Не наш случай

Пружины под его весом скрипнули, сиденье просело — он наклонился вперед, чтобы сохранить устойчивость, сдвинулся ближе к краю, уперся локтями в колени и сцепил руки в замок — сковать пляшущие пальцы, но внутренняя дрожь не унималась. Сильная, зудящая вибрация настойчиво требовала выхода, он несколько раз стиснул ладони вместе и отпустил, подошвы отстукивали по полу дерганый ритм, и колени от движения тряслись. — Я предупреждал, что в кресле удобнее, — пожал плечами Слава. Он остался стоять в проходе и смотрел теперь сквозь непрозрачные темные стекла. Мирон попытался вспомнить: ему казалось, что когда Гнойный открывал дверь, он был без очков. Или в них? — Все нормально, — сказал Мирон. — Здесь... лучше. "Выбирай: мое место или место Дудя?" — махнув рукой, предложил Слава, когда они прошли в гостиную. Знакомые кресла стояли у заваленного хламом журнального стола. Слава наклонился, собрал и составил друг в друга разбросанные пластиковые контейнеры, смял и сунул внутрь рваные упаковки от какой-то жратвы. Вынес — вероятно, на кухню. Мирон неприязненно смотрел перед собой. От сочетания синтетически-зеленого с черно-белым и коричневым оскоминой сводило скулы. Провода, розетки, крашеные двери, теплый свет от резной лампы-звезды... Его передернуло. "Ничего, что я с пустыми руками?" — спросил он, когда Слава вернулся. "Да и у меня простыни не поглажены". Картинка из видео была точной копией оригинала. Комната оказалась настолько же чудовищна, как и в ролике. Оставаться здесь не хотелось. "Блядь, — Слава вдруг непритворно рассмеялся и помотал головой, Мирон повернулся к нему, — скатерти". "Что?" — он непонимающе моргнул. "Хотел сказать: скатерти, — с гаснущей улыбкой повторил Слава и пристально взглянул на него. Поймать ускользнувшую нить разговора Мирон не мог. — Ты меня вообще слышал?" "Да, — сказал он и кивнул в сторону двери: — А там что?" — Нравится? — с усмешкой спросил Слава. — Уютно здесь, да? Эта комната казалась просторней. Самодеятельный "ремонт": светлая краска, мелкие мазки голубого по трафарету. Два широких окна — без занавесок, даже без карниза под них, с деревянными рамами непривычной формы — создавали ощущение открытой ветрам улицы или проходного двора. В окнах маячили дома и жестяные крыши — желтоватая трехэтажка справа, хрущевка слева. Глухую стену строго напротив прикрывал начинающий потихоньку рыжеть тополь. К середине осени от него останется только черный остов, подумал Мирон, — значит, каждый день утыкаться взглядом в депрессивно-бежевый тупик. Сам он любил перспективу и виды. И тем не менее здесь было в самом деле лучше. Свежее. Чище. Просторнее: помимо разобранного дивана без спинки и двух стульев в углу, в комнате стояло только подобие комода у фанерной перегородки и зачем-то мольберт. Мучительно тянуло недавним сигаретным дымом — и он не помнил, чтобы Слава при нем курил. — Ты из студии, что ли? — неожиданно спросил тот. Мирон резко обернулся. — Почему? Все время, что он залипал на комнату, Слава молча разглядывал его: изучающе? насмешливо? презрительно? — за темными очками было не разобрать. Он повел плечом так, словно ответ был чем-то очевидным, лежащим на поверхности, и только Мирон мог не замечать своей прозрачности для окружающих. Проволочной щеткой прошлась по нервам досада. — И что? Не то? — не почувствовав его настроения — а, может, как раз наоборот: уловив его, продолжал Слава. На губах его плавала легкая усмешка — не злая, не ядовитая, почти сочувственная и оттого еще больше задевающая — или она только чудилась Мирону в мутном, взвинченном состоянии. — Что не то? — вскинул он подбородок с вызовом. — Не идет? Слава говорил с ним ровно и без напряга, игнорируя его тон, его дерганность, его готовность к атаке. Вопреки эфемерной иронии, которой незримо, но осязаемо фонило рядом с ним, сам он выглядел расслабленным и вполне дружелюбным. Подкупающе расположенным — без фальши, заискивания и желания нравиться в ответ. Так выглядят очень хорошие люди — или мошенники на доверии. И Мирон что-то не видел сияния нимба над его головой. Он демонстративно скривился и пожал плечами. На самом деле, все было вовсе не плохо; нормально все было, на самом деле; здоровый рабочий процесс — ничего, о чем стоило бы переживать. Если что-то и шло не так — не в абсолютном выражении "не так", всего лишь не так, как