Ты персонально мой

— Я больше не могу… ты убьешь меня. — тихо шепчет Питер в темноте роскошной спальни, прежде чем захлебнуться очередным протяжным хриплым напряженно-болевым стоном. На сей счет Роман не может не согласиться с предателем. Пора остановиться, дать антракт. Роман грубо трахает Питера уже больше двух часов и за это время выпил слишком много крови рома. Обычный человек на месте перевертыша давно бы загнулся от боли, внутренних травм и кровопотери. Роман невероятным усилием воли заставляет себя остановиться, медленно вынимает длинные острые клыки из сладкой желанной плоти, зажимает ладонью чудовищную рану на шее Питера. Не права была хладнокровная стерва-мать, рассказавшая печальную быль про девочку благородных кровей, которая влюбилась в раба: Роман и Оливия Годфри совсем не похожи. Девочка из истории, которую звали тоже Оливия, стала беспощадной к тому, кто разбил её хрупкое сердце. Роман не такой. Роман не хочет его убивать. Роман хочет владеть им вечно. Вжимать в постель, брать его плоть и кровь, обнимать, касаться, ласкать, наблюдать за его превращениями, заставить получать удовольствие от их тесного контакта. Доказать Питеру, что он ошибался, что не стоило убегать, что Роман способен его защитить. Роман не планировал грубо ожесточенно набрасываться. Своё дело сделала злость. Жгучая, как магма из центра планеты, чистая, справедливая, первозданная, застилающая глаза ярость. Когда пелена спала с глаз, было уже слишком поздно. У юного Годфри и раньше были проблемы с самоконтролем, но настолько впервые. Хорошо ещё, что под ним оказался значительно более физически выносливый оборотень, а не обычный человек. Человек бы точно не выжил. А Руманчек хотя бы смог дожить до того момента, когда к Роману вернулась осознанность, тяжелой ледяной лавиной обрушился отходняк. Клыки не хотят убираться, зудят и болят резкой противной ноющей болью, жаждут снова вонзиться в теплую сладкую плоть самого желанного на свете существа. Роман впивается ими в подушку и, придя к очередному финалу, ещё одним титаническим усилием шаткой нестабильной воли заставляет себя медленно приподнять бедра, покинуть тесную, скользкую от его спермы, плоть. Проклятые клыки не убираются, но сдерживаться становится на порядок легче, когда кровь Питера начинает сворачиваться и зловещая рана на шее оборотня перестает обильно кровоточить. Глаза Руманчека прикрыты, ресницы дрожат, губы тоже и вообще он нетипично бледный, как напудренный дополнительно белилами упырь. Роман не извиняется. Не он бросил лучшего друга. Но на душе все равно кошки зверски дерут когтями от вида Руманчека. - Запомни, ты больше никуда не уйдешь. Ты мой. Ты персонально мой. Те религиозные фанатики, что ведут на таких, как ты, охоту, действительно тебя убьют. И ещё повезет, если просто убьют. Я немало узнал об этой секте, пока искал тебя и молился ангелам, в которых не верю, чтобы я нашел тебя раньше гребанной инквизиции. - на этом запал Романа кончается и он добавляет куда тише и значительно ласковее, будто извиняясь за совершенную жестокость, прежде чем подняться с постели. - Сейчас вернусь. Я принесу тебе теплый чай с медом и что-нибудь поесть. Ты даже не представляешь, насколько мне дорог, Питер.