немного о бабочках

Гарри привык отмывать забрызганные кровью очки и тереть слезившиеся глаза из-за попавшей в них пыли, но отгонять несуществующих бабочек — это что-то из ряда вон выходящее. ему десять раз сказали, что надо радоваться (и он, к слову, радовался, что изучал в своё время не пауков и не тараканов), ведь он остался жив после ранения в голову, но Харт упорно спрашивал, когда это пройдёт и пройдёт ли вообще. неизменно говорили, что он будет в норме. неизменно молчали о том, когда это свершится. со временем Гарри понял, что чешуекрылые появляются только в те моменты, когда он чем-то обеспокоен. стоит ему вспомнить о церкви — в бешеном танце кружатся бледные махаоны; ему снится, как улыбающийся Мерлин подрывается на мине — Харт вскакивает, вытирая бисерный пот, и перед глазами уже маячат тёмные адмиралы с огненной полоской на крыльях; от Эггси, посланного на задание в Южную Корею, нет никаких сообщений — и целый день полон ядовито-жёлтых лимонниц. Харт пытается не нервничать и не волноваться. в голове неизменное «я спокоен», руки сцеплены в замок, дыхание идеально ровное. Гарри всерьёз думает, что самое время становиться буддистом, пить много зелёного чая (хотя вот это необязательно, виски успокаивает далеко не хуже), больше дышать свежим воздухом и, возможно, поставить огромный аквариум (или снова завести собаку?), но в один из вечеров к нему стучится Эггси, уставший и взволнованный; он десять секунд молчит и только смотрит на своего наставника горящими светлыми глазами, а потом выдаёт без всяких прелюдий: — я очень тебя люблю. мир взрывается тысячей пёстрых бабочек. Харт видит только яркие крылья, несущиеся в разные стороны, и чувствует, как тёплые губы касаются его собственных. в голове мелькает мысль, что это не совсем правильно, но бабочки, улетая, услужливо забирают её с собой (хоть какая-то от них польза). Анвин судорожно выдыхает между рваными поцелуями, прижимается теснее, чтобы их не разделяли даже миллиметры воздуха, очерчивает пальцами любимые черты лица. Гарри почти уверен, что Эггси будет против аквариума. если бы Харта попросили составить список его злейших врагов, то первым пунктом непременно стало бы зеркало. он перестал видеть идеально сидящий костюм, аккуратно уложенные волосы, длинные тонкие пальцы, изящно держащие зонт или поправляющие очки (Эггси почти молился на эти руки), теперь Гарри замечал только пустую глазницу. в первые дни, подходя к зеркалу и ощупывая шрам, он не мог рассмотреть ничего: бабочки медленно порхали из стороны в сторону, мешая обзору, но потом их количество стало постепенно убавляться, и Гарри вглядывался в собственное отражение с безграничным чувством отвращения. в голове крутилось постоянное «это уродливо», и даже самые редкие насекомые с невероятными крыльями не могли ничего сделать. — тебе не стоит этого стесняться. Харт обернулся на звук родного голоса, быстро хватая чёрную повязку. из-за ярких рыжих шашечниц, от которых зарябило в глазах, он не увидел, как Эггси попытался улыбнуться, но провалив попытку, опустил взгляд, полный страдания и страха (боялся, что в зелёной радужке просквозит ненужная жалость). — тем более передо мной, Гарри, — Анвин продолжил говорить тихо, но уверенно, — я горжусь каждой царапиной на твоём теле, потому что знаю, что это была попытка спасти кого-то. Харту требуется пять глубоких вдохов, чтобы бабочки растворились, и два поцелуя в губы, чтобы нежность и любовь вытеснили из головного мозга малейший намёк на ненависть к самому себе. синие блестящие крылья морфо резко выделяются на фоне белых больничных стен. Гарри внимательно изучает собственные галлюцинации, пытаясь вспомнить, где эти бабочки обитают и есть ли у него подобные в коллекции (кажется, что нет, а хотелось бы, ведь они такие красивые). медсестра, напуганная его сосредоточенным взглядом, обращённым не к пациенту, настойчиво предлагает