Частички нас

      Джин считал себя надежным человеком, действительно уверенным, но не дерзким. Он знал, что у него есть слабые места и ахиллесова пята. Хотя он прятал их слишком хорошо, делая невидимыми для чужих глаз. Для глаз Т/И, однако, это было все же видимо. Казалось, она замечала это довольно легко, потому что знала, что он уверенный настолько, насколько это возможно, были еще те редкие случаи, когда его неуверенность и опасения проскальзывали через почти сплошной фасад, который он стремился укрепить. Оказывается, у его герметичной баррикады есть несколько трещин.       Вероятно, это было связано с тем, что они провели четыре года в одном колледже, и в прошлом семестре они, казалось, стали не разлей вода. Им еще предстояло решить трудную задачу о том, как существовать по отдельности, потому что от простого упоминание о том, чтобы быть порознь, пробирал озноб. Они, кажется, верили, что даже подобная идея может стать началом медленной гибели их нерушимой дружбы.       Они знали, что это неправда, но оба были слишком трусливы, чтобы посмотреть страху в глаза и обсудить это. Даже Джин, который всегда был воплощением современного принца, кажется, трепетал. Вот почему он сидел в своей маленькой черной Kia в семь вечера, сердце стучало в горле, а кровь свистела в ушах.       Он пытался сфокусироваться на слабой мелодии какой-то инди-песни, играющей по радио, пытаясь сдаться ритму, который успокоил бы его измученные нервы, но такое старание оказалось бесполезным, ведь под каждое постукивание он подсознательно повторял ее имя.       Звук. Т/И. Звук, звук. Т/И, Т/И. Звук, звук, звук. Т/И, Т/И, Т/И.       Он предполагал, что поужинает с Т/И — технически последний раз с ней поест, прежде чем она уедет. Хотя он не знал, что именно чувствует, называя это последним ужином, в то время как они были даже не в состоянии говорить о ее отъезде.       Каждый раз, когда кто-то поднимал эту тему, Джин поворачивал разговор в другую сторону, притворяясь увлеченным своим телефоном и не комментируя это. Две ночи назад, когда они сидели в баре, Намджун спросил у Т/И о поездке, а затем продолжил навеселе поздравлять ее, прежде чем заказать еще одну горькую пенящуюся пинту пива в запотевшем стакане. В ответ она широко улыбнулась, в ее глазах отразились волнение и скрытая безжизненная грусть, которую можно было увидеть, только прищурившись.       Затем Намджун спросил:       — Как ты относишься к тому, что твоя напарница уезжает, хен?       Сокджин продолжал впихивать в рот горсть арахиса и махал руками, как будто не мог ответить. Ему потребовалось пять секунд, чтобы встать и уйти под предлогом заказа еще одной порции, дабы отпраздновать. Юнги быстро последовал за ним и нашел друга не в баре, а снаружи и с угрюмым выражением на лице.       Он поместил тонкую сигарету между губ, прежде чем предложить Джину затяжку.       — Возможно, я ошибаюсь, но у меня чувство, что вы двое даже не говорили о ее отъезде.       Джин наблюдал, как дым закручивается вокруг его пальцев и уходит от лица. Существовало мало людей, которые могли прочитать его эмоции, и Юнги оказался одним из них.       — Не совсем, об этом… грустно думать.       Юнги кивнул, полностью понимая то чувство, когда расстаешься с людьми, которых любишь больше всего. Чимин, его лучший друг, занимался более шести часов в школе исполнительских искусств. Мин достаточно хорошо знал, что быть оторванным от самого близкого человека похоже на тупую боль от выскребания собственного сердца.       — Еще я предположу, что ты ничего не сделал, чтобы сообщить ей, что чувствуешь, — сказал Юнги, щелкнув языком. Уши Джина стали ярко-красными.       Ложь Сокджина срабатывала только на некоторых людях, и Юнги не был одним из них.       Остальная часть ночи продолжалась в счастливом тумане, все оказывались головокружительно радостными, терпкое пиво оставалось на языке, а тепло кипело в груди. Парень так и не сказал ни слова Т/И, он только попрощался и смотрел, как она идет домой. Когда он вошел в свой дом, то собрал все оставшееся от спиртного мужество и решил позвонить ей, чтобы попросить погулять с ним в последний раз, прежде чем она уедет.       Она быстро согласилась, и на следующее утро Джин запаниковал.       И вот теперь он сидел в своей видавшей виды машине, ожидая, когда Т/И спустится, но дайте ему достаточно времени, чтобы попытаться привести в порядок свои мысли. У него все же не вышло.       У него не было времени, чтобы сожалеть об этом, хотя бы потому, что кто-то трижды мягко постучал в пассажирское окно. Т/И заглядывала в него со своей обычной улыбкой, той самой улыбкой, которая часто заставляла его чувствовать себя бодрым в те дни, когда он работал ночами. Та самая улыбка, которая разливала эйфорию с головы до ног, а сердце в это время скакало в груди.       Джин потянулся через всю машину, чтобы открыть дверь, и девушка плюхнулась на кресло, слабый запах ее сладких духов расплылся по пространству вместе с теплым летним воздухом.       — Привет! Долго ждал? — Т/И выгнула бровь на отсутствующий взгляд Джина, и он быстро покачал головой.       — Нет, я… немного задумался, — было не так уж трудно улыбнуться ей ответ, несмотря на то, что в романах насчет этого обычно пишут наоборот. Он не чувствовал, будто выдавливает из себя усмешку, болезненную и напряженную от тяжести его мыслей. Скорее улыбаться было даже слишком легко, как будто он не мог сдержать приторное блаженство, которое, похоже, буквально распирало его. Ему на самом деле пришлось одернуть себя, чтобы улыбаться не так широко, потому что он боялся быть слишком счастливым и почувствовать себя после ребенком, опустившим руку в банку с печеньем и пойманным на этом. Это было болезненно-сладкое и неловко — то, что он так счастлив просто видеть ее. Его друзья стали бы хохмить, если бы увидели это.       — Немного? Я чувствую, что ты вообще пропал без вести в эти дни, хочешь поговорить об этом? — Т/И пристегнула ремень безопасности и уселась на свое место, когда Сокджин завел машину.       — Может быть, позже… Сначала дай тебя накормить, — усмехнулся Джин и привел машину в движение. Он мог только надеяться, что он найдет в себе хоть часть того мужества, что было у него две ночи назад, и будет достаточно храбрым, чтобы сказать все, что ему нужно.