ему бы хотелось, — так то были издержки обычной усталости и вообще преходящее. Его не то — предел мечтаний для большинства. — Мое не то... — начал он и притормозил в поиске фразы полаконичнее и пожестче, но на отходняке мысли путались, а нервная измотанность давала себя знать. — Мое не то... — слажав, повторил он, словно забыл текст. Слава с наигранным пониманием кивал. — Мне в рот не поместится? — услужливо подсказал он. Мирон фыркнул против воли — и против воли же почти сразу отвел глаза. — Типа того. — И с каких пор тебе нужна моя индульгенция, чтобы творить хуйню и не рефлексировать? — поинтересовался Слава. Мирон внутренне взвился до белой пелены в глазах и едва не сорвался в злое, едкое пике, лишь в последний момент удержавшись — отрезвляющей силой ярости и жажды контрудара, не иначе. В словесной перепалке ему удалось бы сделать пару выпадов — не исключено, что довольно колких, но риторика уязвленности всегда проигрышна, а показанная обида жалка. Он стиснул руки и челюсти, давя в себе вспышку, и прямо, в упор взглянул на Славу. — С тех пор как ты выебал меня в рот, может быть? — вкрадчиво произнес он, моргнув, и Слава окаменел на полувдохе, словно пропустил апперкот. Уголок рта у него дрогнул — что было больше похоже на тик, чем на улыбку, и его секундная растерянность сделала Мирону хорошо. — Ты такого ответа хотел? Это было сомнительное поле для маневра. Невелика заслуга — обнаружить слабое место в обороне там, где, как он чувствовал, Слава воевать с ним великодушно не станет. Но сейчас годилось и такое. Слава отмер и тихо усмехнулся. — Ладно, — легко признал он: — Один — один. Он оторвался наконец от дверного косяка и подошел к окну. — Я открою? Душно. Мирон кивнул. От невыветрившегося запаха сигарет мутило. Начатая пачка была брошена на подоконнике, рядом валялась дешевая пластиковая зажигалка. Он поискал глазами пепельницу — она оказалась закрыта между рамами: простая, стеклянная, как в кафе. — Я не предлагаю? — уточнил Слава. — Ты же вроде как бросил. — Да. — И что, больше не тянет? — Тянет, — ответил Мирон. Его тянуло: иногда почти незаметно, тонко сосуще, иногда остро, а временами почти нестерпимо. Дважды он не выдерживал: в первый раз, где-то после года воздержания, приход был такой, что он поплыл и едва не пизданулся об пол, во второй раз, несколько месяцев назад, его мучительно чистило потом до желчи с четверть часа. Слава присел на окно боком к улице, подогнув одну ногу под себя. — У тебя что, светобоязнь? — раздраженно спросил его Мирон. — Зачем торчать в помещении в темных очках? К тому же залапанных. Или ты боишься, что я увижу тебя без косметики? Ровно сидеть на одном месте стоило ему усилий. Без возможности прислониться, откинуться назад или облокотиться всем весом на ручку он то упирался локтями в колени, то вынужденно выпрямлялся и держал спину. В кресле и правда было бы удобнее. Он злился в ожидании любого ответа, но Слава вдруг без разговоров снял очки и молча положил рядом с собой. Моргнул, привыкая к свету, посмотрел на него — глаза его не выглядели ни обдолбанными, ни опухшими с бодуна, какой смысл был их прятать, Мирон так и не понял. Злость немного схлынула. — Что вообще происходит, а? — склонив голову набок, поинтересовался Слава. — Между нами? — съязвил Мирон: — Хочешь поговорить о наших отношениях? — Да нет, — рассмеялся Слава. — Что между нами-то происходит, я хорошо понимаю. О чем тут говорить. Я про там, за кадром. Мирон недоуменно дернул бровью и поерзал, устраиваясь удобнее. Он машинально провел ладонью по пододеяльнику и вдруг осознал, что не так: белье было жесткое, словно накрахмаленное. Он обернулся назад и только сейчас увидел, что разложенный диван был тем не менее недавно застелен: две взбитые подушки стояли у стены, одеяло было аккуратно расправлено — только что уголок не отвернут. Шершаво-чистая, с заложенными складками бязь была только-только из пакета. Мирон с трудом оторвал взгляд от синих и бордовых ромбов и полос на бежевом фоне. — Ты это... — он поднял глаза на Славу, и тот усмехнулся, поняв его верно, — приготовился так? Усмешка его растворилась в воздухе, сменившись чем-то похожим на легкую усталость. — Нам обязательно играть во всякую сопутствующую делу мишуру? — спросил Слава. — Ты мне написал. Я тебе ответил. — Какую мишуру? — Тебе присралось приехать, я выставил всех из