всего холодного океана, положил глаз на Белого Тигра, которым Атсуши иногда звали (на самом деле, он больше напоминает белоснежного кутёнка, чем тигра), и её капитан, капитан «Мафии», рыжеволосая крыса с невинными глазами, как командир Дазай окрестил врага, был очень, очень, очень зол, когда из-под его носа этот возомнивший себя богом идиот — Атсуши, да и вся команда, слышали, как тот обзывает Осаму всеми последними словами — отобрал кусок золотого хлеба, не иначе, и теперь почти пылал местью. Месть настала. Блюдо, которые подают холодным. На ядре, пробившем борт. «Пёс» тонул, заваливаясь набок. Борт «Мафии» бился о него настолько близко, что по доске можно было перейти с одного корабля на другой, и теперь нашествие крыс и этих подколодных змей стало неизбежным — чёрной волной сбежали вражеские пираты на «Пса», и палуба стала мясорубкой лезвий и пуль. Канаты абордажных кошек натянулись, треща, держали чужой корабль крепко, вцепившись в дерево своими когтями, в паруса, в мачты, и только отважная команда не давала пройти к борту штурвала. Капитан краем глаза успел заметить, как «ценный груз» взлетел вверх по верёвочному трапу на мачту, спасаясь от вражеской крысы, и прищурился, хмыкнув. Пуля мушкета, вытащенного из кобуры, задела руку, но только задела, и Атсуши, вздрогнув, остановившись, вынужденно посмотрел вниз — преследователь не отстаёт, залезая за ним; парень, нервно сглотнув, цепляется за реи, обхватив его и руками, и ногами, стараясь не смотреть вниз — если он упадёт, то, умудрившись не напороться на чей-нибудь меч, точно будет схвачен, правда, трупом. В отчаяньи лезет на марс, озираясь, хватаясь за шкоты — парень не хочет атаковать врага со шпагой, не имея при себе ничего похожего. Получится ударить, если только оказаться совсем впритык или выбить оружие из чужих рук. Пират не остановится, пока не схватит Тигра за шкирку и не утащит на борт корабля его капитана. «Рюноскэ, — говорил рыжая крыса, стоя на корме, когда команда готовилась к нападению, подплывая к „Псу“. — Не убивай. Ты единственный, на чьи плечи я могу возложить эту работу, — командир морщится, отворачиваясь, чтобы полы шляпы закрыли глаза от лучей закатного солнца. — Белый Тигр нам нужен живым. Живым, ты понял?». Были установки не гнаться за приспешниками «того чёртового мертвеца, по которому дно моря плачет», была задача лишь устранить всех тех, кто попытается влезть между ним и Белой целью. Схватить и принести живьём во что бы то ни стало. «Мафия» явно схватила «Пса» с целью полного разгрома, ведь капитан её никогда не спускает кому-либо что-то с рук, и капитан Дазай был первым в его чёрном списке. Да весь этот чёрный список назывался именем заклятого врага рыжеволосой крысы! Если «Пёс» и потонет, то пускай тонет с этим ценным грузом. Странно, что главного затейника нигде не видно. Будто в подтверждение этой мысли над головой капитана, так аккуратно срезая пару волосинок, пролетает кинжал, с треском вонзаясь куда-то сзади в древо судна. Дазай медленно оборачивается, будучи немного в шоке, и тут же смотрит вперёд себя — в одну секунду перед ним приземляется откуда-то сверху голубоглазый рыжий крыс в своей фирменной шляпе, едва не задев капитана по рукам. Осаму отшатывается, ухмыльнувшись, отпустив руль и позволив «Псу» бороздить просторы океана самостоятельно. Вернее, бороздить его дно, ведь корабль, качаясь на волнах, постепенно наполняется водой и, если ему не повезёт сесть на мель или затесаться в каких-нибудь скалах во время штиля, скоро станет морским Волком в прямом смысле слова. На пальцах, скрытых перчаткой, сверкают тёмно-золотые кольца; на ухе поблёскивают какие-то украшения, явно сорванные с ушей каких-нибудь дам; в волосы вплетены какие-то ленты, и сами они спускаются огненным хвостом на плечо, обрамляют лицо. Судя по его выражению, капитан не очень доволен тем, что не сумел пригвоздить сапогами руки подлеца к полу. — Давно не виделись, крыса, — сухо бросает рыжеволосый, держа руку на поясе. Под его ладонью, за поясом скрывается пистоль, которым пират жаждет пробить злейшему врагу череп. — Тем лучше, — Дазай выпрямляется, улыбнувшись, поправив ленту повязки на глазу. — Как твои дела, малыш-крысёныш? Сколько лет, сколько зим, а ты так и не вырос. Только быстрая реакция помогла капитану сохранить голову, ведь тотчас туда, где была его шея, прилетело лезвие другого кинжала — у капитана «Мафии» их навалом, хоть дом из них строй, хоть сам корабль, а пистоль держит, скорее всего, просто чтобы был, ведь с лезвиями тот обращается куда лучше. — А вот твой язык заметно отрос. Помочь укоротить? — рыжеволосый капитан не атакует, переведя взгляд разгневанных глаз на противника. Тот стоит как ни в чём не бывало, отряхнув плечо. Удачно пригнулся, шельма. — Умри, мерзавец! Дазай отпрыгивает, когда на него едва не обрушился удар кинжалом, задевая тёмный кафтан и оставляя на нём рваный порез. Стоит выпрямиться, и мимо виска пролетает второе лезвие, обдав холодом железа кожу; в этот же момент рыжеволосый пират пригибается, делая подсечку — Осаму, не успев увернуться, падает, тут же ставши прижатым к полу ногой. Голубые глаза сверху гневно сверкают, а ухмылка говорит сама за себя: «Наконец-то ты сдохнешь, ходячий труп!». Каблук давит на горло, и Дазай хрипит. — И когда это, — он жмурит один глаз, схватившись за давящую ногу одной рукой, под второй нащупав небрежно брошенный конец шкота, когда капитан склонился над ним, сжимая рукой кинжал, — когда это крошка Чуя стал таким озлобленным? — Ты ещё и смеяться пытаешься? — капитан замахивается, но Осаму никак не реагирует — удар лезвием приходится в деревянный пол аккурат над самым ухом. Дазаю ли не знать, что Чуя любит так делать? — Да я тебя