Как хорошо

      В туфлях у Кевина хлюпает мокрый холодный бензин, липнут к щиколоткам влажные брюки, на асфальте все расплывается такими красивыми разноцветными пятнами, такими красивыми, жгучими пятнами, похожими на цветы фейерверков.       Он давно уже понял, что Сесил ему соврал, весь город во власти Стрекс, люди радуются. Люди счастливы, они улыбаются и тянут к Кевину обугленные ладони, он убегает от них дворами, рвет на себе одежду, перемахивая через забор. Станция всегда казалась ему несокрушимой цитаделью, все опасности обходили ее стороной, но они уже здесь, они улыбаются и протягивают Кевину его утренний кофе. От порванных уголков губ на подбородки стекает кровь, она капает на пол, люди рисуют ею улыбки и солнца — все становится блестяще-прозрачным. Мир нестойко покачивается в его взгляде, от вида изуродованных лиц Кевина скручивает изнутри.       — Дезерт Блаффс, тот что еще не во власти Стрекс, наш маленький свободный город — желаю тебе доброго утра. А Стрекс… Вам я желаю гореть в аду. Идите к черту, ребята. Я не отдам вам радио.       Ванесса подает ему канистры. Они с Ванессой молчат, иногда встречаются взглядами — тут же неловко отводят глаза. Ей не нравится, когда Кевин случайно касается ее пальцев. Он прочищает горло:       — Просто хотел сказать… Я ряд что встретил тебя. Мы не успели как следует подружиться, но ты отличный стажер — могла бы добиться успехов, только…       — Только мы все умрем?       На лице Кевина быстро гаснет смущенная полуулыбка. Он кивает и принимает еще канистру из ее рук, стараясь не тронуть пальцев Ванессы, он, наверное, даже обижен. Глупо. Обидеться на кого-то перед актом самосожжения — ты будешь думать об этом, Кевин, когда тебя охватит огонь? Думать, что она не дала тебе в последний раз предаться сантиментам — что у нее не было времени на эти твои глупости. Не было времени. На тебя.       Он хмуро берет со стола коробок спичек, а в кармане еще зажигалка, и все вокруг пахнет бензином, и Кевин глядит исподлобья. И Ванесса вдруг шагает вперед, прижимает его к себе — резко и быстро, всхлипывает в плечо, зарывается пальцами в волосы.       Что это? Почему? Будешь ли думать об этом, когда загорится одежда?       Он выходит, распахивая перед собой тяжелые двери радиостанции — в руке у него канистра, и Кевин знает, что на него смотрят. Смотрят из окон, смотрят, столпившись вокруг, много радостно-обеспокоенных лиц, они наблюдают за каждым шагом.       — Я… — Кевин поднимает на них глаза. Кевин вдруг с ужасающей четкостью осознает, что работать на публику не получится — что здесь нет никакой публики, никто не услышит его глупых последних слов, только он, и огонь, и спички.       Вдруг что-то шевелится за одним из улыбчивых лиц — чей-то медленный, угашенный наркотиками мозг доходит до осознания происходящего. Толпа вдруг включается будто бы по щелчку, и все происходит быстро, быстрее чем можно представить — Кевин только бросает искру, но ее хватает с избытком. В бензине уже не только он, не он один загорается, люди истошно кричат, Кевин тоже кричит, Кевин орет и мечется.       Он не помнит, даже не помнит последних минут — его вытаскивали из огня, он страшно визжал бился в чужих руках, радиостанция вспыхнула до неожиданности легко. Было больно. Кевин не помнит, как. Если бы помнил, не смог описать — сознание выключилось, мозг отказался запоминать.       Больно. Как будто сгораешь заживо.       И Кевин умер на месте.       Когда он просыпается, Ванесса сидит рядом. Ванесса улыбается широко, гладит покрывало больничной койки рядом с изуродованным плечом Кевина - он хрипит, и она убирает руку.       — Как хорошо, что ты жив, — говорит Ванесса, — завтра нам на работу.       Кевин улыбается в ответ, блекло и слабо, и снова закрывает глаза.       Завтра ему на работу. Как хорошо, что он жив.