Кровавый восход

Цизальпийская Галлия, 9 января, 49 год до н.э.       Марий снова вскочил со своей походной кровати, как только услышал далёкое чавканье мягкой почвы, доносящееся из-под калиг часовых, в очередной раз обходивших лагерь. Уже в восьмой или девятый раз за эту ночь он стёр капли пота с холодного лба и снова опустился на жёсткий матрац. На этот раз продолжать сон не было ни сил, ни желания и, опершись на мощную, волосатую руку, центурион потянулся за пенулой — длинным военным плащом. Накинув его на плечи, Марий поднялся, надел военный ремень — балтеус, со свисающим с него коротким мечом и кинжалом, сунул ноги в сандалии и, пошатываясь, двинулся к выходу из шатра.       Близился восход, XIII легион вёл привычную для этого времени суток жизнь: вокруг лагеря несли службу караульные, парами прочёсывая невысокий частокол, кое-где между длинных палаток потрескивали костры и раздавался негромкий смех уже бодрствующих или ещё не ложившихся легионеров. Успехи в Галии позволили легиону расслабиться, и вот уже в течение пары дней в лагере лилось вино, жарилось мясо, отовсюду доносились солдатские песни. Воодушевлённые воины праздновали возвращение домой после восьми долгих лет кампании. Им было невдомёк, что служба ещё не окончена и грядут перемены.       Центурион стоял, высунув из шатра одну лишь коротко стриженую, поседевшую голову с едва заметной, светлой щетиной на впалых щеках и подбородке. Мимо снова прошагала пара часовых с копьями в длинных плащах. Проводив их опухшими, слезящимися глазами, офицер повернул голову и нашёл взглядом ещё двоих, стоящих неподалеку солдат, поставленных охранять сон командира, и жестом подозвал их к себе. — Солдат, живо найди мне оптиона и первого декана, пусть поднимает контубернию и ко мне, — негромко проговорил офицер, наклонившись к подошедшему солдату. Тот кивнул и быстро скрылся за соседним шатром. — Так, — продолжил Марий, обращаясь ко второму солдату, — Ты стоишь тут и ждёшь. Всё.       После этих слов центурион вернулся в палатку и в той же, ссутуленной позе уселся за небольшой стол, на одной стороне которого горкой были свалены свитки, а на другой теплилось пламя почти полностью догоревшей свечи. Ждать не пришлось долго, уже через несколько минут он услышал шлёпанье десятка ног по грязи и негромкую команду декана. Еще через мгновение перед Марием стояли двое: высокий, с темными кудрями оптион, облачённый в распахнутый плащ, из-под которого выглядывала кольчуга, и немолодой декан в одной лишь тунике, опоясанной балтеусом, со свисающим с него легионерским клинком. —Декан, распределить контубернию вокруг моей палатки и до завтрака не отходить, — проговорил хриплым, тихим голосом центурион, — Иди.       Декан кивнул головой и как только он покинул покои командира, вокруг тут же послышалась солдатская возня. — Теперь ты, Август, — продолжил офицер — Сядь.       Оптион подвинул к столу табурет, стоящий в углу, молча опустился на него, и внимательно посмотрел на командира. — Завтра утром, с первой когортой Цезарь перейдёт Рубикон и пойдёт на Аримин. Начнется гражданская война, — центурион негромко говорил дрожащим голосом, обречённо глядя себе под ноги, — Легион останется тут и будет ждать его приказа выдвигаться, а ещё... завтра я умру.       Юноша, удивлённый столь неожиданными заявлениями, вытаращил глаза на командира не в силах проронить ни слова. Он хотел было открыть рот, но Марий продолжил: — Август, ты станешь центурионом первой центурии второй когорты нашего XIII победоносного легиона, я верю в тебя и в то, что ты прекрасно справишься с моими обязанностями. — Командир! — вскочил с табуретки оптион, не в силах справится с волной эмоций, — Да что с тобой? Откуда ты знаешь о намерениях Цезаря и с чего взял, что умрешь?       Младший офицер позволил себе дерзость, о чём сразу же понял и тут же осекся. Но в тот момент его мир перевернулся. Ведь вместо того, чтобы после восьми лет службы вернуться к своим родным и близким героем, ветераном Гальской войны, он всё же войдёт в Рим как захватчик. И почему центурион, всегда несгибаемый, невозмутимый, бесстрашный воин-убийца сейчас выглядит как загнанный в угол, обессиливший зверь?       