вместе с твоим ржавым судёнышком сожгу, а потом утоплю собственными руками! Дазай кашляет. — А вспыльчивости в тебе не убавилось, — смеётся он, вот только Чуя не разделяет шутки. Кажется, он вообще атмосферы встречи старых друзей не разделяет. Вынимая кинжал, кажется, капитан готов вонзить его в шею на этот раз без всяких прелюдий, и Дазай нервно сглатывает. Благо, что он знает свой корабль, как свои пять пальцев. Одним быстрым движением Осаму вынимает пистоль из кобуры, посмотрев вбок и выстрелив почти в пол. Секунда — раздаётся треск шкота, треск этого проклятого троса, разлетаются от пули древесные щепки, и буквально из-под ног Чуи Дазай вылетает наверх, к мачтам, на разорванном выстрелом остатке натянутого шкота, зацепляясь руками за ванты среднего грота, ведущие к реям. Чуя не удержался на ногах, упав, гневно, даже возмущённо глянув на этого мерзавца, так глупо его вокруг пальца обвёдшего. — Берегись, бинтованная ты скумбрия! — он не выдерживает, вскакивая на ноги, выкрикивая это, до хруста костяшек сжимая костяную рукоять кинжала. — Я эту мачту собственноручно воздвигну на твою чёртову могилу, мразь! Чуя, не спускаясь с надстройки со штурвалом, быстро озирается. Приходится прыжком преодолеть расстояние до других вант бизань-мачты, зажав кинжал зубами и резво заползая наверх. Эта забинтованная шельма не уйдёт от него в этот раз, не уйдёт! Подать его голову к застолью было мало, когда эта корабельная крыса так подло сбежала, взорвав половину «Мафии» и смывшись в неизвестном направлении, так потом ведь сия морская сволочь ещё и умудрилась выкрасть шкуру Белого Тигра, затащив на своего облезлого «Пса». Вот как, как после этого не желать свернуть шею такой сволочи? Да Чуя себе собственный язык отрежет, если вдруг скажет, что всё простительно. Кто-то падает в воду, вытолкнутый за борт, кто-то вскрикивает, пронзённый вражескими пулей или шпагой, топот, возгласы, звон стучащих друг об друга лезвий и бьющихся друг об друга бортов — Осаму, глянув на это месиво сверху, мимолётно подумал, что можно было бы и бросить одну жалкую спичку на эту треклятую «Мафию», и «Пёс» хотя бы потонет не зря, утащив с собой мрачную махину. Флибустьеры этого чёрного корабля считались непотопляемыми — то ли волны и шторм расступались пред грозой архипелага, объятые страхом, то ли само судно держалось на одной только ненависти и озлобленности капитана, но факт оставался фактом. Единственный раз, когда «Мафия» едва не стала украшением дна, была крысиная перебежка одного подлеца, оставившего после себя вот такой подарок в виде громадного взрыва. Чуя, будучи вне себя от злости, почти всем морским богам поклялся, что из-под земли «этого омерзительного живого трупа» достанет, даже если это ему жизни стоит будет, и вот теперь час возмездия настал. Когда капитаны столкнулись на одном рее, обе команды словно замерли, как по приказу задрав головы кверху, глядя на финальную точку мести их командиров — Дазай никогда не сдаётся, Чуя никогда не отступает. — Ну что, попался, мразота? — Чуя спокойно отпускает из рук ванты, балансируя на рее, как настоящий циркач — даже покачивание корабля из-за волн не способно заставить его потерять равновесие. — Стой на месте и прими смерть благородно! — капитан Дазай усмехается и отпускает какую-то пошлую или просто противную шутку в ответ, тут же пригнувшись и едва не упав с «вороньего гнезда», вынужденно спрыгнув теперь на гафель, когда рыжеволосый командир едва не всадил ему в плечо один из своих многочисленных кортиков и им подобных. — Это будет единственная благородная вещь в твоей жалкой жизни! — Чуя, ты ведь благородный пират! — Осаму до сих пор так и не воспользовался никаким оружием против вражеского буканира, во всём полагаясь на свои ловкость и выносливость. — Где же твой попугай, почему не дополняет твой прекрасный образ? Чуя, на секунду оглядевшись, ища, за что бы зацепиться, коротко вздыхает, глянув ещё и вниз, а потом перескакивает с рея на тот же гафель, где выделывается острыми словечками мерзкий щенок. Рыжий стоит у самой мачты, едва не касаясь головой шкотов и их блоков, шатен на удивление не падает с самого края: ещё один шаг — и он рухнет в воду, но ещё бы он сделает этот шаг, как же. — Этот проклятый попугай улетел в свободное плавание под взрывы фейерверков! — Чуя осторожно, но твёрдо шагая, слегка наклонившись вперёд, чтобы не упасть, уверенно идёт к врагу, но тот будто чего-то ждёт. «Тебе бы твой острый язык в задницу запихать, мерзость». Дазай подпускает достаточно близко — если капитан «Мафии» замахнётся, он вполне рассечёт чужую грудину вместе с одеждой, но Осаму молниеносно хватается рукой за канат, держащий гафель, и, когда Чуя бьёт, просто прыгает назад — шкот рвётся от удара лезвием, и Дазай снова уходит, на этой проклятой верёвке пролетая едва не над головами бьющихся внизу, перелетая на гафель грот-мачты и приветливо махнув Чуе рукой. — Не поймал, крошка-капитан, не поймал! — кричит он, будто это всё какая-то игра, а под его ногами не гибнут его же люди. Испуганные чайки кружатся где-то над самыми верхушками мачт, и Чуя иной раз жалеет, что эта ловкая гадюка никак не сорвётся вниз и не расшибётся о палубу. Верно, часто ему приходится скакать по реям и гафелям, урод. Хорошо, что ему некуда бежать. — Поймаю — голову твою на бушприт насажу! — рыжему ничего не остаётся делать, как вынуть из-за ремня одно из длинных лезвий, напоминающее мачете, и схватиться одной рукой за режущую сталь, другой — за рукоять, надеясь, что перчатка спасёт от ранения. Он поджимает ноги, стремительно съезжая вниз по одному из тысячи небрежно протянутых канатов между мачтами. — Эй, скумбрия, встречай меня! Дазай нервно сглатывает. Дазаю не повезло. Чуя