квартиры. — Это Замая, что ли, выставил? — перебил Мирон. — В том числе. Мы не родня, у нас нет совместных проектов и мы не друзья, чтобы это было нормой. Я ошибся? Тогда скажи, что я должен думать. "Ты один сейчас?" — набрал Мирон сразу, как смог отделаться от парней (это было круто, ребят, еще раз спасибо, да, все в порядке, да, я в норме, доеду, да, уверен) и сесть в машину — и нажал "отправить", пока не передумал. "Есть... — он хотел ввести "полчаса", потом "час", потом выбрал: — время?" Ничего больше он объяснять не стал и понадеялся, что Слава не станет звонить, как в прошлый раз, а просто отпишется. И Слава так и сделал. "Минут через 40 смогу, — пришло, когда Мирон уже готов был повернуть ключ и ехать домой. — Приедешь?" "Да". Слава действительно прислал ему адрес в эсэмэске, словно ни его предложение, ни Мироново согласие не были частью взаимной пикировки того вечера. Подозревающий подвох и в более безобидном Мирон иногда терялся рядом с ним, не будучи уверенным, что все, что тот говорит и делает, не одна большая издевка, растянутая во времени на множество ходов. Но ведь Мирон сам ему писал. — Ну... — протянул он и скривился, постаравшись вложить в слова всю силу презрения, какую смог: — Может, я решил записаться в Антихайп? Ты же вроде предлагал. Слава фыркнул — не особо оценив шутку — и покачал головой. На месте Мирон был через полчаса — навигатор выстроил маршрут оптимально — но ждал еще столько же, чтобы не заявляться слишком рано. Встал с другой стороны дома, чтобы машина не торчала у подъезда. В какой-то момент он почти передумал идти и даже завелся, но снова заглушил мотор. Слава слез с подоконника и, сунув кулаки в карманы, подошел к нему, встал напротив. Мирон не поднял головы, и перед глазами оказалась вытертая джинса застиранных штанов и прикрытые вытянутыми рукавами толстовки запястья. Он протянул руку и взялся за чужое предплечье. Слава не отодвинулся, но мягко перехватил его кисть и отнял от своей руки. Присел на корточки, оказавшись лицом к лицу с ним. Мирон отклонился, отвернулся в сторону, уходя от прямого взгляда. Спокойно, без дураков и даже без секс-подтекста Слава положил ладонь ему на колено, привлекая внимание. — Смотри, какая хуйня выходит, — тихо и как-то очень буднично начал он. — После прошлого раза в силу его... — он сделал паузу и чему-то своему едва заметно улыбнулся, — специфики у нас был небольшой шанс забить на все и решить, что ничего не было. — Один раз не пидарас? — сказал Мирон, посмотрев на него. — Я бы поспорил, — негромко рассмеялся Слава, — но тебе виднее. Так вот, — вернулся он к своей мысли, — если ты останешься сейчас, то сделать это будет... ну, скажем, намного сложнее. Серо-зеленые глаза Славы, с их необычным, не слишком широким, но длинным разрезом вблизи казались очень светлыми и чистыми. Поморщившись про себя от пошлости и неуместной романтики, Мирон был вынужден по-честному признать: он находил их удивительно красивыми. — То есть, ты против? — напрямую уточнил он, внутренне сжавшись. — Да нет же, — удивленно вскинул брови Слава. — Этого я не говорил. — Тугая пружина в груди распрямилась, и комок в горле отступил. — Я вообще не об этом, а о том, что... Он прищурился, подбирая слова — вероятно, покорректнее, и от мысли, что Слава старается его не задеть, натянутая струна внутри дернулась и тонко завибрировала. — Мне-то что, в общем, — плюнул на подбор Слава. — Это у тебя свой личный ад, где я занимаю место особого дна, которое ты зачем-то пробиваешь. Ты потом с этим жить будешь — нормально? Овчинка выделки стоит? Мирон отупело, неверяще смотрел на него. — Какой ты, оказывается... деликатный, — наконец нашелся он. — Да не, — Слава вдруг улыбнулся совсем иначе: кривой, привычно-глумливой ухмылкой, — показалось. Так-то я конченый, конечно. Он поднял руку, положил Мирону на шею под затылком и не резко, но решительно притянул его ближе. От неожиданности Мирон задохнулся. Поддавшись, в поисках равновесия он уперся ладонями Славе в грудь и под мягкой тканью толстовки ощутил жесткое, жилистое тело. Чужое дыхание горячо коснулось щеки и виска. — К слову, — произнес Слава у его уха и хмыкнул, — я не очень ласковый. — Годится, — шепотом ответил Мирон и закрыл глаза. Он врал, конечно. Руки у него были теплые и мягкие. Ладонь скользнула Мирону под свитшот и незаправленную рубашку и