На это Марий лишь поднял тяжёлый взгляд на подчинённого, который до сих пор стоял над ним, и прорычал настолько хладнокровное «сядь», что оптион моментально вернулся обратно на стул. — Завтра Цезарь сам объявит о своих намерениях перед легионом, и секретом это ни для кого не будет, — офицер потёр руками сонное лицо, — Но дело не в этом. Август. Ты должен сделать для меня кое-что. Можешь считать, что это приказ. — Центурион, о чём ты говоришь? — атмосфера вокруг стала невыносимой, и происходящее окончательно сбило с толку молодого оптиона.       Молча поднявшись на ноги, Марий вынул кинжал из широких посеребрённых ножен и, аккуратно положив его на гладкую столешницу, продолжил: — Через несколько дней после вторжения, Цезарь перебросит весь легион в Рим, где соединится с ещё двумя. Дорога дальняя, возьми мой кинжал и выбрось в болото, в первое же, что будет по пути. — Я что-то окончательно перестал понимать, центурион, — медленно проговорил оптион, глядя на командира огромными глазами. — Ты собрался рассуждать о том, понимаешь ли приказ своего командира, юнец?! — отсутствие сна и паранойя сводили с ума старого солдата, хоть он и не собирался повышать голос.       Глупые вопросы — это последнее, что сейчас мог терпеть Марий. Взяв себя в руки, он продолжил, понизив тон: — В рукояти этого оружия спрятана одна вещь. Некоторые считают, что это осколок колонны с вершины Олимпа, другие думают, что это кусок зуба самого Юпитера, но тот, кто за ней охотится, называет её частицей Эдема, и она ни в коем случае не должна оказаться в руках этих людей. Поверь, эта штука способна на очень многое. Видимо она и правда свалилась с небес. — Ты думаешь, что за этой вещью придут сюда? В центр охраняемого военного лагеря? — недоумённо спросил юноша, — Это верная смерть для любого вора, так кто же может оказаться таким глупцом? — Призраки… — центурион встал и, повернувшись к собеседнику спиной, подошёл к расстеленному ложу, — Сделай, что я сказал, парень... Свободен.       Оптион недоумевал, но и продолжать разговор не видел смысла. Командир и правда сходит с ума: не спит, постоянно усиливает охрану, а теперь ещё и это. Видимо война делает свое дело. Мало кто может сохранять самообладание, проведя столько лет на службе. Быстро спрятав под плащом офицерский кинжал, Август быстро вышел из шатра и побрёл в сторону ближайшего костра.       Марий стоял, скованный страхом, уставившись на своё ложе, не в силах пошевелиться. Он настолько боялся хоть на секунду нарушить тишину внутри шатра, что почти не дышал. С улицы доносились тихие голоса солдат и шаги, невероятно пугающие шаги выставленной им же охраны. Наконец переборов страх, до смерти уставший, загнанный и запуганный центурион достал из ножен короткий клинок и, крепко зажав его в руке, сел на постель — так он мог видеть все пространство перед собой, и ему оставалось только ждать.       Вскоре мрачный ночной пейзаж озарился яркими лучами утреннего солнца. Прозвучал горн, собирая воинов к центру лагеря, где вот-вот должен был появиться легат тринадцатого легиона. Марий всё так же лежал с широко открытыми, побелевшими глазами, его рука сжимала короткий меч, а из глубокой раны на шее тоненьким ручейком всё ещё сочилась тёмная кровь. Всё вокруг было пропитано ею: туника центуриона, его постель, устеленный соломой пол — именно такая картина открылась декану, решившему разбудить командира к завтраку.       Ассасин не торопился. Он находился в лагере с самой ночи, терпеливо выжидая момента. Лишь к утру во время смены караула ему удалось подобраться к нужному шатру достаточно близко, чтобы нанести удар по вырисовывающемуся на льняной ткани силуэту. Ему не помешала дюжина солдат, лениво похрапывающих вокруг шатра, не помешал проходящий мимо патруль. В длинном плаще и глубоко надвинутом на лицо капюшоне убийца никак не выделялся из общей картины. Щелчок острого, как бритва лезвия, появившегося из-под кожаного наруча под действием нехитрого механизма, звук разрезаемой ткани, тихий всхлип. Удар был нанесён с точностью ястреба, спикировавшего на мышь-полевку. Затем сделав широкий, вертикальный надрез внизу шатра, убийца проник внутрь и замер, уставившись на пустые ножны и захлебывающегося собственной кровью центуриона. Обшарив сундук, постель, мешки и прочие вещи офицера, ассасин понял, что опоздал и искать далее бесполезно. Нужно уходить. Спустя считанные секунды Марий остался в шатре один в попытке сделать свой последний вздох с мыслями о семье через доносившиеся отовсюду вопли: Аве Цезарь! Аве Цезарь! Аве Цезарь!