со всей силы бьёт его ногами, сбивая с гафеля вниз; остановившись таким образом, придерживая шляпу, встав на ноги на то место, где стоял злейший враг, и злобно усмехнувшись, он наблюдает, как Осаму с ужасом в глазах падает вниз, сорвавшись, не устояв от такого удара, пытаясь зацепиться хоть за что-то. После короткого вскрика капитана весь низ замирает, палуба словно остановилась, и командир «Мафии» уже предвкушает, как по древесине расползётся кровавое пятно с кишками наружу, а этого проклятого «Пса» можно будет утопить вместе со всеми его людьми, вот только… Чуе не повезло. Под громкую ругань Осаму повезло схватиться за очередной канат — кто их так отвратительно и неаккуратно вешал? Бочонок эля ему! — и, не сообразив, куда падает, легко и просто врезается в парусину фок-мачты, не спеша подниматься и встать на рей для приличия. Его ладони горят от торможения по верёвке, бинты на руках растрепались, но это всё ещё ничего по сравнению с ликованием от злости Чуи, которому снова не удалось заставить бинтованную крысу сдохнуть. — Этот парус станет твоим саваном! — направляя на противного противника дуло огнестрельного оружия, потому что выбесил, Чуя с упоением наблюдает, как тот резво собрался, в один момент подскочив и схватившись за рей, встав на него и натурально убегая — не так уж быстро, но в качающееся из стороны в сторону тело попасть достаточно трудно. Дазай резко нагибается, когда над его головой пролетает пуля, стараясь не только следить за направленным на него мушкетом, но ещё и за тем, как бы не упасть. Он причудливо выгибается — прямо как невинная девушка, которой в грязном кабаке прилетело рукой по ягодицам, — когда пуля грозит попасть в его спину, оставляя лишь дыру в рукаве кафтана, чуть не поскальзывается, но уже в полёте хватаясь за столь близкую ванту, даже спокойно выдыхая. Стоя на выбеленках, он уж точно не упадёт, вот только, поправив повязку на глазу, слышит вскрик сверху. Стоило поднять голову вверх, как ему в руки тотчас прилетает сорвавшийся откуда-то сверху Белый Тигр, преследуемый приспешником Чуи. Осаму еле удерживается обожжённой канатом рукой за выбеленку, придержав Атсуши второй, и удивлённо на него смотрит. — Поймал. — К-капитан! — юнге неловко, но и одновременно даже радостно, что, когда преследователь оказался на марсе рядом с ним, а тот, не желая быть пойманным, вынужденно оступился, всё-таки не упал. Счастливая случайность. — Я гляжу, мы окружены, — Дазай усмехается, глядя, как на него сверкает гневными глазами капитан «Мафии», а на парня злобно смотрит серым взглядом черноволосый корсар сверху. Не двигается никто из них, понимая, что противники в более выигрышном положении, чем хозяева корабля. Так думает Атсуши, заметив, что капитан ничего не делает. Корсар, глядя, в чьи руки упал преследуемый, остановился. Холодный взгляд карего глаза будто немо приказал остановиться, и Рюноскэ, вопреки возможной команде своего капитана, не смеет боле двинуться. Не стреляет Чуя — если он ранит Осаму, ценный груз выпадет в воду вместе с этой крысой, и не факт, что она не потащит его под воду: «Не доставайся же ты никому». Прекрасно, у капитана «Пса» есть возможность понять, как действовать дальше. — В коридорах кают у тебя есть шанс напасть бесшумно или скрыться, — шепчет Дазай на ухо Атсуши, не сводя взгляда с врагов, поглядывая то на одного, то на другого — не двинется ли кто? — В крайнем случае срезай канаты лодки. Понял меня? Не успел Атсуши ответить, как капитан его тотчас оттолкнул от себя, позволяя ступить на борт, а сам же соскакивает на самую кромку, уходя к носу. Чуя что-то вскрикивает, и его корсар вздрагивает, глянув на капитана. — Что стоишь? Хватай! — он указывает лезвием кинжала на Тигра, светлым пятном то появляющегося, то исчезающего в кромсающей друг друга толпе. Сверху видно всяко лучше, но можно потерять, если смешаться со всем остальным месивом или споткнуться о чей-нибудь труп. Корсар ожил и спрыгнул вниз, стоило слезть с ванты, Чуя же, оценив обстановку, уже даже приспособившись стоять на рее, не падая, отталкивается от него ногами и хватается за очередной шкот, подрезая его — звенит и хрустит крутящийся блок, канат выскальзывает из него, позволяя обогнуть толпу по воздуху и отпустить его, приземлившись на надстройку у носа. Дазай, заметив, что бежать в толпу — бесполезно, а пытаться увернуться от ранения — несерьёзно, прикинул ход дальнейших действий и без зазрения совести, хватившись рукой за борт, залез на самую кромку снова и встал на бушприт, стоя к его концу спиной и не сводя взгляда с Чуи. Рыжий оскалился. — Наконец-то поменяю ковёр в своей каюте на ковёр из твоей шкуры, — цедит он сквозь зубы, также забираясь на конец корабельного носа. В его руке — острый кинжал, что в силах пронзить тело насквозь. Осаму отходит спиной так же медленно, как Чуя неспешно подходит. Удивительно, как он не умудрился потерять свою шляпу или зацепиться за что-нибудь плащом? — Что, не устал ещё бегать, крыса? — Ты думал, что я бегал от тебя всё это время? — Дазай ухмыляется, хмыкнув, доставая из кобуры мушкет и выставляя его впереди, направив дулом капитану прямо в лоб. Холод лезвия неприятно касается кожи шеи, когда командир «Мафии» стоит совсем близко, смотря снизу вверх, нахмурив брови; ему в затылок упирается дуло оружия. — О, конечно же, ты не бегал, — губы Чуи растягиваются в презрительной улыбке, а сталь кинжала больнее упирается в глотку, совсем слегка порезав, оставляя на бинтах полоску крови. — Ты удирал от меня, как жалкая шавка, поджав хвост. Слышно, как совсем тихо хрустнул дрогнувший от пальца курок. Дыхание бинтованного ублюдка опаляет лицо, и как же хочется сорвать эту его бесполезную повязку с мерзкой рожи.