отдохнуть, но Харт только качает головой и вежливо благодарит, каждый раз будто вскользь интересуясь: — ему не лучше? девушка проглатывает «вы спрашивали это пятнадцать минут назад» и любезно отвечает: — к моему сожалению, нет. Гарри кивает и благодарит ещё раз, продолжая всматриваться в чёрные траурные полосы, окаймляющие яркие крылья. ранним утром, когда солнечные лучи только-только заглядывают в просторную палату, Харт вспоминает, как в детстве, когда он был ещё глупым мальчишкой, он поймал белую, почти прозрачную, бабочку с невозможно маленьким туловищем и тоненькими лапками. она билась в его руках, изо всех сил пытаясь вырваться, но он оторвал ей крылья (им двигало простое любопытство: что же будет дальше?), и несчастное насекомое трепыхнулось ещё пару раз и застыло навсегда. Гарри нашёл в себе силы взглянуть на бледное лицо Эггси, непривычно спокойное и безмятежное, и невольно почувствовал, как много их объединяет с той бабочкой, которая осталась без крыльев: беспомощность, ежеминутно множимая боль, бесконечное страдание, невозможность подвинуть скованное мучением тело, страшное осознание того, что только что было потеряно самое главное, самое дорогое, единственно важное и нужное. Гарри крепко держал чужое запястье, казавшееся таким тонким, вслушивался в нитевидный пульс. он смотрел на скользящее по стенам солнце и не понимал, как может мир оставаться таким же, как и всегда, когда Анвин при смерти, когда каждый вдох может стать последним? несколько месяцев назад Харт с уверенностью мог сказать, что его жизнь остановится, если мир будут спасать вместо него, но сейчас он вдруг осознал, каким быстрым и лёгким движением он снял бы с мизинца кольцо, если бы Эггси открыл глаза и извинился за пойманную пулю. но судьба была более благосклонна к Харту, чем он сам к тому мотыльку, ибо его крылья всё-таки отросли вместе со слабой улыбкой и хриплым «я больше так не буду, Гарри, обещаю тебе». концерт Элтона Джона бьёт по нервам куда больше, чем обезвреживание группы террористов, потому что обворожительный голос рок-певца неожиданно превращается в фоновый звук, когда Эггси начинает шептать слова песен в самое ухо, бесстыдно задевая влажным языком мочку и обжигая горячим дыханием обнажённую шею (стоило надеть рубашку с воротником). ровно половину концерта Гарри сдерживает толпы мурашек и пытается отличать сверкающий пиджак исполнителя от тысячи искрящихся бабочек, потом не выдерживает, хватает смеющегося и немного пьяного Анвина за руку и тащит в сторону гримёрок (благо, Элтон сдержал слово, и проход открыт абсолютно везде), угрожая, что это последнее мероприятие, которое они посетили вместе. Гарри развешивает свою коллекцию бабочку (очень надеясь, что насекомые под стеклом в ящиках ему не мерещатся), и Эггси, наблюдающий за ним всё это время, подходит ближе и тыкает пальцем в первый увиденный экспонат с оранжевыми крыльями, украшенными тёмными прожилками: — это что? — монарх. является символом нескольких штатов в Америке. — а это? — Анвин указывает на огромную зелёную бабочку. — птицекрыл королевы Александры. издалека её можно перепутать с птицей, настолько она большая. — а вот это? — теперь он спрашивает про тёмно-вишнёвое насекомое, на чьих крыльях красуется желтоватая бахрома. — траурница. на латыни её называют Антиопой, в честь царицы амазонок, жизнь которой сложилась весьма трагично. — а вот на этой будто череп изображён. — это мёртвая голова. — я всегда хотел спросить: почему именно бабочки? — они удивительные, — Харт мечтательно улыбается, поворачиваясь к своей коллекции, — ты посмотри, сколько их здесь, но они такие разные, совсем не похожие друг на друга. тысячи оттенков одних и тех же цветов, сотни форм крыльев, пятнышек и полосок. каждый вид уникальный, особенный. я всегда восхищался тем, как разнообразна природа. — а какая бабочка тебе нравится больше всего? — ты, Эггси.