провела по спине вверх, почти успокаивающе, но это движение произвело обратный эффект — мышцы судорожно сжались и закаменели. — Может, тебе выпить принести? — спросил Слава. — Водка вроде еще оставалась. — Я за рулем. — Пиво? — Слава отодвинулся и сощурил глаза: — Корвалол? — Не поможет, — мотнул головой Мирон. Тело ощущалось тугим и непослушным, отлитым из плотной резины, внутри которой что-то больно пульсировало, как воспаленный нарыв без возможности выхода. Хотелось как тогда — в полузабытьи, бездумно и быстро, чтоб полегчало, но для этого надо было приезжать, только-только закинувшись, а не на излете марафона. Рука Славы жгла шею под затылком, как горчичник. Он не торопил Мирона, ждал чего-то: может быть, знака его готовности, может быть, первого шага, а может, просто колебался, сомневаясь, что ему это в принципе нужно, — но от его спокойно удерживающего жеста возникала такая осязаемая иллюзия участия, какой Мирон давно не испытывал. Хотелось уткнуться в чужое плечо, хотелось чужой жалости — безусловной и всепонимающей, хотелось, чтобы ждали дольше, чтобы гладили между лопатками и по голове, чтобы терпели всё и — в идеале — хотя бы немного любили. Самую малость. — Что, правда так хуево? Слава смотрел на него с прежним прищуром, без улыбки. Мирон встряхнулся. — Нормально все. Он потянул с себя свитшот — Слава убрал руки и сел на пол— одним рывком через голову. Потом расстегнул рубашку, выпутал кисти из рукавов. Слава сидел, сцепив пальцы на согнутых коленях. — Стремно, да? — не глядя на него, сказал Мирон, когда остался в одних джинсах. По плечам и спине его пробежали мурашки, волоски на руках у локтей и ниже встали дыбом. — Ты же вроде строго по девочкам... — Как и все мы, — усмехнулся Слава. — Всерьез считаешь, что я не смог бы тебя послать, если б не хотел? — Тогда чего ждешь? — прямо спросил Мирон. Слава оперся о пол, неспешно и не очень ловко поднялся. — Пойду окно закрою, — сказал он и прошлепал босыми ногами к проему. Мирон не видел, когда и где он скинул обувь. Слава обернулся и покрутил указательным пальцем в воздухе: — Не останавливайся. Мирон избавился от кроссовок, наступив поочередно на задники, снял и затолкал под шнуровку носки, высвободил из пряжки ремень и развел в стороны края ширинки. Пальцы дрожали, тело по-прежнему слабо подчинялось мозгу и жило какой-то своей, напряженно-натянутой жизнью, казалось, что оно вообще больше никогда не сможет расслабиться, и его так и будет трясти и распирать изнутри. Хотелось покоя. Хотелось, чтоб уже отпустило и можно было нормально, без спазма вздохнуть. — Целоваться не будем, — сказал он, когда Слава вернулся и остановился перед постелью. Вернее, перед ним на этой самой постели. — Это почему же? — хмыкнул Слава. — Как с бутылкой, что-то из области принципов? Ты берешь в рот, но... — Иди на хуй, — зло оборвал его Мирон. — Ты будешь или нет? Потому что если нет, то... Он заткнулся на полуслове, осознав, что ультиматум с его стороны не очень к месту: он ведь сам позвонил, сам пришел, сам напросился в спальню, разделся на чужой постели с чистым бельем — и то, что всё это было зря, то, что всё это стало очередной ошибкой, еще одной очевидной глупостью в суете бессмысленных метаний последнего времени, ничего не меняло. Если в ответ сейчас прозвучит "нет", ему придется встать, одеться и уйти — и о том, насколько размазанным он себя при этом почувствует, нестерпимо было даже думать. — Послушай, Мирон, — снова опустился на корточки перед ним Слава. Собственное имя, произнесенное вслух, заставило вздрогнуть. — Я не твоя фанатка, помнишь? И ты вроде как мне не платишь. Не веди себя как мудак, ладно? — Мирон промолчал. Ему нечего было ответить. Слава наклонился ближе, всматриваясь в его лицо, и, видимо, не обнаружив ожидаемой реакции, покачал головой и усмехнулся: — Хотя кому я это говорю... — А ты собирался целоваться, — едко выдавил из себя Мирон. Слава рассмеялся. — Да мне и из одной бутылки пить не зашквар. Это же не объявление о помолвке, чувак, ну правда. — Все легко и весело, да? — с какой-то мало объяснимой обидой спросил Мирон. — Нет. Все уныло и до зубовного скрежета серьезно. Мирон с досадой закусил губу. В спокойствии и расслабленной уверенности Славы было что-то раздражающее, почти оскорбительное. Частично она, конечно, была наигранной — за похуизмом напоказ, интуитивно