Я принес твою голову к морю и бросил в волны, бившиеся о берег.
Ты всегда любил море и хотел быть, скорее, утоплен, чем вспорот кинжалом в спину. Поэтому я принес все, что мне от тебя осталось, и бросил в соленую воду.
Я отдал морю последнюю часть тебя, и, когда через несколько часов я уходил, мне показалось, что ты позвал меня из глубины.
Я обернулся, но ничего не увидел.
Когда через неделю я пришел к обрыву, я снова услышал твой голос в вое ветра. Ты рассказал мне — я сразу понял, что это ты, — что однажды снова выйдешь из моря и придешь ко мне.
Мне вовсе не было страшно.
Я ждал.
Я приходил через месяц, через два, через три — и слышал твое обещание снова и снова. А через четыре уже не слышал. Я боялся, что ты забыл про меня, навеки упокоился в глубинах своего любимого моря — но это было не так.
Я верил, что это не так.
Я принес твою голову к морю и бросил в его воды не для того, чтобы ты забывал.
И однажды ночью, лежа в своей — нет, все еще нашей — постели я услышал твой тихий голос. Ты говорил, что вернулся, ты говорил не бояться. Но я и не боялся.
Я не вздрогнул даже, когда твоя скользкая холодная и мокрая ладонь дотронулась до меня.
Ты ласкал меня, согреваясь моим теплом, я чувствовал твое новое, морское тело, чувствовал только своим — ты просил меня не смотреть. Я чувствовал окутывающие меня склизкие щупальца, которыми ты обнимал и изласкивал…
Утром я нашел только длинный бледно-розовый след на полу — и быстро его затер. Я знал, я понимал, что те, кто убили тебя тогда, придут за мной по кровавому следу. Ты кого-то убил, перед тем как вползти в мою — нашу, все еще и всегда нашу — постель. Ты всего лишь хотел есть, как хочет есть, спать и тепла младенец.
Ты пришел ко мне и на следующую ночь — и позволил мне увидеть свое новое тело.
Я зачарованно разглядывал переплетения мертвых морских змей под прозрачной кожей, испещренной блестящими чешуйками, и жесткие кости коралловых ростков, держащие твое тело, а ты целовал меня мертвыми холодными губами, говоря, что удивлен. Ты не мог поверить, что я тебя не боюсь. Ты обнимал меня руками и щупальцами, оставляя горящие жгучие пятна от их поцелуев на теле. Ты овладел мной в ту ночь трижды подряд, и меня распирало от страсти и любви к тебе.
Зубы твои, покрытые коралловыми наростами и ставшие клыками, были в крови.
Я уснул только под утро, застав твой уход перед самым рассветом — а днем в мою дверь забарабанили чьи-то жестокие руки.
След твой на полу высох, и я не смог его отмыть, а ровные ряды пятен от ядовитых поцелуев на моем теле не были поняты так, как я пытался их объяснить. Мои простыни были испачканы твоим черным, как нефть, и все еще влажным семенем — и это было последней каплей.
Меня увели из нашего дома, обвиняя, что я скрываю тебя, что я пособник морского чудовища, что я — ведьмак и наслал, накликал, назвал беду на нашу деревню, когда ходил на берег. Я пытался сказать им, что просто люблю тебя, но они не понимали, смотрели с ужасом, презрением и омерзением,
кричали что-то вслед.
Меня заперли в клетке, нагим и без права и возможности как-то укрыться от взглядов. Я звал тебя тихо по имени, зажимая ладонями уши и подобрав ноги.
Ночью ты снова пришел ко мне, тихо, как морской прилив. Ты был одет в плащ из водорослей, а твои белые мертвые глаза флуоресцировали во тьме. Тебя не смогла остановить даже клетка.
Нам было плевать на крики проснувшихся, на огни в окнах вокруг центральной площади, нам было плевать на людей и их взгляды — мне было слишком сладко, а ты словно вовсе не видел их, целуя и лаская меня и овладевая моим телом с невероятной нежностью. Ты слизывал шершавым, как чешуя рыбы, языком слезы отчаяния с моих щек, шептал, как морской прибой, что больше не оставишь, что заберешь с собой сегодня. Я отвечал, что ждал этого с самого начала.