***

      Если и была одна вещь в Джине, которая восхищала Т/И еще с того момента, как она встретила его, так это его бесстрашие в выражении чувств, будь то его выразительность, слова или действия. Она никогда не встречала кого-то настолько искреннего, кто заставлял бы ее краснеть. Именно эта невозмутимая открытость также позволила ей читать его.       Вы могли бы подумать, что быть открытой книгой значит запросто быть лидером, но Джин еще был отчасти головоломкой с золотым дном неразгаданных загадок и мыслей. Это была его простота, которая одновременно отталкивала ее и привлекала. Он мог выражать большую часть из того, что чувствовал, беспрепятственно и очень точно, но это не значит, что его мысли были такими же нефильтрованными, как его слова и слепая привязанность к друзьям, которой он был преисполнен.       Его мысли, неподдельные и честные, казалось, были разложены по полочкам, проанализированы и рассматривались со всех сторон, пока Сокджин сам их не понимал. Это были те самые маленькие драгоценные камни, о которых Т/И страстно желала услышать, надеясь, что парень доверит их ей.       С большим трудом она научилась читать Джина как хорошол знакомую книгу с погнутостями и потертостями на кромке и любовью между страницами. Именно из-за этого она заметила дискомфорт Джина за огромное количество времени до первого упоминания о ее отъезде после последнего семестра в колледже. Сокджин поздравил ее, даже не теряя самообладания и вежливо, как будто обводил вокруг пальца. Он не поднимал эту тему снова и никоим образом не касался ее, оправдывая себя задумчивостью или отключкой, иногда просто уходил из комнаты.       В то время как она знала, что ему некомфортно, она также понимала, что не знает, почему так происходит, поскольку, опять же, он закрыл мысли на замок, вместо того чтобы разделить их с ней, поговорив по душам. Это расстраивало ее, но она не могла найти в себе силы спросить, боясь, что разрушит и так неустойчивую дружбу. Она знала, что их чувства друг к другу в этом ключе сильны и крепки (и в ее случае глубоки и надежны, разбавленные любовью на протяжении многих лет).       Но ее новости, похоже, вызвали сдвиг, который мог стать проверкой, и она боялась узнать о существовании хоть малейшей вероятности, что у кого-то из них недостаточно чувств, дабы сохранить то, что они воздвигли вместе.       Поэтому она ничего не сказала, притворяясь, что это всегда будут Джин и Т/И: удивительный дуэт, лучшие друзья, напарники и, как их группа любила называть их, «пара, которая должна существовать» (название любезно предоставлено Хосоком). Они оба, похоже, думали, что с ними все будет в порядке, и, к счастью, Джин оказался достаточно храбрым, чтобы понять, что этого не произойдет, поэтому он решил поговорить и позвонить ей.       Хотя Т/И думала, что семьдесят процентов его поздних ночных звонков и приглашений происходят благодаря двум лишним шотам спиртного, которые Намджун вливал в Сокджина, но это не относится к делу. Т/И все же полегчало, а в голове появился беспорядок, когда Джин сказал, что им нужно погулять, и подтвердил это, сказав: «Хорошо, это свидание!».       У них всегда были свои дружеские свидания, но на этот раз было что-то особенное в перспективе увидеть Джин еще раз и один на один.