чувствовал он, стояло и что-то еще, сложнее и глубже, — но давалась она Славе так свободно и без напряга, что это бесило. Он с болезненным уничижением глотал обиду, когда Слава вдруг провел раскрытой ладонью по его щеке: от скулы к подбородку, задевая на излете большим пальцем губы, будто стирая широким мазком недовольство с его лица, и горечь в самом деле сразу ушла, растворяясь в чем-то другом, сладком. Мирон безотчетно потянулся вслед ускользающему движению. Слава поднялся и подтолкнул его в плечо, без слов заставляя сдвинуться, отползти назад, к подушкам, поставил колено рядом с его бедром. Мирон забрался выше, откинулся на локти, джинсы от трения о бязь съехали к линии роста волос. Слава навис над ним, опираясь на руки по обе стороны от его головы, перекинул через него второе колено, склонился ниже. На секунду Мирону показалось, что он все-таки его поцелует, и от мимолетного ожидания пусть даже издевательской ласки внутри дрогнуло, он закрыл глаза, но поцелуя не последовало. Слава только слегка коснулся его виска щекой, и кисловатое, остаточно-алкогольное, но без тяжелого перегарного запаха дыхание тронуло ноздри. То ли с облегчением, то ли с разочарованием Мирон улегся на спину, согнув ноги, и попытался хоть немного расслабиться, избавиться от скручивающего в пружину стресса. Его мутило, стоило закрыть глаза — и мир тут же завертелся каруселью, но смотреть на Славу в упор было хуже, и он терпел, стиснув зубы. Пальцы сами по себе, без волевого усилия стягивались в кулак. Он ждал — но ничего не начиналось, и это снова взвело внутренний курок. — Может, мне лучше повернуться на живот? — тупо, от отчаяния спросил он. Всё было ошибкой, абсолютно всё, он знал сразу, еще до того как набрал номер; еще тогда, когда получил эсэмэс с адресом, понял, что ехать сюда ему нельзя, но как теперь все исправить, как выйти из сложившегося тупика, сохранив хотя бы остатки достоинства, не представлял и делал только хуже. — Погоди, — сказал Слава, и от его тона ледяным комом ухнуло вниз сердце. — Передумал? — скривил губы Мирон. — Нет, — устало, словно ребенку в десятый раз, но твердо ответил Слава. Мирон открыл глаза: Слава лежал рядом, подперев висок согнутой в локте рукой, и смотрел на него сбоку со странным выражением. — Тогда что? — Ты очень мало меня понимаешь и еще меньше мной интересуешься, но просто для общего развития: я не человек-инквизитор. Моя постель не Голгофа. Секс со мной не наказание и не пытка, а ты лежишь здесь с таким видом, будто ждешь иголок под ногти или чего-то еще похуже. Я не знаю, что у тебя в голове и кто с тобой так, но это неправильно — по-моему. Я боюсь, ты хочешь того, что я не смогу тебе дать. — Думаешь?.. И почему же согласился? Слава слегка приподнялся и со вспыхнувшим веселым интересом уставился на него. — А какой, по-твоему, самый очевидный ответ? Мирон пожал плечами. — Ну... ты меня ненавидишь. Или презираешь. Или просто не выносишь. С чего бы тебе отказываться от возможности меня... — он запнулся, — выебать. — Блядь, — Слава откинулся на спину и развязно, заходясь, по-шутовски рассмеялся, закрывая лицо руками. — Что? — перебивая его голос, спросил Мирон. Слава ржал над ним и над его ответом, но почему-то сам смех его не ощущался оскорбительным, и Мирон едва не улыбнулся сам, поддаваясь его заразительности. — Что? — Самая очевидная причина, по которой люди оказываются в одной койке, — они друг другу нравятся, братан. Забавно сообщать такие прописные истины чуваку на четвертом десятке. — Но это не наш случай, — полувопросительно сказал Мирон. — Разве? — повернул к нему голову Слава. Искры смеха все еще плясали в щелках его глаз. — Ну как скажешь... Как скажешь. Мирону внезапно и остро захотелось к нему прикоснуться: погладить по ключицам, скользнуть по шее к груди, зарыться пальцами в волосы на макушке... — Сними, — попросил он, кивнув. Слава без усилий рывком сел и молча стянул через голову толстовку. Под ней не было ничего, даже майки. Тело его оказалось плотнее, чем выглядело в мешковатой одежде, но все равно было худым и костлявым, а суставы выгибались, как у шарнирной куклы. Он остался сидеть спиной, то ли выворачивая рукава толстовки, то ли складывая ее. Мирон протянул руку и тронул выступающие позвонки. Перебирая, словно пересчитывая, провел от лопаток к пояснице. Не оборачиваясь к нему, Слава швырнул на