Выстрел сотрясает воздух.

Оба капитана синхронно срываются с конца бушприта вниз, и море накрывает их тела тёмной волной.

***

Чуя захлёбывается, пытаясь выплыть, совсем не грациозно, панически размахивая руками, но только больше глотает воды и пускает пузыри воздуха изо рта. Намокший кафтан тянет вниз, сапоги вмиг отяжелели, и хочется кричать, но в лёгких и так полно влаги. Перед глазами, где-то далеко виднеется полоска слабого жёлтого света, и капитан к нему тянется. Чуя больше всего боялся смерти от утопления. Вдруг что-то хватает под руками, с силой выталкивая на воздух. Чуя хрипло вздыхает, жмурится и кашляет, задыхаясь, не в силах надышаться, и волосы липнут к лицу, лезут в нос и на губы. — Крошка-капитан так и не научился плавать, какая досада, — раздаётся голос сзади и тут же обрывается, когда кулак в мокрой перчатке впечатывается в лицо. Рыжеволосый мгновенно отталкивается от придерживающего его тела и гневно смотрит, всё ещё приглушённо кашляя, водя руками по воде. — Какого чёрта ты творишь, палубный недоумок? — Чуя хмурится, глядя, как Осаму трёт ушибленный глаз под повязкой, вскоре оглядевшись вокруг и поняв, что ни кораблей, ни вообще никого вокруг не видит, только жёлтые огни сквозь зловещий береговой туман где-то за спиной — от возмущения кашель в глотке стынет. — Какого, кха, чёрта… Где я? — Кашляешь, как заразная шлюха, — Осаму откашливается следом. — Я уж думал, ты потонул, хотел выдрать все твои украшения с уха и продать, а ты так меня разочаровал. — Кого ты назвал шлюхой, тварь? — Чуя мгновенно хватает капитана за волосы и толкает под воду, топя. Удивительно, но поднявшаяся из-под водной глади рука укоризненно машет пальцем из стороны в сторону. Да только за это бинтованного идиота можно ненавидеть. — Да тебя даже море не берёт, прощелыга! В ответ слышно лишь бульканье, когда рыжий, смиловавшись, точно так же достаёт противного капитана за волосы из-под воды, сжимая руку на его патлах, наблюдая, как тот откашливается и вытирает лицо рукой. — Видимо, бог слишком меня не любит, раз не даёт умереть, когда я так этого хочу, — Осаму улыбается своей фирменной мерзкой улыбочкой, и Чую воротит. Он отдёргивает руку от него и отплывает подальше. — Я бы сказал, почему ты не тонешь, но боюсь, что ты это уже знаешь, — недовольно цыкает он, глубоко вздыхая. — Где мы, чёрт возьми? Где мой корабль? — хватает мразотного капитана за лацкан кафтана: — Куда ты, мерзость, приплыл?! — Судя по твоему тону, — Дазай осторожно берёт Чую за руки, — приплыли мы оба. — Ты мне тут не остри, — вспыльчивый Чуя, как и думал Осаму, психует, резко отпуская капитана, стукнув кулаком по воду и развернувшись к нему спиной, — иначе утоплю. Знаешь, трёхногого слепого щенка будет жаль топить в ведре больше, чем тебя. — Если ты продолжишь разглагольствовать, мы утонем вдвоём, — Дазай подплывает к нему ближе. — Там берег. — Без тебя вижу, — Чуя последний раз оглядывается, так и не увидев своего корабля, вздыхает и начинает плыть к суше. Не слыша, следует ли за ним бинтованная скумбрия, ведь наверняка захотел утопиться, рыжий оборачивается через плечо, замедляясь. Осаму смотрит на него, не думая плыть следом, и… Захотелось сказать вдруг что-то такое, что погрязло в тенях прошлого. — Эй, мокрая курица, — Дазай моргает. — Кто последний, тот драит палубу. Капитан «Пса» тихо смеётся. Огни маяка освещают полоску тёмной воды, и Чуя, кашляя, наконец выползает на песчаный берег, встав на колени и встряхивая головой. Он промок с макушки до ног; вставая, он чувствует, как тяжел намокший кафтан, и снимает треуголку с головы, выплёскивая из неё воду ручьями и выжимая. Дазай поднимается следом, отряхиваясь, как чёртова псина, брызгая грязной водой на капитана «Мафии» и получая совсем не одобрительный взгляд. Они стоят во мраке кружащего вокруг света от башни. Сейчас глубокая ночь. Этот портовый городок совсем небольшой, и Дазаю есть, что вспомнить о нём — в далёкой юности он, Рыжик, Наставница, Капитан с командой налетели на торговый корабль у берега этого порта, по-зверски разобравшись с пленниками, забрав всё ценное и скрывшись в морском тумане. Они тогда всю ночь праздновали победу, и Капитан обратил внимание на заслуги подрастающего поколения. Осаму тогда ещё пошутил про то, что он-то подрастающее, а вот напарник что-то не очень, за что получил локтём по рёбрам, а потом в общей каюте они вообще подрались. Наставница отчитывала и Рыжика, и Скумбрию, заставив помириться — нельзя омрачать свой первый настоящий грабёж. Вспоминая об этом, Дазай даже не услышал вопроса. — Ты там умер? — удар в плечо выводит из забытья. — Осаму, чёрт возьми. — Что? — Дазай очнулся, выжимая ткань повязки, не снимая с лица, и вода потекла прозрачными ручьями по лицу. Он зашагал вперёд, и за ним двинулся Чуя. — Я не слушал. Повтори. — Как мы тут оказались? Где мой корабль? — рыжий так и не надел мокрую шляпу на не менее мокрую голову, держа головной убор в руке. — Там же, где и мой, — Осаму пожимает плечами, буквально затылком чуя, как капитан готов сломать ему череп одним ударом ноги. — Нет, не на дне, если ты подумал об этом. От волн «Пёс» сильно покачнулся, накренившись, и нас просто унесло. — Несколько часов несло? — оба всходят с песчаного берега на мощёную уличную дорожку, стуча каблуками сапог. Вода с одежды медленно капает, оставляя цепочку следов. — Как только ты очнулся, ты тут же начал тонуть, как камень, — Дазай пожимает плечами и получает подзатыльник. Трёт голову. — Если бы не я, глупая была бы смерть, а? — Если бы не ты, мы бы сейчас не плавали чёрт знает где в чёрт знает чём. И что нам теперь? Дазай не отвечает, да и Чуя в ответе не нуждается. Улицы пусты, ставни окон низеньких домов закрыты, хотя кое-где из них льётся жёлтый свет; в подворотнях слышны тихие голоса, но и те замирают, стоит флибустьерам приблизиться и пройти мимо. Мокрые, как паршивые собаки, оба понимают, что где-то нужно переночевать, перед тем как искать потерянные где-то в море корабли, и Чуя твёрдым шагом направляется