***

      Поездка не была напряженной, но было странное ощутимое напряжение, которое казалось настолько слабым, что почти упускалось. Оно состояло из пустой болтовни частично насчет того, что Джин делал сегодня, и неприятностей Т/И с упаковкой вещей. Оказывается, вместить несколько лет жизни в багаж не так просто, как хотелось думать, и все эти фильмы об искоренении вашей жизни и начале с чистого листа — это дерьмо, потому что в них никогда не говорится о разрыве контракта на вашу квартиру, возвращении вашего депозита и волнениях о том, что все счета оплачены.       Звучит сложно и похоже на боль, но парень слушал ее, как будто это было самой увлекательной вещью. Он кивал и поддакивал, когда было нужно, не потому, что так было необходимо, а потому, что действительно слушал и был неподдельно внимательным. Т/И уже ощущала боль в груди, потому что где еще она найдет того, кто? по обыкновению? слушает с такой заботой?       — Джин, куда мы направляемся? — Т/И остановилась на мгновение, понимая, что они повернули не в центр города, где они обычно гуляют, а в противоположном направлении, где она могла почувствовать запах морского бриза и ощутить вкус соли на языке.       — На причал, конечно! — с гордостью усмехнулся Джин.       Т/И почувствовала, что в животе приятно потянуло, когда Джин повернул угол. Он проехал до конца тротуара и припарковал автомобиль на небольшом участке на пирсе. Когда она выбежала из машины, ее глаза были широко раскрыты и отражали яркие неоновые огни вывесок. Джин не терял времени, беря ее за руку, и потянул пробовать все виды жареных сладостей, острых закусок, игр, аттракционов и всего, что только можно было попробовать.