пододеяльник тюбик и пару квадратиков из фольги, которые и доставал из карманов. — Если хочешь, можешь лечь на живот, — сказал он. — Так действительно будет проще. А вот о том, что это будет нихуя не просто технически, Мирон не думал совсем. О том, что Слава не имел богатого опыта в вопросе. Что тело, стянутое в узел сокращенными мышцами и пронизанное оголенными нервами, не самый податливый кусок мяса. Что чужая и незнакомая территория не лучший полигон для экспериментов. Кто-нибудь другой сказал бы: расслабься — Мирон этого не любил — Слава не играл в уговоры. Кто-нибудь другой плюнул бы и вставил как есть — это было приемлемо — Слава наотрез отказался. "Ты же говорил, что не очень ласковый". — "Но не говорил, что мудак, которому всё похуй". Между ног было скользко от бесполезной смазки, колени плохо держали от усталости, плечо жег свежий засос — или укус, Мирон не различил точно. "Так, хорошо: целовать тебя нельзя, это я понял, а следы на тебе оставлять можно?" — с обычным своим смешком спросил в самое ухо Слава, и Мирон не сразу понял, о чем тот, а когда понял и перестал принимать за издевку, то растерялся от захлестнувшей его горячей волны и сначала думал сказать: нет, не стоит, но не смог, попытался сформулировать что-то вроде "только такие, чтобы было неясно кто и как", но это было долго и муторно, и он просто разрешил всё кивком: можно. То, что Слава всерьез его хотел, рождало странное, нелогичное смятение, словно Мирон не верил в его желание до конца. Слава прижал его спиной к своей груди, захватив в сгиб локтя шею. Утомленный и издерганный — больше неловкостью ситуации, чем физическими усилиями, — Мирон еле отдышался. — Извини. — За что? — удивился Слава. Его рука удерживала крепко, но не жестко. Удушающий, по сути, прием не пережимал дыхалку и не вызывал желания вырваться из захвата. Мирон машинально взялся за почти гладкое предплечье. Откинул голову назад, затылком коснувшись плеча. Вторая Славина рука лежала поперек живота. Мирону показалось, что тот качнул его успокаивающе, как ребенка, в этой имитации объятия. — Я не говорил, что меня нельзя целовать, — неожиданно сказал он. — Вот как? Ну круто, — усмехнулся Слава. — Может, ты еще и смотреть на меня сможешь? Он только моргнул, соглашаясь, но Слава "услышал" — отпустил, хотя и не убрал совсем, руки: с одной стороны, позволяя Мирону нормально развернуться и лечь на спину, с другой — страхуя его от потери равновесия. Смотреть друг другу в глаза им не пришлось. С трудом разлепляя невовремя слипающиеся веки, Мирон выхватывал детали, как луч прожектора в темноте: мочка уха, скошенная линия подбородка, кадык, острое плечо, небольшие соски на бледной груди... Слава тоже касался его взглядом с осторожностью: пунктирно, огибающе — там, куда падал его взгляд, оставался фантомный ожог. Они вели себя как чужие, как саперы на минном поле, — на такое нельзя было идти в здравом уме, на трезвую голову это все им обоим не могло принести ничего, кроме лузерской неловкости, неизбежного фейла и последующего тягостного, непроходящего стыда, но, вопреки всему, приносило. Обоим приносило — осознание этого факта наполняло его какой-то позорной, щенячьей радостью. Слава часто и рвано дышал, наваливаясь сверху и обращаясь с его телом без излишних церемоний, но при этом не грубо и как будто даже умело: отвел одно колено в сторону, заставил подтянуть к себе второе. На автомате Мирон забросил на него ногу: голень легла на гладкую спину, а пятка неожиданно ткнулась во впадину между ягодицами, и от непристойности этого непроизвольного контакта по коже разрядом прошла дрожь. Кровь прилила к щекам и ушам, горячо стукнула в висках, заставив подавиться вдохом, а потом хлынула вниз, волной усиливая возбуждение. Он дернулся и заерзал под Славой, и тот придавил его своим весом к постели. Кое-как справившись с тюбиком, щедро выдавил себе на ладонь гель, смазал собственный стояк и очень спокойно примерился, чтобы ввести. "Ничего не получится", — собирался сказать Мирон, но Слава вдруг приподнялся, липкой рукой обхватил его член и свободным, небрежным жестом прогнал туда-обратно по всей длине от основания до головки. Звук вышел чавкающим, чудовищно пошлым, и Мирон поперхнулся приготовленными словами. — Сейчас все будет, — пообещал ему Слава. Мирон завел правую руку назад, за голову, уперся в стену