к самому близкому кабаку под дурацким названием, как ему кажется, «Старый Лис» — в таких заведениях никогда не утихает гул, никогда не гаснет свет, а среди пыли и залежалых остатков мебели на втором этаже ещё и заночевать можно, если хорошо заплатить. Командир «Мафии» ни разу в деньгах не нуждался. Он нуждается в дополнительных нервах и успокоении, ведь даже сейчас Дазай не упускает возможности съязвить о том, что лет так через сорок-сорок пять Чую будут за глаза называть так же, как сейчас называется эта гнилая корчма. Стоит дверям с пинка раздражённого капитана распахнуться, кабак вмиг, что удивительно, затихает. Чуя останавливается, оглядываясь, и выглядит он мрачнее тучи, будто из самых тёмных морских пучин от подводного дьявола покурить вышел. Даже самые буйные пьянчуги не решаются слова сказать, когда рядом с рыжеволосым капитаном появляется ещё и второй. Чуя просто не сразу заметил, что стоит почти на одном уровне с листовкой розыска на стене с его лицом. Там ещё приписано, что особо опасен. О, а рядом и дазаевская рожа. Цены на их головы одинаковые. Осаму звонко смеётся в воцарившейся тишине, стоит ему глянуть на своё великолепно нарисованное, прямо как с натуры, лицо. — Я бедный человек. Можно я оторву твою голову и буду жить припеваючи всю свою жизнь? — Чуя на это цыкает, ещё раз оценивающим взглядом смотрит, красиво ли изображён, не криво ли, и шагает, стуча каблуками, к главной стойке, за которой, вмиг втянув голову в плечи, стоит коротконогий хозяин этой захудалой лачуги. Вода с капитана стекает ручьями, но это не мешает ему достать откуда-то из-под полы кафтана мешочек монет, буквально взглядом говоря, что ему чего покрепче и побыстрее. До сих пор никто и слова не проронил, пялясь в спину вошедшего. Разыскиваемый и опаснейший буканир стоит вот так просто в обычном, даже не самом лучше кабаке и ничего не делает, не приставляет ни к чьей шее окровавленный нож и не грабит. И рядом с ним ещё один такой. — Чу-уя, а как же я, твой старый друг? — почти мурлычет Осаму, упираясь руками в стойку рядом с рыжим. — Да мне все эти пьяницы больше друзья, чем ты, — фыркает капитан, пока напуганный хозяин корчмы разливает хмель. — Вообще не смей называть меня другом, мразь. — Если мы сдадимся добровольно, а потом сбежим, можно забрать выкуп за нас. И, знаешь, тогда, — Дазай разворачивается к стойке спиной и опирается на неё локтями, зевнув, — через месяц где-нибудь в Стамбуле богаче нас не будет никого. — Твой план безнадёжен, как и ты сам. Чуя пьёт медленно, пока владелец кабака пересчитывает деньги. Взглядом он явно хочет сказать, что монет тут всяко больше, чем цена выпивки, но капитан небрежно машет рукой, мол, дают — бери. Этот мокрющий эстет не пьёт ни рома, ни эля, выбиваясь из общей толпы пиратской масти, он признаёт только вино, а остальное о голову разобьёт, будь то бутылка или бочка, всё равно. Но, если Чуя и пьёт, то Дазай на удивление не пьёт вообще, и, не будь он капитаном легендарного «Бродячего Пса», способным выстрелами своего мушкета положить всех этих чёртовых посетителей корчмы прямо сейчас, его бы засмеяли. Но никто не смеётся. Не сказать, что вино двадцатилетней выдержки, но для такого заведения сойдёт. Обернувшись через плечо, Чуя замечает, что людей как ветром сдуло, осталось только перекати-полю прокатится мимо; лишь листовки розыска колышутся от сквозняка из дверей. Свечи в подвесных абажурах чугунных ламп дрожат своим огнём, и кажется, что даже на улице стихло. — Нам нужен ночлег, — сухо бросает капитан, вздохнув и ещё раз встряхнув мокрой головой. Он не спрашивает, он просто ставит в известность. — Монет хватить должно. Хозяин корчмы что-то отвечает, но Чуя уже не слушает, он негромко ставит опустошенную деревянную кружку на стол и поднимается по трухлявой лестнице наверх. Дазай, что идёт за ним, останавливается, когда капитан оглядывается на него. — Не радуйся. Ты спишь перед дверью, а после моей благосклонности вообще мне поклоняться должен. — Чуя, ты слишком жесток, — оба поднялись на тёмный и неосвещённый второй этаж — приземистый хозяин кабака должен сопровождать гостей с фонарём, но тут, видимо, побоялся идти в одиночку, когда такие персоны появляются на пороге. Очень возможно, что ближе к утру местонахождение злостных пиратов будет разглашено жандармам, но утром ни того, ни другого уже здесь не будет. — Ты должен быть мне благодарным, что я в принципе не застрелил тебя ещё на берегу. Пыльная и старая дверь тухленькой комнатушки скрипит, открываясь, но обоим всё равно, они и не в таких условиях спали раньше. Узкая кровать с продавленным матрасом, покосившаяся тумбочка — пф, в каютах порой ещё страшнее бывает. — Подержи, — Чуя снимает мокрый плащ, бросая его Осаму в руки, и потягивается. Его жилет и рубашка ничуть не высохли, с штанов всё ещё стекает, но, пожалуй, сушить всё это он будет, когда окажется на своём корабле. Если «Мафия» не потонула. — А мне что делать? — Дазай фыркает, снимая и свой кафтан, думая встряхнуть, но, получив ещё один гневный взгляд, меняет решение. — Бросишь на пол — ляжешь рядом, а теперь свали отсюда и благодари меня, что можешь спать хотя бы на полу. Чуя не брезгует лечь на старую кровать, закинув руки за голову и скрыв лицо шляпой, так и не разувшись, утром всё равно бежать через окно. Теперь Осаму без согласия сделался служанкой рыжего крысёныша, вот незадача! Он не стесняется стучать каблуками и вообще шуметь, складывая мокрую одежду на тумбу, а затем, выпрямившись, минуту смотрит в тёмное окно. За стеклом виднеются слабые огни ночных улиц, напоминающие поблёскивающие во тьме монеты. «Интересно, а как так крошка-капитан не потерял деньги в воде?..». Он смотрит на спящего, наклонив голову к плечу. Подумав о чём-то, Осаму тихо разувается, отставляя сапоги к стене, заодно закрыв дверь. Если Дазай что-то задумал, то эту мысль из головы капитана зубами акулы не вытащить. Чуя, он ведь… Просто вспыльчивый. Он просто обижен на него за всё то, что Дазай с ним сделал. Как бы изощрённо извиниться?