***

      Они выглядели достаточно обычно. Это не особенно сильно отличалось от любой другой их прогулки, если не брать во внимание то, что Джин постоянно настаивал на том, чтобы заплатить за все, и временами они бросали друг на друга затяжные взгляды, когда кто-то из них улыбался или смеялся над чем-то глупым. Есть что-то особенное и очаровывающее в том, чтобы видеть человека, которого ты любишь, счастливым. Ни один из них не осмеливался сказать это, хотя они и продолжили свою прогулку, делая вид, что все и так нормально. Но это было не так, и ни один из них также не мог отогнать от себя чувство, что, возможно, это нормально, возможно, так все и должно быть и это просто естественная прогрессия вещей, которые они чувствуют друг к другу.       К тому времени, когда тематический парк на пирсе закрылся, они уже купили мороженое и сели на холодный влажный песок у причала. Там еще были люди: кое-какие семьи, другие пары или группы друзей, которые уже начинали собираться у костра. Джин и Т/И не обращали на них внимания. Они были рядом, плечом к плечу, шепча друг другу о своих планах и желаниях.       — Чего ты желаешь от будущего? — внезапно спросила Т/И, обращаясь к Сокджину.       Джин выпрямился. Он должен был предвидеть это, но все в порядке, ведь он полагал, что не очень хорошо разбирается в заранее прорепетированных ответах.       — Много чего, — Джин пожал плечами и пнул ногой влажный песок. Он прилипал к его пальцам, но не был достаточно влажным, чтобы скататься на ступне.       — Например? — Т/И доела мороженое и отряхнула руки. Она протянула вперед одну руку — маленькую, крошечную, — которую в темноте отразил ее взгляд.       — Я желаю счастья, успехов и здоровья. Я хочу этого для себя, для всех моих друзей и особенно для тебя…       Т/И почувствовала, что сердце сильно ударилось о грудную клетку и появились тяжелые цепи от осознания, что она оставляет одного из тех, кого любит больше всего. Она собиралась оставить позади часть своего сердца, и она испугалась. Она знала, что не сможет найти кого-то, кто заполнит трещины в сердце и заставит ее почувствовать себя такой целостной. Не совершенной, но целостной.       Так странно, что любовь не такая, как они себе представляли. Она не такая, словно две половинки апельсина ищут друг друга, желая стать единым целым. Девушка представляет себе, что, возможно, это как будто она и так цела и делится с другими, охотно расставаясь с кусочками своей любви и предпочитая отдавать ее людям, которые этого заслуживают.       — Джин… Я сейчас расплачусь, и, клянусь богом… если я завтра отправлюсь в полет с красными глазами, я тебя убью, — Т/И принялась торопливо вытирать глаза, избавляясь от видимых сантиментов на ласковом лице.       Джин не пытался сдержать смешок, слетевший губ. Он рассмеялся, прижав ее к себе и обняв.       — Как бы то ни было, я могу плакать, когда ты не смотришь.       — Джин! Не оставляй меня одну в таком состоянии, — Т/И отпрянула, но он отпустил ее руку, и сердце задрожало в горле.       Джин обильно сглотнул и оглянулся, прежде чем продолжить:       — Т/И… Эгоистично говорить, что я хочу, чтобы ты не уезжала, но я не собираюсь это говорить или просить об этом, потому что я знаю, что это делает тебя счастливой.       Т/И почувствовала слабую размытую улыбку, тронувшую ее губы, и ее голова откинулась назад, чтобы упасть ему на плечо. Джин не двигался, и она проскользнула ближе, а ее лицо прижалось к горячему стыку его шеи и плеча, прямо там, где она могла почувствовать, как его сердце бьется под поверхностью кожи.       — У тебя есть еще одно желание? — тихо спросила девушка, и Джин откинулся назад, большим и указательным пальцем найдя ее подбородок.       — Я желаю, чтобы ты взяла меня с собой.       — Только если у тебя будет частичка меня.       Джин, не колеблясь, склонился вперед и прижался губами к ее губам. Это не было похоже ни на собирающийся паззл, формирующий картинку, ни на два кусочка, собирающихся вместе. Однако это было ощущение, которое заставляло его чувствовать себя целостным, его сердце словно опухло и готово было лопнуть в груди. Ощущение, что лицо горит, внутренности переворачиваются. И восхитительная дрожь, которая прокатывается по позвоночнику и берется за плечи.       Этот поцелуй, которого они желали так долго, — это терпение и нетерпение, это задумчивые вздохи, ожидания и мечты, которые они так долго держали в себе. Он не чувствовал головокружения или голода, но будто лечился от глубоко укоренившегося истощения, которое ощущал от привязанности к ней, и он хотел наслаждаться ей медленно, пока они не станут настолько целостными, что смогут просто взлететь на воздух. Джин был готов не спешить и ждать.       Когда Т/И отпрянула, он нежно поцеловал кончик ее носа и левую скулу. Она нежно ответила:       — Мы что-нибудь придумаем.       Они оба знали, что они в одной лодке.