ладонью, убрав в сторону подушку, а левой обхватил Славу за плечи. Будь у Мирона длинные бабские ногти — точно располосовал бы ему спину, а так только царапнул по влажной коже пальцами и зашипел сквозь стиснутые зубы. — Тише-тише... всё, — прошептал на ухо Слава, когда вошел до упора и замер, давая привыкнуть. — Всё. Мирон подался навстречу сам, стимулируя его не останавливаться, закинул поверх поясницы и вторую ногу, сцепил крест-накрест щиколотки и еще раз толкнулся. Слава длинным стоном матюгнулся и пробормотал что-то совсем неразборчивое. Мирон облизал пересохшие губы. — Пить хочу, — зачем-то пожаловался он. — Не сейчас, — твердо мотнул головой Слава. Он почти сразу набрал темп и двигался как надо: без напряжения и осторожливой опаски, размашисто и легко. Это наконец было то, чего Мирон хотел, — возможность отключиться, забыться и ни о чем не думать, снося сиюминутно неизбежную данность, до примитива простую, возвратно-поступательную; чтоб ничего не требовалось, не ждало и не зависело; ни планок, ни высот и ни обязательств, только тупое, скотское желание, чужое и свое, и мир в суженном до точки фокусе, и физически подтвержденное неодиночество, и боль, и совсем немного — на донышке — привычного животного страха. Остаткам рассудка хотелось бы и обратного, ему бы польстило, если бы Слава тоже боялся, но тот очевидно не, и на самом деле это было хорошо, правильно. Сознание окончательно отказало позже, когда Слава вздернул тело Мирона выше и пихнул ему под задницу подушку. Слава привстал на колени, держаться за его шею стало невозможно, и второй рукой Мирон тоже уперся в стену за головой. Мышцы натянулись, позвоночник выгнул корпус дугой. Под другим углом Слава достал так точно и сразу, что Мирон зажмурился и ахнул. — Еще, — попросил он на выдохе. — Да блядь же, — с непонятным выражением отреагировал Слава. Он придержал Мирона за плечо и накрыл его рот — не столько ладонью, сколько сжатыми вместе пальцами — непонятно зачем, потому что Мирон не кричал и не стонал громко, но и это оказалось неплохо: от необходимости что-то говорить он тоже устал. Горячий, пронзительный импульс от каждого толчка тесла-молниями множился и рассыпался по нервам, заставляя тело мелко трястись в ожидании следующего. Мозг отрубил за ненадобностью все каналы связи с внешним миром, кроме тактильного, Мирон потерял чувство времени, не ориентируясь, сколько всё длилось, ему казалось, уже наступили сумерки — или это в глазах было темно, он не видел, не слышал и не понимал ничего, ощущая одну только жажду — контакта и буквальную, и кончил так опустошающе ярко и долго, что его вынесло на пике, и он мало что соображал, даже не наблюдал за тем, что в этот момент испытывал Слава. Слава упал на него сверху так же обессиленно, мокрый и неожиданно тяжелый. Мирон отрешенно отметил, что тот его так и не поцеловал, несмотря на озвученное разрешение. Придя в себя, Слава сполз, улегшись рядом на спину, аккуратно стянул испачканный презерватив и сел, спустив ноги по другую сторону дивана. — Я уже опаздываю, — сказал Мирон, и Слава удивленно повернулся к нему. — Сейчас встану. В таком состоянии он не любил ездить один, без "штурмана" рядом. Линзы, наверно, давно стоило поменять на более сильные, он даже попытался как-то, но без консультации врача вышло неудачно: от резкости и острой четкости болела голова, и Мирон вернулся к прежним. Правда дело было не в зрении, большая картинка из кучи паззлов в нервном раздрае плохо складывалась в единую: знаки, зеркала всех видов, габариты, огни, соседние и впереди-позади идущие машины, полосы, светофоры — все это мигало и мелькало, требовало внимания, дергало и заставляло цепенеть в напряжении, временами до дрожи в пальцах. Было спокойнее, когда кто-то ездил с ним за компанию. На зеленый он рванул вперед слишком поспешно, торопясь успеть, и спохватился, только когда корпус темно-серой "Мазды" был уже в паре метров перед ним — тормоза взвизгнули, и руль больно ударил в грудину, выбивая дух. Подушка не сработала, успел подумать он. Он тяжело, как из толщи воды, вынырнул из небытия и со всхлипом втянул в себя воздух, мучительно задыхаясь. Открыл глаза и непонимающе моргнул. В комнате было темно. Слава стоял с кружкой в руках над ним. У дивана. — Я отрубился, что ли? — На минуту, наверно. Я тебе воды принес, — протянул он ему кружку. Воды было