Шорох.

Чуя медленно убирает шляпу со своего лица, когда кто-то присаживается на кровать и касается рукой его ноги. — Что ты делаешь? — рыжий спрашивает сонно, жмурясь, но уже удивляясь происходящему. Дазай медленно над ним склонился, минуту смотря в глаза, а затем, не объясняя причины, накрывая сухими губами его губы. Получает звонкую пощёчину. — Ты что творишь, идиот?! — зашипел Чуя, прикрывая рот рукой и мгновенно вскочив, пока Осаму отодвинулся, потирая ушибленную щёку. — Ты при падении головой ударился, облезлый? — А твой удар не изменился, — Дазаю, кажется, даже и не больно, и он снова смотрит на Чую. В голубых глазах разве что гнев не сияет, но вот что-то капитан больше ничего не делает, не лезет бить морду за такие дела. — Может, мы как-то по-другому решим вопрос с потопляемостью кораблей? — Мне тебя утопить проще, чем твой дрянной корабль, — едва не обиженно фыркает рыжий, отвернувшись. Он обескуражен. Осаму ведь… сделал так в последний раз четыре года назад, будто на прощание, а затем сбежал, трусливый ублюдок. Оба разошлись, как в море корабли, и вот теперь корабль Дазая столкнулся носом с носом чужого корабля. — Чуя, я был должен. — Должен был взорвать к чертям мой — наш! — корабль?! — Чуя шипит надрывно, хмурясь. — Должен был сорвать сделку с мальчишкой-Тигром? Давай, объясни мне! — капитан явно гневается. — Я думал, мы уже решили этот вопрос и больше решили не затрагивать. — Вот именно, что не решили. Ты не хочешь слушать. — А ты не хотел рассказывать. А так — да, я не хочу слушать твоих жалких оправданий. Ты — трусливая крыса, щенок, сбежавший с корабля к каким-то отщепенцам, отчаянно делающий вид, что мешаешь «незнакомым» пиратам с «Мафии». Вообще в первый раз видишь знакомые лица, да? — Чуя выдерживает паузу, смерив Осаму взглядом. — Дай мне поспать хоть немного. Сейчас не время. Чуя пробует отвернуться всем корпусом и лечь на бок, но его останавливает чужая рука. — Сейчас то самое время, когда нужно решать подобные вопросы. Когда Чую целуют снова, он уже не замахивается. Вскипают самые отрицательные чувства — гнев, ярость, желание ударить и свернуть шею. Этот ублюдок так подло поступил! Команда в тот год, в год красной огненной змеи, едва не погибла, когда в ночи небо окрасилось взметнувшимися к тучам языками пламени, а тишину разрезали душераздирающие крики. Чуя вне себя от страха искал в спасшихся людях своего капитана, и внутри что-то оборвалось, когда Дазая нигде не оказалось. Та «Мафия», полыхая кровавым огнём, плюясь искрами и ошмётками древесины, тонула своей целой половиной, а выжившие держались за что-то, что ещё не покрыла вспенившаяся морская гладь. Капитан, Наставница, вся команда, Рыжик — а где Скумбрия? Где эта бинтованная мразь? Чуя сам не свой ходил всё это время, уже похоронив своего капитана, пока однажды, уже на новом корабле, не столкнулся с каким-то облезлым судёнышкой, как показалось ему на первый взгляд. Корабль-призрак?.. Чуя замер, застыл на месте, когда увидел на вражеском корабле без вести пропавшего. Обида вскипела в жилах. — Предатель! Предателей прощать нельзя, но… Чуя вздыхает, когда сухие губы касаются шеи, оттягивая мокрый воротник рубашки. Нет. Чуя не может простить. — Не трогай меня, — Чуя отталкивает врага, отодвинувшись. Нет, нет, нет, он не может позволить предателю снова сделать с ним такое. — Что не так? — враг склоняется, выдыхая на самое ухо. — Ты. Ты не так. Не прикасайся. Дазай усмехается, огладив Чую по щеке и отпрянув. — Я понял твой расклад. А если по-другому? — В каком смысле? Осаму не отвечает, оттягивая воротник своей рубашки, отстегнув пуговицы тёмного жилета, подцепив своим длинным пальцем бинт на своей шее. Чуя смотрит с удивлением, не желая принимать то, что Дазай делает. Ох, если действительно так… Он может отомстить куда изощрённее, чем просто вскрыть его глотку тупым ножом. Дазая хватают за шею, сжимая пальцы, одним движением прижимая к кровати и злобно сверкнув глазами в темноте. Осаму не сопротивляется, чёртов любитель боли, пока Чуя решается. — Как же ты меня раздражаешь, — чеканит рыжий сквозь зубы, чуть ослабив хватку, второй рукой грубо сдирая с капитана одежду. Он не заботится о её целостности, разрывая пуговицы рубашки, срывая мокрые бинты, белыми змеями скидывая их на пол. Бледная грудь Дазая испещрена белёсыми шрамами и глубокими, старыми порезами. Чуя когда-то сам мечтал оставить свой след на его коже, но всё не мог. Теперь может. — Я не буду касаться твоих грязных сапог руками. Снимай сам. — И давно ли крошка Чуя стал таким брезгливым? — последнее слово Осаму прохрипел, когда пальцы на шее вновь сдавили сильнее. Чуя не любил, когда акцентировали внимание на его росте. — Не побрезгую выдавить тебе глаза, чтоб повязку зазря не носил. Снимай её тоже, она меня бесит. Дазай на это лишь усмехается, поднявшись на локтях. Рыжий отодвинулся, рассматривая бывшего напарника по разбою: такой же высокий, бледный, угловатый, с той же победно-придурковатой ухмылкой, несмотря на то, проиграл он или выиграл. Он раздевается нерасторопно, скинув сапоги с кровати с тихим стуком