И сквозь прутья мне под ребра вонзился нож.
Я захлебывался своей кровью — а ты жадно и горько целовал своими мертвыми губами мои, слизывал кровь с раны, пил ее, как дурманящее вино. Ты вынул нож и ласково, нежно — мне вовсе не было больно — перерезал мне горло, отделив голову от тела. Ты бережно убрал мои волосы, которые так любил, из-под потока крови, и сломал мой позвоночник, чтобы он не мешал ножу.
И было темно — но я видел. И была тишина — но я слышал. И была немота — но я шептал тебе о своей любви, умолял тебя не бросать.
И ты обещал.
Ты держал мою голову в клубке щупалец за спиной, и я слышал, с каким хрустом и хлюпаньем ты обгладывал мои кости и пил мою кровь. Я понимал: тебе все равно нужно есть, а раз мое тело мертво, то лучшим концом для него мог стать только такой — насытить тебя.
Потом, когда от меня остались только голова, которую ты перенес в свои ладони, и лужа впитавшейся в землю крови, ты сломал клетку.
Ужасавшиеся люди отпрянули — и никто не смел приблизиться к нам. Ты нес меня в себе и в своих ладонях, пока долго и медленно полз к морскому обрыву, где я ждал тебя все те долгие месяцы.
Ты принес мою голову к морю и бросил в волны, бившиеся о берег.
Я знал, что стану таким, как ты, и мы снова будем вместе.
И я заснул.
***
Ты плавал к моей пещере и кормил меня мертвыми морскими змеями, качая в теплых, почти горячих ладонях мое растущее морское тело. Ты поил меня холодной акульей и жаркой дельфиньей кровью, принося ее в своих губах, а я пытался обнять тебя своими еще маленькими и хрупкими щупальцами. Ты спал, согревая меня своим теплом, как я когда-то согревал тебя.
Я стал твоей морской женщиной и твоей женой. Мои кости окрепли, я научился плавать. Мои щупальца стали жечься, а прозрачная кожа засверкала красивыми звездами. Я сам ловил рыбу и сам пил кровь акул и дельфинов. На моем теле выросли длинные мягкие водоросли, а на шее открылись жабры.
И однажды, спустя полгода, когда воды стали теплее — ты начал учить меня. Ты вывел меня на сушу, целуя в губы, и показал, как охотиться.
Первой я убил и съел женщину, что донесла на меня. Ее мясо было горьким, но я окреп. Ты вернул меня в море и спал со мной вновь, делясь своим теплом, как я делился своим с тобой, отдаваясь тебе в ту первую ночь.
Вторым я убил ребенка, который видел тебя в нашу вторую ночь и рассказал о тебе той женщине. Он был юн и беспечен, и кровь его бурлила, как молодое пьянящее вино — я вернулся тогда сам, и сам говорил, как желаю и жажду тебя, и мы смеялись и любились всю оставшуюся ночь и все утро.
Третьим я нашел и убил того, кто бросил тот нож, что заставил меня умереть. Его кровь была холодна, а мясо сладко. Слаще было лишь знание — круг замкнулся, и я могу быть спокоен.
Я отдался тебе в ту ночь лишь единожды, но так долго и нежно ты владел мной, что этот один раз показался мне вечным.
Больше голода не было. Ты поил меня кровью, я искал ракушки, украшая нашу пещеру, выращивал водоросли, ставшие нашей одеждой.
Спустя месяц я почуял, что в моем теле что-то неладно, словно что-то росло внутри меня. Я испугался и метнулся к тебе, прижимаясь всем телом, плача от страха, и рассказал об этом.
И ты рассмеялся — тепло и мягко. Ты обнял меня, окутав значительно выросшими за все это время щупальцами, положил ладонь на мой живот и все объяснил.
У нас будет дитя.
Мне было еще немного страшно — но больше тепло и счастливо.
Я думал о том, что однажды мы научим его охоте.
Его голод будет дольше, чем мой или твой.
Он будет вечным.
В Е Ч Н Ы М