налито на три четверти, очень удачно, иначе бы Мирон расплескал часть на постели. Зубы стучали о края, он пил жадно и некрасиво, капля из угла губ потекла по подбородку. Слава смотрел на него, прищурившись. — Сколько ты не спал? — спросил он. — Я в порядке, — дежурно отчитался Мирон. — Привстань, — нагнулся к нему Слава. Он вытащил из-под него одеяло и сдвинул в сторону, так что Мирон снова опустился на чистую простыню. — Мне пора, — покачал он головой. — Я сейчас поеду. Тело не слушалось, но уже иначе: его лихорадочно потряхивало, временами сводя приятной судорогой, как будто отдаленными раскатами где-то по его закоулкам все еще гуляло полученное удовольствие. — Пятнадцать минут погоды не сделают. Есть хочешь? Мирона остро замутило. — Точно нет. — Чаю? — предложил Слава тем же отстраненным тоном. — С лимоном? — Можно, — прислушавшись к себе, согласился Мирон. Слава кивнул и вышел из комнаты. Теперь это было похоже на наркоз — чужой отсчет в голове: один, два, три, четыре... Когда за Славой с отдаленным скрипом закрылась дверь, мир поплыл и, зыбким миражом повисев перед глазами, как улыбка чеширского кота, схлопнулся в черноту. Бледно-серые пятна света — то ли от дальнего фонаря в глубине двора, то ли от проглянувшей сквозь тучи луны, обрисовывали контуры мольберта — так что Мирон сразу вспомнил, где находится, когда проснулся. Он пошарил рукой по постели, но рядом никого не оказалось, зато под дверью еле мерцала тусклая полоска света. Ни шороха, ни шагов, ни голосов не было слышно. Мирон отбросил одеяло, которым был укрыт, и свесил ноги на пол. Рядом, у изголовья стояла кружка с остывшим чаем. Бирка дешевого пакетика болталась у ручки, и он прижал ее пальцем. Лимонная долька ткнулась в губы. Чай был сладкий, удивительно вкусный. Он выпил до дна залпом, разжевал и проглотил лимон вместе с коркой. Стараясь не шуметь, Мирон поднялся и, не включая света, поискал одежду. Кроссовки, носки, джинсы... — все нашлось там же, где он их бросил. Телефон мигал оповещениями на подоконнике. На нем был выставлен беззвучный режим. Пропущенные звонки, эсэмэс, ретвиты, комментарии, ответы, репосты — он покачал головой: не сейчас — и сбросил уведомления. Причина тишины стала ясна в гостиной. Слава спал в кресле, откинувшись виском к подголовнику. Рот его был полуоткрыт, но дышал он только с легким присвистом. Пустая бутылка и пустой стакан на столе стояли у ноутбука с потухшим экраном. От желтого света настенной лампы-звезды и запаха алкоголя Мирон поморщился, осторожно опустил крышку ноута, по глупой суеверной привычке убрал на пол пустую тару и выключил ночник. Входной замок, к счастью, не требовал ключа и захлопнулся почти неслышно. Часы показывали половину второго. Пустынный, монохромно-серый в лунном свете двор провожал шуршанием тополиных веток. Было свежо и тихо. Город здесь ничем не напоминал свой дневной образ с холодной, саркастичной миной. В ирреальном покое и поверхностно-щедрой ласке его ночи хотелось остаться жить навсегда. Мирон запахнул куртку, натянул капюшон на лицо и побрел к машине, на другую сторону улицы. Приборная панель засветилась. Он взялся за ключ, но тут же отпустил и, вместо того, чтобы завести мотор, склонился вперед и уткнулся лбом в тыльную сторону кисти на верхней дуге руля. Телефон в кармане зажжужал вибровызовом. Взглянув на экран, Мирон заколебался, но потом все-таки ответил. — Эй, — полупьяно-полусонно сказал Слава. — Вообще-то так не делают. Он не мог не проснуться, это и в квартире было понятно, но Мирон предпочел поверить. Нежданный, теплый прилив благодарности накатил и схлынул. Он ничего не сказал. — А поцеловать? — хмыкнул Слава в трубку. — А сказать, что это историческая хуйня? — Ты вот без этого вообще не можешь, да? — Не знаю... Нет, наверно. А зачем? — рассмеялся Слава. — Так же веселее. Попробуй, тебе понравится. Мирон беззвучно помотал головой. — Ну ладно, — помолчав и не дождавшись реакции, тише продолжил Слава. — Давай тогда... До связи. В конце то ли действительно прозвучал, то ли почудился Мирону неявный вопрос. — Да, — сказал он. — До связи. Разъедающие мысли Мирон решил оставить утреннему городу с его скепсисом и безжалостными сомнениями, стоило ловить мгновение, пока ночной снисходительно трепал его по щеке. Мотор успокаивающе загудел. Освещенная фонарями дорога с охотой ложилась под колеса авто.