каблуков об пол, и смотрит на Чую. — Что смотришь? — рыжий хмурится. — Штаны туда же. — Я и не думал, что тебе придётся по душе моё предложение, — он ухмыляется, совершенно не стесняясь раздеваться. — И что же, после сегодняшней ночи наши корабли останутся взаимно нетронутыми? — Я посмотрю, насколько мне понравится, — подумав, Чуя стягивает сапоги тоже, наступая на подошвы поочерёдно. — Петух. Капитан остался одетым только сверху, в расстёгнутых рубашке и жилете, и Чуя, осмотрев его, надавил на чужую грудь, чтобы тот лёг. — Если ты согласился, ты тоже не отличаешься, — Осаму хмыкает и переворачивается спиной вверх. Если бы под рукой были кнут или палка, Чуя бы с удовольствием отхлестал эту белую спину до кровавых порезов, но в арсенале только рука. Что ж. Дазай вздрагивает, когда рыжий наотмашь бьёт его по ягодицам, и на коже тотчас появляется краснеющий след. Он, айкнув, тянется потереть ушибленное место, но Чуя прижимает к матрасу его руки. Дазай недовольно цыкает. — Заткнись, — рыжий срывает с его головы опостылевшую повязку, связывая ею его запястья. — Даже не смей дёрнуться. — Ты слишком много себе позволяешь. Снова удар по ягодицам, от которого Осаму вздрагивает. — Я в твою задницу грот-мачту запихну по самые гланды, если вякнешь ещё раз, мерзость, — Чуя склоняется над чужой спиной, опёршись руками о матрац, грубо кусая за плечо, и Дазай сдавленно выдыхает сквозь зубы. Это больно. Больнее, когда кусают за шею вновь в то место, что было тщательно скрыто бинтами, вместе с тем надавливая на губы пальцами — немой приказ открыть рот. Как позорно. И Осаму повинуется. Вбирает пальцы в рот, облизывая подушечки, касаясь языком фаланг, прикрыв глаза и стараясь терпеть, как на его плечи сыплются обжигающие укусы, задевают старые шрамы. Чуя, сколько ни пытался, так никогда и не ранил Дазая. Нет никакой даже самой тоненькой белой полоски под рёбрами. А вот Осаму ранить умеет. Без какого-либо оружия. Без сомнений, задатки лидерства у этого хитрого ублюдка были с самого детства. Осаму Дазай — безусловный капитан, Чуя Накахара — всего лишь прислужник. Он старше. Меньше. Хуже. Всё внимание — Дазаю, Чуя лишь его тень. Вечная тень. Отчасти Чуя, наверное, должен быть ему благодарен, ведь скумбрия, сбежав, обеспечил рыжему своё полноправное звание, и никто даже не жаловался. Напротив, казалось даже, что Чуя неожиданно лучше, чем тот самовлюблённый хмырь со странными мыслями и не менее странными поступками. Хотелось если не утопить зазнавшуюся скотину в бочке с рыбой, то сбросить за борт и приправить ударом якоря по голове, чтоб уж точно не всплыл. Какое же, чёрт возьми, счастье — наконец полноправно смочь унизить этого Осаму-мать-его-каракатица-Дазая. Теперь тот даже хромать будет, как настоящий пират. Мужеложство — здесь нет понятия любви до гроба, да гори она огнём, здесь только унижение одного другим. — Псы, когда им протягиваешь руку, лижут пальцы лучше, чем ты, — Чуя поморщился, вынимая пальцы из чужого рта, и между ними и мокрыми губами растянулась тонкая блестящая паутинка влаги. Чуе ужасно хочется выбить все стоны из этого живого мертвеца. Чтоб он охрип. Чтоб стонал, как течная подзаборная сука, хрипя и моля не останавливаться. Чтоб прочувствовал всю душевную боль, которую причинил, физически. Дазай вскрикивает и кусает повязку на запястьях, когда Накахара без каких-либо прелюдий и массажа вводит палец, неприятно царапая сухие стенки, и за вскрик, видимо, его снова наотмашь бьют по ягодицам. Сам Чуя не говорит ни слова, всё-таки стараясь растягивать осторожнее. Хотел бы — садистски всадил бы нож, и совсем не рукоятью. В конце концов, отважный и такой легендарный бродячий капитан предложил сам такой ход перемирия, так пусть не жалуется. Рыжий готов поставить половину своих корабельных запасов вина на то, что любителю боли подобное ещё и понравится. Со вторым пальцем комфорта явно меньше, и Осаму шумно вдыхает воздух сквозь сомкнутые зубы. Движения не так резки, как он думал, но тем не менее удовольствия несильно много; в какой-то момент он вздрагивает, и по его спине ползёт волна мурашек, когда пальцы касаются простаты. Ох, а это… не так уж отвратительно?.. Чуя остановился, глянув на бывшего партнёра по разбою, и ему даже удивительно видеть, что тот подался назад, аккуратно пробуя насадиться. — Да ты ещё больший петух, чем я думал, — у Чуи голос понизился, звуча несколько даже привлекательно — от такого голоса у девушек ноги подкашиваются. — Тебе бы уходить к легкодоступным девам, там тебе место. Осаму хочет что-то сказать, но Чуя резко двигает пальцами, задевая простату снова, и громоздких усилий стоит не ахнуть. Накахара даже ухмыляется, когда тот прогибается и что-то невнятно мычит, разводя стройные ноги шире. В низу живота болезненно тянет у обоих — у одного налившийся кровью член упирается в ткань штанов, а другому плохо, что не может коснуться. Чуя облегчённо выдыхает, когда высвобождает возбуждённую плоть, расстёгивая пряжку ремня. Дазай вдыхает свистяще-сдавленно, когда гладкая головка упирается в сжавшийся анус и толчком проходит внутрь.

