contradiction

Сладкий голос Тэхена закрадывается в сознание и остается там приятной пылью, обволакивающей стенки сознания; его руки плавно сжимают талию обладателя хрупкого тела сквозь огромную плюшевую толстовку. Чон Чонгук — это гремучая помесь нежности и опасности, а в глазах крапинки с теплотой, открытой лишь для его Ким Тэхена. В разуме откликаются остатки усталости, осенняя меланхолия и мысли начинающиеся и заканчивающиеся на одном человеке. Мальчишка сильнее кутается в старшего, тычась носом в изгиб шеи. Долгожданная осень наступила, и он, с облегчающей улыбкой, думает о приятной пожелтевшей листве, что мгновенно застелет размытые лужами дороги. Для него осень — это что-то сокровенное и чарующее, то, чего он так долго и упорно ждал. Температура снижается с двадцати градусов на четыре, деревья потихоньку окутываются прохладой, умирая под натиском пришедшего холодного, но освежающего, ветерка. И в параллель с гибелью деревьев, внутри Чонгука расцветает буквально все, искрится запахами и дарит приятное ощущение спокойствия: он снова зажил и может вдыхать полной грудью, не боясь тянущей духоты. В противовес всему ангельскому умиротворению, рядом лежит демон, губящий всякое спокойствие, ведь его пальцы так аккуратно тянутся под бордовую толстовку, даря холодок по коже. От Тэхена веет пряностями и это, безусловно, пленит парнишку. От Тэхена несет властью и это, несомненно, подчиняет. Пальцы исследуют кожу, которая, казалось бы, для них исследована на сто процентов, но Чонгук каждый раз разный: то теплый, то холодный; то развязный, то скромный. А сейчас в нем смешалось все и сразу, дало новое начало и ауру процветающего беспредела. Ким Тэхен — это наркотик, он разгоняется по венам младшего и растворяет абсолютно все перед собой, затуманивая сознание серой пеленой. В нем кроется что-то неостановимое, когда в Чонгуке, напротив, кричит несдвигаемое. И оба начинают игру, пытаясь выяснить, кто первый остановит, и кто первый сдвинет. — Тэхен, ты нужен мне, — сиплый полушепот громко вонзается в самые уши, заставляет тонкие пальцы непроизвольно залезть дальше, к соскам, пронзить их холодным током, одарить тело парочкой вздрагиваний. И потом все идет в кучу, топя пряности в сильном аромате кофе. Обсохшие губы Кима встречаются с другими, больно кусают их. Они тянутся ближе с немой просьбой приоткрыть рот, на исполнение которой хватает и доли секунды. Заведенный Чонгук покорно впускает соленый язык, сплетаясь с ним. «Встреча сладкого и соленого дает неплохой вкус» — думает старший, нависая над Чоном. А у младшего рассудок рассыпается паззлом, пуская фрагменты целостной картины по течению плавящего наркотика, когда вязкая слюна течет по подбородку, когда горячее дыхание опаляет нос, устраивая внутри парнишки что-то, зовущее себя «переворот». Сумев оторваться друг от друга на пару секунд, дав передышку, вещи летят в бездну, растворяясь в темноте и стягивающем ужасе. Кожа сливается с другой, а чей-то стояк неплохо проезжается по промежности Чонгука. Губы съезжают на шею старшего, оставляя на ней алеющие штрихи. Младший всем видом кричит, что хочет оставить на Тэхене что-то свое, оставить надолго, ведь Ким еще долго будет принадлежать только ему. А тот и не сопротивляется, ему лишь в кайф топить, зная, что Гук не умеет плавать. И, пока взгляд Тэхена плывет в абсолютно неизвестное направление, парнишка под ним умело ведет рукой по каменному прессу вниз, прикасаясь к сладкому, но в какой-то степени запретному, плоду. На члене смыкаются холодные пальцы: Чонгук двигает рукой, Ким пытается забыться, сделав рваный вдох. Младший хорошо ощущает тепло, собственное бурление крови, но более, чем хорошо он чувствует чужое напряжение, рвущееся к большему. Младшего абсолютно точно кроет, когда его прижимают к стене за шею, словно избитое изваяние, ограничивают воздух, не давая и малейшего шанса на спасение и освобождение. Чонгук попал, и попал он к не абы кому, а к Ким Тэхену. Тот был зверем, изголодавшимся по чужим силам. Он дико соскучился по тому, как парень, словно выброшенная на берег рыба, изворачивается и молит о пощаде. И как давится слюной, когда сильная рука накрывает рот. Чонгука словно посадили на электрический стул, но ему нравится, как его пронзают электричеством и потоки разлетаются по телу импульсами; как Ким натягивает его. Он точно болен этими ощущениями, точно болен Тэхеном. Сильная рука оттягивает непослушные волосы у корней, задавая тем самым бешеный ритм толчков, что противоречит их нежной любви и хрупкому телу Чона. Все плывет, сердце делает кульбит, а на обычной стене вдруг появляются непрошенные звезды. Они рисуют вселенную, погружая туда бедного мальчишку. Вселенная равномерно поглощает, выпуская на волю лишь хриплые стоны. …Чонгук выгибается, срывает и без того сорванный голос, а Тэхену недостаточно того, что (кого) имеет сейчас. Последнему не нужно беспрекословное подчинение, ведь мальчонка итак подчиняется во всем. Последнему нужно разломить по-особенному, подняв температуру внутри тела до сорока градусов, чтобы Чон мучился от ломки костей и тянулся к обезболивающему. Младший царапает стену, оставляя следы от коготков, но хочется исцарапать Ким Тэхена, изувечить прекрасным, а потом зализать кровоточащие раны. Он жадно извивается, моля о единственном прикосновении, которое использовал бы по полной. Но Тэхен давит и давит, калечит шею и наслаждается тем, как медленно течет струйка крови по мокрому телу, выводя парня на грохочущие стоны. Белого Чонгука будто испачкали черной краской, а отмыться от нее так и не дали. В белого Чонгука макнули грязные кисти, нарисовали ими тюрьму, выпустили бабочек в бескрайние просторы, оставив внутри только монстров. Белый Чонгук больше не белый. Тэхен еще ни разу не смягчился, ведь он неостановим и, кажется, выиграл глупую битву, исход которой оба знали заранее. Ломаные царапки на стене превращаются в плетеные линии, к хаотичным стонам прибавляются басистые, а старший ускоряется, кидая в Чонгука метеориты, размазывая того по стенке, разливаясь в нем. Чонгук в исступлении, он находится на гране чего-то внеземного, аккуратно теряясь. Но Тэхен находит, возвращается к теплой стороне, насквозь пропахшей пряностями, тихо воркует на ушко: — Я люблю тебя, Чонгукки, очень-очень, — дарит смазанный поцелуй в висок, тем самым делает слабую попытку исцелить, другого просто не остается. — Прости. И прости зависает в воздухе, ведь Чонгука слишком температурит, а старший лишь подогревает эту температуру, выкинув шанс на 36.6.