АЙ.

Накахара не старается доставить удовольствие Дазаю, совсем нет. Двигаться немного тяжело, внутри всё узко и туго; толчок на всю длину — Осаму приглушённо вскрикивает, и с уголка его губ стекает слюна, лицо раскраснелось. Толчки размеренны, Чуя, кажется, нашёл свой темп; пошлые шлепки яиц о покрасневшие ягодицы, влажные хлюпы, непристойные звуки — послушать со стороны, так не иначе как публичный дом. Хорошо, что от двух гроз морей разбежались постояльцы и вообще живые и мёртвые души. Такой способ примирения очень своеобразный и шумный. Зато действенный. Дазай сипло стонет, стараясь не размыкать губ, не в силах потянуться к изнывающему члену. Пальцы больно сжимают бёдра, сочащаяся смазкой головка касается простаты, а перед глазами немного плывёт даже в общей темноте. Рука вдавливает голову в матрац, чуть тянет за волосы; Чуя вбивается грубо, склонившись, хватив зубами за плечо снова и словно держа. Обоим жарко. Воздух в этой комнатушке явно застоялся. Осаму, выгнувшись, поджимая пальцы на ногах, болезненно кончает без помощи рук, резко, задушенно вскрикнув, пачкая спермой матрас, сжимаясь внутри, и Чуя хрипло выдыхает, закусив губу и задрав голову, кончая следом. Они, наверное, с минуту не двигаются, пока Дазай не начинает заваливаться на бок, а Чуя уже устал стоять на коленях. Он его отпускает, выйдя, мимолётно глянув, как из покрасневшего колечка мышщ вытекает белая смазка. Дазай медленно протягивает ноги, бесшумно ложась и поджимая их к животу, как-то инстинктивно натягивая рубашку руками вниз, чтобы закрыться. В комнате очень душно, и пот на телах поблёскивает. Чуя, поправив одежду и выпрямившись, недолго посидев на кровати, встаёт и открывает скрипучее окно. Волосы у него растрёпаны. — Я бы с удовольствием оставил тебя здесь одного в таком виде, — говорит он, не смотря на капитана. — Но, знаешь, в этом деле ты единственный раз не залажал. — Неужели крошке Чуе хоть что-то в жизни понравилось? — хрипло подаёт голос Дазай, уже давно расправившись со связанными запястьями и вновь повязывая её на свой глаз. — Крошка крошкой, — язвит рыжий в ответ с ноткой иронии в голосе, — только подо мной ты стонал хлеще, чем любая шлюха. Дазай долго не отвечает, сев, согнув колени и обхватив их руками. Смотри, восходит полная луна.

***

Осколки стекла остались мерцать на земле, когда морских разбойников и след в корчме простыл. Единственными оставшимися напоминаниями о них в этом месте остались листовки о розыске с вполне себе даже не криво нарисованными лицами буканиров. Ищите дальше. Небо только-только порозовело, когда два заклятых врага стояли на том же побережье, на которое их вынесло прошлой ночью. В песке до сих пор поблёскивает пиратская монета — выпала откуда-то из карманов капитана «Мафии», когда оба валялись на песке дохлыми рыбами. На горизонте видна подплывающая к берегу лодка с двумя людьми в ней — один гребёт, другой даже не двигается. Тот, что работает вёслами, на мгновение обернулся, удивляясь увиденному и не веря, что ненавидящие друг друга «пиратские особи благородных кровей» стоят совсем рядом и не рвутся перегрызть друг другу глотки. — Капитан! — черноволосый корсар встал ногой на нос судна, оказавшись совсем близко, когда лодка лишь едва покачивалась на прибрежных утренних волнах. Вторым человеком оказался связанный по рукам Тигр, злобно сверкающий глазами в сторону врага. — Атсуши, мальчик мой, а я возлагал на тебя такие надежды! — театрально всплёскивает руками Дазай, когда корсар вражеского капитана дар речи потерял от сложившейся ситуации. Он не знает, приветствовать ли бывшего командира, как к нему вообще обращаться? «Приветствую самого худшего капитана-предателя!»?. — Рюноскэ, — Чуя говорит это, скрепя сердце: — Отпусти мальчишку. — Что? — корсар смотрит удивлённо и даже возмущённо. Да ему стольких нервов и сил стоило не убить вырывающийся ценный груз, который ему по лицу чуть ногой не зарядил, а теперь отпустить?! — Капитан, я… — Отпусти. Это приказ. Рюноскэ, немного, будучи в шоке, помедлив, тут же хмурится, резко разворачиваясь, срезая верёвки пленника кортиком и ногой выталкивая за борт. Тот кашляет, тут же вскочив на ноги, стоя по пояс в воде, в отместку окатив недружелюбного пирата водой. Ей-богу, они готовы подраться, но Дазай, чёртов политикан, прерывает драку. — Где корабли? — спрашивает он, как наставник у воспитанников. — «Псу» удалось не потонуть, и… — Атсуши тут же прерывает враг: — Капитан, «Мафия» недалеко отсюда. Полностью цела. — Конечно, он обращается к Чуе, и тот, встряхнув головой, шагает в воду и залезает в лодку, игнорируя существование скумбрии и его плешивого кота. Последний не успел договорить, что «Пёс» в свободном плавании свободно бороздит просторы океана на боку, когда как флибустьеры превратились в плотников и чинят прореху борта. Действительно, что корабль, что капитан — не тонут по одной причине. — Чуя, а как же я? — Дазай машет ему рукой вслед, когда вражеские буканиры отплывают, но в ответ слышит лишь до боли знакомое: — Да пошёл ты к чёрту, мерзавец! Чтоб ты утонул вместе со своей деревянной развалиной! Дазай смеётся. Его голос звучит уже достаточно далеко. — Я могу утонуть только в глубине твоих прекрасных гла-аз!